Василий Галин - Интервенция и Гражданская война Страница 7

К 1917 г. «в результате наиболее распространенный тип довоенного офицера,- пишет С. Волков,- потомственный военный (во многих случаях и потомственный дворянин), носящий погоны с десятилетнего возраста – пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству,- практически исчез…»86. Офицерский состав военного времени «в общем соответствовал сословному составу населения страны». До войны (1912 год) 53,6% офицеров (в пехоте – 44,3%) происходили из дворян, 25,7% – из мещан и крестьян, 13,6% – из почетных граждан, 3,6% – из духовенства и 3,5% – из купцов. Среди же выпускников военных училищ военного времени и школ прапорщиков доля дворян никогда не достигает 10%, а доля выходцев из крестьян и мещан постоянно растет… Свыше 60% выпускников пехотных училищ 1916-1917 годов происходило из крестьян87. Генерал Н. Головин свидетельствовал, что из 1000 прапорщиков… в его армии (7-й), около 700 происходило из крестьян, 260 из мещан, рабочих и купцов и только 40 из дворян88.

Эсер В. Шкловский писал: «Это не были дети буржуазии и помещиков… Офицерство почти равнялось по своему качественному и количественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры, были произведены. Грамотный человек не в офицерских погонах был редкостью»89.

Таким образом, констатирует С. Волков, «социальную свою специфику офицерский корпус… полностью утратил. Качественный его уровень катастрофически упал: прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров ускоренного производства были по своей сути совсем невоенными людьми, а производимые из унтер-офицеров, имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией и понятиями». Р. Фадеев еще в 1889 г. писал: «Вся сила армии – именно в строевых офицерах мирного времени; без них она не станет ни кадром, ни школой, а останется только расходом»90.

Тем не менее даже офицеры военного времени по большей части впитали в себя менталитет русского офицера – защитника отечества и престола в концентрированном виде, в этом заключался для них смысл жизни. В. Успенский справедливо пишет, что офицеры русской армии, даже самые образованные и передовые, слабо разбирались в вопросах политики. У офицеров четко определенный круг обязанностей, заниматься политикой им было запрещено. «Слуга царю и Отечеству – остальное не имеет значения»91. С началом войны «в руках офицеров, когда-то описанных Куприным в «Поединке», оказалась грозная сила армии, собиравшейся в бой. Опостылевшая мирная жизнь забыта, впереди война, цель жизни офицера. Переживания командного состава не были сложными»92. «Средний русский офицер аполитичен, он только национален. Он молчалив, он, действовавший, поможет нам вернуть родину, а не ученые дрозды, до головной боли насвистывающие одну и ту же фальшивую партийную песенку»93.

Деникин пишет о том, как офицерство понимало свой долг: «Офицерский корпус, как и большинство средней интеллигенции, не слишком интересовался сакраментальным вопросом о «целях войны». Война началась. Поражение принесло бы непомерные бедствия нашему Отечеству во всех областях его жизни… Необходима победа. Все прочие вопросы уходили на задний план, могли быть спорными, перерешаться и видоизменяться»94. Другую сторону менталитета профессионального военного давал Колчак: «Война прекрасна, хотя она связана со многими отрицательными явлениями, но она везде и всегда хороша. Не знаю, как отнесется Она к моему единственному и основному желанию служить Ей всеми силами, знаниями, всем сердцем и всем своим помышлением. Война дает мне силу относиться ко всему «холодно и спокойно», я верю, что она выше всего происходящего, она выше личности и собственных интересов, в ней лежит долг и обязательство перед Родиной, в ней все надежды на будущее, наконец, в ней единственное моральное удовлетворение. Она дает право с презрением смотреть на всех политиканствующих хулиганов и хулиганствующих политиков, которые так ненавидят войну и все, что с ней связано в виде чести, долга, совести, потому что прежде всего и в основании всего они трусы»95.

