Тило Саррацин - Европе не нужен евро Страница 78

– финансовым трансфертом бюджетам как помощь с доходами,

– как помощь освобождением от задолженности, расширением солидарной ответственности с помощью евробондов,

– продолжительным финансированием дефицитов доходно-расходных балансов и дефицитов бюджета за счет более свободной денежной политики.

Если немецкая политика и дальше будет следовать своему поведению последних трех лет, то она каждый раз будет вначале слегка кокетничать, а потом вновь уступать – всякий раз чуть меньше, чем требуют партнеры, но все же столько, чтобы можно было жить дальше. Так, внутри страны из-за показываемой по телевидению жесткости на различных саммитах создается имидж, что политика выступает за интересы Германии, но тем не менее развитие продолжается в неверном направлении.

Те, кто выступает против этого, воспринимаются как забавные донкихоты. Когда президент Бундесбанка Йенс Вайдман в интервью газете «Хандельсблат» повторил как нечто само собою разумеющееся высказывание о правильном разделении функций между денежной и финансовой политикой: «Ключ к решению находится в фискальной и экономической политике, то есть у правительств, и национальные эмиссионные банки должны остерегаться стирания этих границ», то в фельетоне в газете FAZ один доцент Лондонской школы экономики упрекнул его в «политико-экономическом волюнтаризме» и высмеял за то, что он держится за «фикцию»144.В то время, когда фельетоны еще не интересовались денежной и финансовой политикой, именно такое разделение функций 40 лет тому назад было рецептом успеха немецкой денежной и финансовой политики. И без валютного союза так могло бы быть и сейчас.

Германия почему-то обязана за высокую для себя цену и с растущими рисками защищать единую валюту, которая даже тогда, когда (и если) будет действовать, долго не увеличит ни благосостояние, ни занятость (см. главу 5). Конечно, невозможно и не следует выходить из союза. Об этом говорит высказывание Гераклита: «Нельзя дважды войти в одну реку». Но мы должны снова возвращаться к исходным принципам Маастрихтского договора, и наши действия должны зависеть от того, как мы их соблюдаем:

– нет принципу Bail-Out и нет расширению соответствующих инструментов, выходящих за рамки данных соглашений,

– никакого трансфертного союза,

– нет политике ЕЦБ, которая бы поддерживала и делала возможными дефициты бюджета и доходно-расходного баланса с помощью чрезмерно либеральной денежной политики.

Ангела Меркель на это возражает: «Если рухнет евро, то рухнет и Европа». Эта фраза не очень четко выражает смысл происходящего. Если некоторые страны не справятся с евро, то это не значит, что евро потерпел поражение, просто для этих стран будет намного лучше жить без евро. Бывший британский канцлер казначейства Норман Ламонт не верит, «что еврозона переживет длительное время. Многие из ее членов неконкурентоспособны, удельные затраты на рабочую силу порой на 50 % выше показателей Германии. Идея восстановить конкурентоспособность через дефляцию предполагает продолжительную политику жесткой экономии, которую граждане не примут… Если евро все же лопнет, то это не означает конец Европы, Европа намного больше, чем евро»145.

Не стоит разделять ни пессимизма Нормана Ламонта, ни его предубеждения относительно единой валюты, чтобы согласиться с его центральным высказыванием:

«Будущее Европы привязано не к тому, какие страны платят единой валютой и как долго они это делают. Для будущего Европы существенными являются совершенно другие вопросы. Угрожающая формула «Если рухнет евро, то рухнет и Европа» несправедлива ни к историческому опыту этого континента, ни к выбору его будущего, и поэтому она поверхностна. Вероятно, Ангела Меркель хотела сказать: «Если валютный союз потерпит поражение, то тогда провалится и попытка ввести политический союз через черный ход и отменить национальные государства». Но такая прозрачность с политической точки зрения была бы не очень умной.

Однако фраза «Если рухнет евро, то рухнет и Европа», несмотря на недостатки ее верности и интеллектуальной глубины, выполняет важную политическую функцию: только она оправдывает политику, которая либо просто отодвигает в сторону, либо внутренне лишает содержания все согласованные Маастрихтским договором принципы – включая ориентированную на стабильность денежную политику. Поэтому в главе 8 я обращаюсь к вопросам: что такое Европа? По каким признакам мы измеряем ее успехи и провалы? И куда мы хотим двигаться?

