Алексей Цветков - Антология современного анархизма и левого радикализма, Том 2 Страница 7

Говоря объективно, на этом этапе интеллигент ведет себя, как обыкновенный оппортунист. Но на самом деле он не прекратил свои маневры. Вопрос не стоит в том, будет ли он отвергнут или принят народом. Все, чего хочет народ, — это всего лишь объединить национальные ресурсы в общий фонд. В этом случае процесс включения местного интеллигента в набирающий обороты подъем масс будет отличаться необычным культивированием частных деталей. Отсюда не следует то, что народ питает враждебность по отношению к аналитическим действиям; напротив, простым людям очень нравится, когда им объясняют суть вещей, они с удовольствием пытаются понять последовательность аргументов, и они хотят видеть путь, которым они идут. Вместе с тем в начале своего взаимодействия с народом местный интеллигент обращает слишком большое внимание на частности и, таким образом, начинает забывать, что настоящая цель всей борьбы — нанесение смертельного удара по колониализму. Страстно увлеченный многочисленными аспектами организации борьбы, интеллигент сосредоточивается на задачах местного значения. Они выполняются с неизменным энтузиазмом, но почти всегда с излишней торжественностью. Ему не удается удержать в поле своего зрения освободительное движение в целом. Он выступает с идеей ввести особые дисциплины, специализированные должностные функции, учреждения — и это в условиях работы внушающей ужас камнедробилки, дрожащей от собственной мощи бетономешалки, с которыми можно сравнить народную революцию. Интеллигент озабочен работой на отдельном участке фронта, и получается так, что он теряет из виду единство, которым спаяно освободительное движение. Поэтому, если противнику удается где-то, интеллигент может увязнуть в сомнениях, а потом впасть в отчаяние. В отличие от интеллигента простой народ занимает свое место с самого начала и не скрывает своей позиции, требуя «хлеба и земли». Вопрос предельно ясен: как мы добьемся земли и хлеба, чтобы прокормиться? И эта твердая позиция масс, которая кому-то может показаться заморенной, в конечном счете, является самым оправданным и эффективным способом действия.

Понятие правды тоже необходимо подвергнуть осмыслению. Независимо от своего исторического возраста, народ будет воспринимать правду как национальное достояние. Такое отношение не может быть поколеблено ничем — ни абсолютной истиной, ни рассуждениями о чистоте души. В ответ на существующий в колониях обман местный житель платит той же монетой. Его отношения с товарищами-соотечественниками строятся на основе открытости; с точки зрения колонизаторов, отношения подобного рода кажутся натянутыми и непостижимыми. Правда — это то, что приближает крах колониального режима, то, что способствует возникновению нации; это все, что защищает местных жителей и наносит вред иностранцам. В колониальных условиях не существует безошибочного образа действий. Критерий для определения того, что «хорошо», несказанно прост: для нас хорошо то, что плохо для «них».

Таким образом, мы видим, что изначальная организация колониального общества по принципу манихейства сохраняется и на этапе освобождения. Иначе говоря, колонизатор никогда не перестанет быть врагом, противником, недругом, который должен быть побежден. Двигаясь со своей стороны, весь процесс начинает угнетатель. Неотъемлемыми составляющими этого процесса являются господство, эксплуатация и грабеж. На другой стороне находится согнутое в бараний рог, ограбленное существо (это и есть местный житель), которое делает все, что может, чтобы обеспечить сырье для вышеупомянутого процесса. Этот процесс протекает безостановочно, связывая расположенные на территории колоний банки с дворцами и доками в странах-метрополиях. Спокойное на этом участке море радует глаз гладкой поверхностью, пальмовые деревья чуть покачиваются от легкого бриза, белопенные волны полируют прибрежную гальку, а отправка сырья идет полным ходом, не прекращаясь, безошибочно указывая на присутствие колонизатора, в то время как местный житель, согнувшийся под непосильной тяжестью всех страданий, еле передвигающий ноги и больше похожий на мертвеца, чем на живого, существует в другом измерении. Он живет одной неизменной мечтой. Колонизатор творит историю; его жизнь — это целая эпоха, продолжительная «Одиссея». Он воплощает в себе абсолютное начало, гордо заявляя: «Эта земля была создана нами»; он олицетворяет постоянно действующую причину, безапелляционно утверждая: «Если мы уйдем, все будет потеряно, а страна вернется в дикое средневековье». Ему противостоят апатичные создания, которых косит лихорадка и не отпускают родовые обычаи. Эти создания формируют почти неорганическую по своему составу основу для введения колониального меркантилизма, отличающегося невиданной динамикой.