Однако во время войны изменился не только качественный и социальный состав офицерского корпуса армии. Поражения 1915 г. отчетливо проявили новую тенденцию, формировавшуюся в армии, – стремление солдат к миру и нарастание на этой почве раскола между офицерством и солдатами. Киган отмечал: «В 1915 году во время отступления из Галиции около миллиона русских солдат оказались в плену, три четверти сдались без сопротивления». К концу 1917 года почти четыре миллиона русских солдат находились в немецком или австрийском плену. Таким образом, потери военнопленными прежней имперской армии в конечном счете превысили боевые потери в три раза: по последней оценке, русская армия потеряла погибшими… примерно столько же, сколько и французская, где число попавших в плен к немцам было ничтожно мало. Русский солдат-крестьянин просто не имел тех отношений, которые связывали немецких, французских и британских солдат с товарищами, с частью и с национальными интересами. Он находил психологию профессиональных солдат необъяснимой, рассматривая свои новые обязанности как временные и бессмысленные. Поражение быстро деморализовало их. Зачастую солдаты, отличавшиеся храбростью, не находили ничего позорного в том, чтобы самим сдаться в плен, где, по крайней мере, они получали пищу и безопасность»96. Отношения между солдатами, жаждавшими мира, и офицерами, гнавшими их в бой, становились критическими. Вопрос о мире раскалывал армию на две части: меньшую, кадровую, профессией которой была война, и превосходящую ее в более чем в 100 раз крестьянско-солдатскую массу. Для солдат, вчерашних крестьян, война представляла собой невыносимое, бессмысленное бремя, бойню.

Эти тенденции, копившиеся с 1915 года, из потенциальной энергии тихо зреющего недовольства превратились в кинетическую энергию действия сразу же после буржуазной Февральской революции, которая на первый взгляд прошла буднично и тихо, практически без видимых жертв: общее число убитых и раненых – 1443, в том числе воинских чинов – 869 (офицеров 60)97. Но, как пишет С. Волков: «События 27- 28 февраля и последующее отречение императора Николая II от престола открыли дорогу ненависти и насилию и стали началом Голгофы русского офицерства. На улицах Петрограда повсеместно происходили задержания, обезоруживания и избиения офицеров, некоторые были убиты. Когда сведения о событиях в столице дошли до фронтов, особенно после обнародования пресловутого «Приказа № 1», там началось то же самое. Какое влияние это оказало сразу же на боеспособность армии, свидетельствует телеграмма главкома Северного фронта от 6 марта: «Ежедневные публичные аресты генеральских и офицерских чинов, производимые при этом в оскорбительной форме, ставят состав армии, нередко георгиевских кавалеров, в безвыходное положение…»98 «После Февраля,- продолжает С. Волков,- положение офицеров превратилось в сплошную муку, так как антиофицерскую пропаганду большевиков, стоявших на позициях поражения России в войне, ничто отныне не сдерживало, и она велась совершенно открыто и в идеальных условиях. Желание офицеров сохранить боеспособность армии (а что идея прекращения войны была для массового офицера синонимом гибели России, было психологически совершенно естественно) наталкивалось на враждебное отношение солдат, распропагандированных большевистскими агитаторами, апеллировавших к шкурным инстинктам и вообще самым низменным сторонам человеческой натуры»99.

В марте «в Кронштадте были зверски убиты главный командир порта адмирал Р. фон Вирен, начальник штаба адмирал А. Бутаков… командир 2-й бригады линкоров адмирал А. Небольсин, на следующий день толпа настигла командующего Балтийским флотом адмирала А. Непенина. От рук взбунтовавшихся матросов пали комендант Свеаборгской крепости, командиры 1-го и 2-го флотских экипажей, командир линкора «Император Александр II», командир крейсера «Аврора»… К 15 марта Балтийский флот и крепость Кронштадт потеряли 150 офицеров, из которых более 100 было убито или покончило собой. На Черноморском флоте также было убито много офицеров… имелись и случаи самоубийства. На сухопутном фронте тоже происходило немало эксцессов. Цензура часто перехватывала солдатские письма такого содержания: «Здесь здорово бунтуют, вчера убили офицера из 22-го полка и так много арестовывают и убивают». Убийства происходили и в тыловых городах: в Пскове погиб полковник Самсонов, в Москве полковник Щавинский, в Петрограде князь Абашидзе. Не в силах вынести глумления солдат, некоторые офицеры стрелялись»100. Деникин вспоминал: «Я помню хорошо январь 1915 года, под Лутовиско. В жестокий мороз, по пояс в снегу, однорукий бесстрашный герой полковник Носков рядом с моими стрелками под жестоким огнем вел свой полк в атаку на неприступные скаты высоты 804… Тогда смерть пощадила его. И вот теперь пришли две роты, вызвали генерала Носкова, окружили его, убили и ушли»101. С. Волков приводит почти по дням, пофамильно многие сотни подобных примеров, убийств, арестов, унижений и самоубийств офицеров и генералов в период с февраля по июль 1917 г.