Иван Майский - Кто помогал Гитлеру. Из воспоминаний советского посла Страница 7

«Челюскинская эпопея» сыграла немалую роль и в развитии той оттепели в англо-советских отношениях, которая началась с середины 1934 года. Она психологически облегчила многим недругам СССР переход на новые политические позиции.

В конечном итоге, как результат всех вышеуказанных обстоятельств, в правящих кругах Англии временно получили преобладание те элементы, которые стояли на позиции возрождения Антанты.

Здесь будет уместно сказать, что в период между двумя мировыми войнами британский господствующий класс распадался по вопросу об отношении к СССР на две главные группировки.

В одной преобладал принцип государственного интереса — эта группировка видела, что Англия и СССР как державы не имеют никаких серьезных противоречий, а в области экономической даже могут быть очень полезны друг другу. Данная группировка отстаивала политику сближения с СССР. Ее наиболее видными представителями были такие люди, как Ллойд Джордж, Бивербрук, Иден, Ванситарт и др. После прихода Гитлера к власти к этой группировке присоединился и Черчилль.

В другой группировке, напротив, преобладало слепое чувство классовой ненависти к СССР как к стране социализма. Эта группировка считала необходимым при всяких условиях атаковать Советский Союз, даже в ущерб национальным интересам Англии как государства. Ее наиболее видными представителями были Керзон, братья Чемберлен — Остин и Невиль, Биркенхед, Джойнсон Хикс, Саймон, Галифакс и др. До 1934 года с этой группировкой шел и Черчилль.

Каково было соотношение сил между двумя названными группировками?

Это соотношение, конечно, не представляло собой постоянной величины, в зависимости от различных событий и обстоятельств оно менялось год от года. Но все-таки в общем и целом «группировка классовой ненависти» (которую в дальнейшем я буду называть «чемберленовцы») была гораздо могущественнее, чем «группировка государственного интереса» (которую в дальнейшем я буду называть «черчиллевцы»). В середине и второй половине 30-х годов расстановка сил внутри господствующего класса Великобритании (беря за одну скобку консерваторов и либералов) была примерно следующая в консервативной партии — три четверти шли за Чемберленом и лишь около одной четверти стояли на позиции Черчилля; либералы делились между двумя группировками приблизительно пополам, однако в эти годы они уже явно шли к упадку и потеряли большую часть своего прежнего политического влияния. Отсюда ясно, что в рассматриваемый период чемберленовцы в рядах господствующего класса играли решающую роль, особенно с учетом того, что в эпоху между двумя мировыми войнами они слишком долго стояли у власти и сумели заполнить своими сторонниками большую часть государственного аппарата.

Конечно, чемберленовцам приходилось считаться с лейбористами, которые к середине 30-х годов уже превратились во вторую основную партию Англии, вытеснив из этой позиции либералов.[10] Дважды, в 1924 и 1929–1931 годах, лейбористы даже образовали правительства, правда, правительства меньшинства. Лейбористы официально находились в оппозиции к чемберленовцам и стояли за сотрудничество с СССР. В 1924 году первое правительство Макдональда установило дипломатические отношения с нашей страной, а в 1929 году второе правительство Макдональда восстановило эти отношения, разорванные консерваторами за два года перед тем; второе правительство Макдональда заключило также с Советским Союзом выгодное для обеих сторон торговое соглашение 1930 года Английский рабочий класс, несомненно, хотел поддержания самых дружеских отношений с Советским государством (он это особенно ярко показал в 1920 году, сорвав попытку военной интервенции Англии против РСФСР во время советско-польской войны), однако лейбористская партия в своей деятельности далеко не полно отражала эти настроения масс. Хуже всего дело обстояло в ее верхушке; до 1931 года Рамсей Макдональд, Филипп Сноуден, Джимми Томас и некоторые другие почти открыто стремились ориентировать партию против СССР, а после того как в 1931 году они были исключены из ее рядов и, образовав эфемерную партию «национал-лейбористов», перебежали в лагерь консерваторов, среди ортодоксальных лейбористов, оставшихся в партии, всегда прощупывалось определенное течение, в душе сочувствовавшее исключенным лидерам, но избегавшее говорить об этом открыто.

В результате сопротивление лейбористской оппозиции чемберленовцам оказывалось значительно слабее, чем могло бы быть, и это открывало перед чемберленовцами достаточно широкое поле действия для саботажа англо-советского сближения.

Приведенные цифры с несомненностью свидетельствуют, что к середине 30-х годов консерваторы и лейбористы являлись двумя основными партиями страны, что либералы отошли даже не на второй, а на третий план и что «национал-лейбористы» Макдональда были почти пустым местом. Это значило, что три четверти консерваторов плюс половина либералов при известной пассивности лейбористской верхушки имели возможность эффективно саботировать англо-советское сближение.