8. Валютный союз и будущее Европы

В ходе всего предыдущего изложения стало ясно, что я не смог и по сей день выявить заметных измеримых преимуществ единой валюты для Германии, которые бы отразились в увеличении роста ее экономики, благосостояния и занятости. Этот заключение далось мне нелегко, но проанализированные в последних 7 главах данные и факты очевидны для каждого, в суждении которого желаемое не принимается за действительное. Германия взвалила на себя многочисленные новые необозримые риски и обременения, которые отразятся на будущем. Для многих южных стран-членов тоже имеются очень весомые недостатки.

Выгоду от евро имеют тем не менее показатели опросов по доверию бундесканцлеру Меркель. Такого плотного и продолжительного ряда антикризисных встреч, на которых Меркель каждый раз играла доминирующую роль, с множеством цветных фотографий и официальных заявлений, даже Гельмут Шмидт не мог предъявить в лучшие годы своей «оперы о мировой экономике»1.Так же высоко следует оценить достижения министров, государственных секретарей и чиновников, которые спешат с одного антикризисного саммита на другой, проводят многочисленные подготовительные заседания и много бессонных ночей2. Я говорю это с уважением, так как я сам когда-то был частью этих структур. Гаральд Вельцер комментирует по этому поводу: «Компании разваливаются, как это имеет место сейчас, без сенсаций, почти без шума, медленно, мучительно. В ходе этих растянутых по времени событий сомнамбулический политический класс применяет те инструменты, которые были эффективными в других условиях, а сейчас таковыми не являются»3.

Потерпел поражение не евро, а рухнула надежда, что он принесет больший рост и занятость, а также поможет экономически более слабым странам. При неправильной национальной политике он скорее вредит и развитию, и занятости.

Что такое Европа?

Портрет императора Августа на римских монетах одновременно был символом сплоченности Римской империи с ее почти пятьюдесятью различными этническими сообществами4.Правда, в конечном итоге и это не смогло воспрепятствовать распаду империи. Однако фантазийные изображения на денежных купюрах евро не раскрывают подобную римлянам символическую силу. В крайнем случае символическим является то обстоятельство, что мы отказались от изображения личностей. Очевидно, не нашлось подходящих личностей для символов, европейская аура которых затмевала бы в достаточной степени национальное происхождение. Европа в символическом аспекте меньше, чем Римская империя. Ее название восходит к античности: греческий летописец Геродот обозначал этим в V веке до нашей эры те территории известного в то время мира, которые не были ни Азией, ни Африкой (Ливией). Для Древнего мира граница Европы проходила на север и восток до неизвестных земель. С этим именем не связывалась общая культурная или политическая идентичность.

Географически, демографически и политически современная Европа намного больше, чем еврозона: в Европейском валютном союзе объединены сегодня 17 государств с 327 миллионами жителей. Еще 10 стран ЕС со 175 млн жителей (пока) еще не входят в валютный союз. Из почти 740 млн европейцев 240 миллионов не живут в ЕС.

Крупное культурное и политическое единство в Древнем мире образовывала не Европа, а Римская империя, которая в имперские времена охватывала всю средиземноморскую территорию, Балканы и Западную Европу и к тому же еще Англию и области южнее Дуная.

Великое переселение народов в V веке нашей эры разрушило это политическое единство. Появление ислама, а также завоевания арабов, а позже турок уничтожили с VII в. культурное единство средиземноморского пространства. Северная Африка, Ближний Восток и Малая Азия были утеряны для христианства и европейской культуры.

Прежде всего в раннем Средневековье после завершения Великого переселения народов Европа стала завершенной культурной территорией в том смысле, что ее развитие «оказалось самодостаточным, чтобы не нужно было учитывать состояние соседних территорий»5. Очень редко европейским народам приходилось объединяться для борьбы с внешними врагами. Эти несколько событий европейской истории устанавливали ее идентичность: