Алексей Венедиктов - Мое особое мнение. Записки главного редактора «Эха Москвы» Страница 8

Чеченская война

(Как меня расстреливали)

У меня в жизни было много эпизодов, которые могут потрясти. Но я хочу рассказать, как меня расстреливали. Совершенно случайная история. 1994 год. Ноябрьский штурм Грозного. Захват офицеров, воевавших против Дудаева по контракту с Федеральной службой контрразведки (ФСК). В Грозный летит делегация Государственной думы договариваться с президентом Ичкерии Дудаевым о возвращении пленных домой. Летят Григорий Явлинский, Сергей Адамович Ковалев, Сергей Юшенков. А я, директор информационной службы, корреспондента туда направляю. С Сергеем Юшенковым мы дружили. Он был председателем Комитета по обороне. Замечательный был человек. С его сыном я дружу до сих пор. Итак, корреспондент, Внуково, и я провожаю всю делегацию. 1994 год, мне соответственно под сорок. Вдруг Юшенков мне говорит: «А чего сам не летишь?» А мне в голову такое и не приходило – я директор информационной службы, у меня целое хозяйство. «Что ты мальца посылаешь? Полетели!» На слабо, что называется. Ну, полетели. Я же не могу публично сказать: нет, не полетели. А у меня ботиночки на тонкой подошве, а там холодно – декабрь.

Значит, корреспондент едет домой, очень недовольный, естественно. Приключение у парня отняли. Я тоже недовольный. Мы прилетаем. Руслан Аушев дает машину. Мы едем во дворец Дудаева. Самого Дудаева нет. Именно в этот день он встречался с Грачевым. И вдруг приходит кто-то – не помню кто, по-моему, Явлинский. Очень мужественно себя вел, хотя вроде штатский человек. И он говорит: «Слушай, они отказываются лететь». А мы, журналисты, сидим, ждем. Офицеры отказываются лететь. Их запугали. Они в яме сидели. Я вызываюсь с ними поговорить.

Я сам не военкор и военкоров в штате у меня нет. Мне и тогда все это было глубоко некомфортно, тем более с учетом того, чем вся эта история едва не закончилась. Это все – не мое. И никакого адреналина я от этого не получаю (военкоры, говорят, адреналинщики… не знаю), и оружия до сих пор в руки не беру. Хотя, конечно, на разных полигонах разные мои друзья – министры обороны разных стран все время предлагают это делать. У меня не получается, поскольку мне это глубоко антипатично. Очень часто, как я вижу, военкоры меняют профессию, становятся игроками в одну сторону – и это потеря журналиста.

Я вхожу в комнату, стоят семнадцать человек, заросшие, небритые, грязные. Со мной микрофон, килограммов пять, и охранник, который, как выяснилось, еще и палач, и замначальника охраны президента Дудаева. Даже не помню, как его звали. Здоровый, два метра – вылитый басмач из «Белого солнца пустыни». И я говорю: «Товарищи офицеры…» А я же никогда не служил – зрение минус девять, что называется. «Вы знаете, ваши матери ждут вас там, в Думе. Мы обещали вас привезти. Но если вы отказываетесь, давайте я сейчас запишу каждого из вас, скажите, что я отказываюсь лететь. А матери вас по голосу узнают. Давайте, поехали!» И я нажимаю клавишу. И мне этот охранник тогда говорит: «Ну-ка, пойдем». Он выводит меня во двор. Там стоит человек семь чеченцев. «Иди к стене». Я иду. На ней полно выщерблин от пуль. Я понимаю, что здесь расстреливают. И за спиной клацание, я не знаю, я не военный – затворы, не затворы – не знаю. И я вот всю эту стену помню до сих пор. Я все понимаю. Наверное, это было очень быстро, хотя показалось, что вечность… Всю жизнь вспомнил, как положено. Он говорит: «Повернись». Я говорю: «Не буду». Страшно же. Пусть стреляют. Потом снова там что-то «бу-бу-бу» на чеченском. «Ну, пошли». Я поворачиваюсь. Они ставят на землю свои винтовки, автоматы, и меня выводят. Вот и вся история. А я уже простился, все вспомнил, всем мысленно сказал до свидания…

Я это до сих пор очень хорошо помню. Поэтому живу посмертно. Было безумно страшно. Эти головорезы – вооруженные, небритые – стояли, следили за каждым нашим шагом… Кстати, вот тут, может быть, образ сумасшедшего сыграл свою роль. На Востоке юродивых убивать не принято.