Как бы то ни было, но наличие в рядах господствующего класса двух указанных выше группировок и постоянная борьба между ними прошли красной нитью через всю историю англо-советских отношений между двумя мировыми войнами, причем то та, то другая группировка (конечно, с учетом удельного веса лейбористской оппозиции) накладывала свой отпечаток на практические шаги британского правительства в отношении СССР. С середины 1934 года, в силу указанных выше причин временное преобладание получили черчиллевцы, и это нашло свое выражение в целом ряде конкретных фактов.

Шаги к сближению

Первыми по времени из таких фактов были несколько больших бесед между Ванситартом и мной как, советским послом, происходившие в июле — августе 1934 года. Беседы начались по инициативе Вамситарта, причем очень любопытна была форма, в которую он облек эту инициативу.

21 июня 1934 г. мы с женой были на завтраке у Ван — ситартов. Присутствовало человек десять и среди них сэр Джон Саймон. Однако завтрак был устроен не в его честь, а в честь меня и моей жены Это явствовало из того, что, как полагается по английскому этикету, я был посажен справа от хозяйки, а моя жена справа от хозяина, — стало быть, мы были старшими гостями. Саймон был посажен слева от хозяйки, — стало быть, он был гостем № 2 Во время завтрака, когда за столом стоял перекрестный шум от говора гостей, леди Ванситарт, слегка наклонившись в мою сторону, спросила: —Ну, как вам нравится жизнь в Лондоне?

Что-то в тоне и выражении лица леди Ванситарт дало мне понять, что ее вопрос не является просто обычной светской болтовней, однако я осторожно ответил:

— Лондон — город хороший, но я встречаюсь здесь с большими трудностями.

Леди Ванситарт наклонилась ко мне еще ближе и полушепотом спросила:

— Эти трудности создает мой сосед слева?

Она имела в виду Саймона. Я утвердительно кивнул головой.

— Но почему бы вам не поговорить откровенно обо всем с Ваном? — так леди Ванситарт фамильярно звала своего мужа.

Я знал, что Саймон и Ванситарт политически не ладят, ибо являются представителями двух различных дипломатических линий, но все-таки я не ждал, что леди Ванситарт так откровенно даст мне понять о разногласиях, существующих между министром иностранных дел и его постоянным заместителем.

— При той атмосфере, которая создана вокруг советского посольства в Лондоне, — ответил я, — мне казалось неудобным проявлять в этом отношении инициативу.

— Ах, так? — воскликнула леди Ванситарт. — Если дело только за тем, кто первый начнет разговор, то такую трудность легко преодолеть… Я беру это на себя.

Для меня было ясно, что устами леди Ванситарт говорит сам постоянный товарищ министра иностранных дел. Однако меня не покидала известная доза скептицизма: женщины — существа эмоциональные, и я опасался, что в разговоре со мной эта миниатюрная, изящная женщина могла зайти дальше «инструкций», полученных от мужа.

Но нет, я ошибся! Посредничество леди Ванситарт имело практический результат: дня через два Ванситарт позвонил мне по телефону и пригласил в министерство для разговоров об англо-советских отношениях. 3 июля состоялась моя первая большая беседа с Ванситартом. 12 и 18 июля последовали еще две. Все они носили действительно очень откровенный характер и были проникнуты конструктивным духом. Мы рассмотрели все стоявшие тогда между СССР и Англией вопросы и пришли к выводу, что, хотя между обоими правительствами имеются в некоторых случаях расхождения во мнениях, это не может препятствовать серьезному улучшению отношений между ними.

Особенно большое место в наших беседах занял вопрос о так называемом Восточном Локарно В то время в целях укрепления европейской безопасности французский министр иностранных дел Барту энергично пропагандировал проект пакта взаимопомощи между СССР, Польшей, Латвией, Эстонией, Литвой, Финляндией и Чехословакией. Франция должна была выступить в качестве гаранта Восточного Локарно, а СССР — в качестве гаранта Западного Локарно. СССР сочувствовал плану Барту. Англия занимала неясную позицию. В первом разговоре с Ванситартом я старался убедить его в необходимости поддержать проект Барту с британской стороны. 8 июля Лондон посетил сам Барту и вел переговоры о том же с английским правительством Во время второй беседы, 12 июля, Ванситарт сообщил, что Англия выскажется за Восточное Локарно, если в него будет допущена Германия. Советский Союз и Франция приняли это условие. Тогда лондонское правительство выступило в пользу Восточного Локарно. Однако Германия, а за ней Польша отказались войти в проектируемое объединение. Тем самым был нанесен смертельный удар всему проекту. Но в моих разговорах с Ванситартом история с Восточным Локарно сыграла очень положительную роль, и согласие Советского правительства на включение Германии в состав этого объединения убедило Ванситарта в искренности мирных стремлений СССР.