Колонизатор творит историю, и он знает об этой своей роли. Поскольку он постоянно ссылается на историю родной страны, тем самым он обнаруживает, что является продолжением своего отечества. Следовательно, та история, которую он пишет, вовсе не история страны, которую он подвергает разграблению, а история его собственной нации, повествующая о том, как она снимает чужие сливки, применяет насилие и морит людей голодом.

Бездеятельная неподвижность, на которую обречен местный житель, может быть подвергнута сомнению лишь тогда, когда он решает положить конец колониальной истории, т.е. истории бесконечного ограбления, и дать начало истории своей нации, или истории завоевания независимости.

Мир, разделенный перегородками, неподвижный, манихейский мир, мир, напичканный безмолвными статуями, — вот изваяние генерала, принимавшего участие в завоевании колоний, вот статуя инженера, построившего мост. Самоуверенный мир. Своими безжалостными жерновами он перемалывает тех, чьи спины исполосованы кнутом. Таков колониальный мир. Местный житель взят в плотное кольцо этим миром. Апартеид — это не что иное, как один из способов разделения колониального мира на разные сектора. С пеленок местный житель усваивает, что ему надлежит всегда знать свое место и не выходить за строго очерченные границы. Отсюда в голове местного жителя рождаются мечты о героизме с крепкими кулаками, мечты об активных действиях и агрессии. Я мечтаю о том, как прыгаю, плаваю, бегу, карабкаюсь на гору; о том, как закатываюсь веселым смехом, как одним махом переплываю реку, или о том, как меня преследует целая куча мотоциклов, которые ни за что и никогда меняне догонят. За все время пребывания в колониальной зависимости местный житель не переставал отвоевывать свободу ежедневно с девяти часов вечера до шести часов утра.

Свою агрессивность, которая находится у него не то что в крови, а в костях, порабощенный человек сначала выплеснет на собственное окружение. На этом этапе негры нещадно избивают друг друга, а полиция и мировые судьи понятия не имеют, как остановить невероятную волну преступлений, с которой они сталкиваются в Северной Африке. Позже мы увидим, как следует трактовать этот феномен[3]. Когда местный житель сталкивается с колониальным порядком вещей, он обнаруживает, что находится в постоянном напряжении. Мир колонизатора — враждебный мир, с презрением отвергающий «туземца». Но вместе с тем именно этому миру местный житель отчаянно завидует. Мы уже поняли, что он ни на мгновение не прекращает мечтать о том, как бы оказаться на месте колонизатора, не стать колонизатором, а заменить его. Этот неприязненный, пугающий и агрессивный, отталкивающий порабощенные массы со всей грубостью, на которую он способен, мир представляет собой не только адово пекло, откуда хочется спешно унести ноги, но и райское местечко. Оно находится поблизости, вот только руку протяни, правда, его охраняют злобные сторожевые псы.

Местный житель всегда начеку. Многие символы колониального мира он может разгадать с большим трудом, поэтому он никогда до конца не уверен в том, что случайно не пересек границу. В столкновениях с миром, которым правит колонизатор, местный житель всегда будет считаться виновным. Однако его вина не становится виной, которую он берет на себя; это что-то вроде проклятья или дамокловою меча, потому что в глубине души местный житель не соглашается с обвинением. Подчинить его подчинили, но не приручили. С ним обращаются, как с недоразвитым или существом второго сорта, но он себя таким не считает. Он терпеливо поджидает момент, когда колонизатор окажется без своей охраны, чтобы тут же напасть на него. Мускулы местного жителя всегда находятся в напряжении. Нельзя сказать, что его затерроризировали или запугали до полусмерти. На самом деле он просто ловит тот подходящий миг, который позволит ему сменить роль преследуемой добычи на роль охотника. Местный житель — угнетаемая личность, чья заветная мечта состоит в том, чтобы самому превратиться в преследователя. Символы социального устройства колоний — полиция, звуки сигнального горна в бараках, показательные военные парады и развевающиеся на ветру флаги — одновременно и сигнализируют о запрете, и стимулируют к действию. На этих символах не написано «Не смей возникать!», они скорее наводят на кричащую мысль «Будь готов атаковать! ». И действительно, стоит местному жителю потерять контроль над собой и впасть в сонливость или забывчивость, как высокомерие и беспокойство, с которыми колонизатор бросится проверять прочность колониальной системы, живо напомнят ему, что выступление с великой декларацией невозможно все время откладывать на неопределенный срок. Настойчивый импульс занять место колонизатора поддерживает мышцы местного жителя в постоянном тонусе. Нам ведь известно, что в определенных эмоциональных состояниях наличие препятствия способно усиливать желание действовать.