Тогда мы вывезли только половину офицеров – девять человек. Продолжение этой истории тоже было очень интересным. Прошло пять лет, и перед новым 2000 годом мне звонит Владимир Шевченко, шеф протокола Ельцина. Борис Николаевич еще президент, и никто не знает, что он уйдет в отставку через три дня. Шевченко говорит: «Леша, тут указ подписан. Тебе в числе прочих – медаль ордена «За заслуги перед Отечеством». Я говорю: «Дядя Володя, за что?» – «А вот за то. Будет написано «за вклад», но Дед все помнит. Вот вспомни, что было пять лет назад», – говорит мне Шевченко и кладет трубку. Я думаю – бред какой-то, но хорошо, заслужил, значит, заслужил. А через три дня Дед уходит в отставку. Он последними указами отдавал долги. Тогда было еще 140 награжденных. Хотя в указе и написано «за заслуги в радиовещании», но Шевченко мне намекнул за что на самом деле. Поэтому, когда мне говорят, что вот, мол, медали у нас раздают налево-направо, я отвечаю: «Ребята, свою я заслужил!»

Эта история перевернула меня абсолютно. Я просто перестал бояться… Чем старше становишься, тем больше вспоминаешь, почему я другой, что меня изменило. Я, конечно, после декабря 1994 года стал другим. После этого, когда меня пугают: «Тебя выгонят, уволят», знаете, что мне хочется ответить?! Идите в жопу! Просто в жопу! Хотите сократить зарплату? Придумайте что-то поинтереснее, чуваки. Со мной трудно что-то сделать, потому что со мной давно уже все сделали. Мой сын, который бесконечно смотрит сериал «Ходячие мертвецы», говорит, что я зомби. А я и правда ходячий мертвец.

Березовский

Таланта, подобного Борису Березовскому, я не знаю. Он был одержим миссией – а таких людей не очень много. Реальной миссией – и в этом он похож на Путина – сделать Россию правильной, настолько правильной, какой он это видел. Но с точки зрения отношения к СМИ этот человек был моим абсолютным противником. И даже когда они с Владимиром Гусинским что-то делали вместе, я тщательно старался сокращать свое общение с Борисом Абрамовичем. Именно потому, что это было не очень приятно. Но при этом – я отдаю ему должное – это был очень талантливый человек, без которого некоторые события конца ХХ века не могли бы произойти. Это и избрание Ельцина в 1996 году, и Хасавюртовский мир с Чечней того же года, и избрание Путина в 2000-м. Без Березовского этого бы не было. Это надо помнить и понимать.

Я считаю, что ему, конечно, помогли умереть. Убийство Березовского было сознательным, хорошо подготовленным, хорошо оплаченным и тонко закамуфлированным. Считая, что умереть ему помогли, я некоторое время оставался в одиночестве – даже британское правительство, которое вело расследование, меня не поддерживало, а я и тогда был убежден, что вопросов по криминальному расследованию слишком много, и сейчас так считаю… Записи камер видеонаблюдения, машина, открытые ворота, которые управляются дистанционно… Очень много вопросов, на которые ответов окончательных так и не дали. Да и британский коронер вынес в итоге вердикт о том, что достоверно определить обстоятельства смерти Березовского невозможно.

О Борисе Абрамовиче Березовском я услышал за два года до того, как его увидел. Я точно помню, что речь шла о покушении на Березовского. Это был 1994 год. Очередное покушение на очередного бизнесмена – ничего особенного. Я был политическим корреспондентом, но поскольку Березовский не имел никакого отношения к парламенту или к властным структурам – или мне так тогда казалось, – то я этим вопросом не занимался. Я просто поставил галочку: еще один бизнесмен, еще один взрыв. Вроде бы выжил, радио это освещало, но в обычном режиме. А впервые столкнулся я с Березовским уже будучи директором службы информации во время президентских выборов 96-го года. Мне позвонил контролирующий акционер Владимир Гусинский и сказал: «Тут на тебя жалуется Березовский». Я спросил: «А это кто?» Я уже и забыл фамилию того бизнесмена, которого пытались взорвать в июне 94-го – на дворе был уже февраль 96-го.

Гусинский говорит: «Подъезжай». Я подъехал, и он мне сказал: «У нас есть позиция, что мы должны скорее начать помогать Борису Николаевичу Ельцину, потому что идут коммунисты. У нас такой мощной антикоммунистической силой является Борис Абрамович». К тому времени они в Давосе уже встречались и договорились поддержать Ельцина. Я ответил: «Не понимаю, о чем вы говорите, Владимир Александрович. Есть радио – оно работает». Он говорит: «Мы говорим о том, что у тебя слишком много коммунистов в эфире». Я возражаю: «А по-моему, не много – по-моему, как раз». Он настаивает: «Позвони Березовскому на всякий случай. Он почему-то обижается». Я недоумеваю: «Неизвестный мне человек. Зачем мне ему звонить?»

Оказывается, в это время готовилось «письмо тринадцати», опубликованное в апреле, которое могло привести к тому, что олигархи переориентировались бы на коммунистов. Рейтинги Зюганова со страшной силой росли, и именно в эти дни происходила попытка подписания указа о роспуске коммунистической партии и аресте ее руководства. Я позвонил Березовскому и сказал: «Борис Абрамович, это директор службы информации «Эха Москвы». У вас проблемы?» – «Нет, не проблемы, просто подъезжайте, мы поговорим». Меня попросил акционер – я подъехал.