Андрей Громыко - Памятное. Книга первая Страница 8

Детвора не понимала многих выражений. Что такое «власть»? Взрослые разъясняли. Как это — «идти по пути с рабочими»? Неужели по одной дороге, взявшись крепко за руки, пойдут дед Матвей и Михаил Шелютов, который для меня олицетворял образ рабочего человека? Зато, что такое «капут», мы знали хорошо: шла война, германец стоял и передвигался неподалеку, некоторые немецкие слова использовались в обиходе.

Из Петрограда пришла новость, что революцией руководят «Ленин и его помощники».

Так я впервые услышал имя Ленина. И осталось оно в сердце на всю жизнь как самое светлое воспоминание детства. Ленин и его помощники, которые возглавили революцию, напоминали мне добрых молодцев, былинных богатырей, которые выступали на бой с врагами всегда вовремя и непременно побеждали.

Сразу после революции перемены у нас в деревне ощутились в том, что не слышно стало колокольчика станового пристава, которого крестьяне по старой традиции боялись. На него смотрели как на пугало. Исчез и урядник, к нему относились тоже с опаской, но все-таки иногда разговаривали и даже спорили.

Самый большой страх крестьяне раньше постоянно испытывали перед царем. Поэтому после революции, когда уже вся жизнь строилась по-другому, когда в стране происходили такие перемены, что даже дух захватывало, бывало, кто-либо из крестьян вдруг выпаливал:

— А что же с нами будет, если вдруг вернется царь?

Вскоре наступил сложный и трудный период в жизни нашей деревни — германская оккупация, освобождение от оккупации, и прошло еще немало времени, прежде чем прочно закрепилась Советская власть.

Бесчинства кайзеровских оккупантов

В начале 1918 года немецкие войска оккупировали западные районы страны, в том числе и Гомельщину. Они возникли как из-под земли. Все новые и новые части кайзеровской армии двигались на восток. Оправдалось то тревожное предчувствие, которое распространилось в народе уже при первой вести о войне с Германией.

Агрессор пришел с оружием в руках, как поработитель. Его остановил только Брестский мир (март 1918 г.), представлявший собой гениальный политический ход В. И. Ленина. Брестский мир хотя и был бременем для Советской республики, но не затронул коренных завоеваний Октябрьской революции, а это и нужно было стране.

Советская республика вышла из империалистической войны, получила мирную передышку, необходимую для решения сложных внутренних проблем, для создания Красной Армии. Прошло всего восемь месяцев, и революция в Германии свергла власть императора Вильгельма II. 13 ноября 1918 года Советское правительство аннулировало Брестский договор. Это было торжество ленинской позиции, ленинского предвидения.

Когда кайзеровские солдаты, обученные шагистике, рвались на восток, они не шли, а прямо-таки шагали. Но вот наступило время отступать на запад, и они позорно побежали. Оккупируя, а затем покидая нашу землю, захватчики бесчинствовали. Они грабили города и села, угоняли скот, грузили его на поезда, отправлявшиеся в Германию. У населения отбирали лошадей для перевозки немецких солдат. Нашего соседа оккупанты избили до полусмерти только за то, что он не сказал им, кому принадлежала лошадь, которую они пытались поймать, но не смогли. Вообще избивали или убивали каждого, кто пробовал сопротивляться грабежу и разбою. Так было и в нашей деревне, и в близлежащих селах.

В Старых Громыках они шли по дворам и угоняли коров.

Как сейчас помню, трое вооруженных солдат начали уводить со двора и нашу корову. Мой отец и его братья, Николай и Иван, находились в то время в лесах, так что помочь ничем не могли. В хате старшим оставался дед Матвей. Он и бросился отнимать корову, смело, отчаянно. Один из солдат стал целиться из винтовки в деда. В этот момент корова, запутавшись в веревке, упала на землю. Минуты замешательства было достаточно для того, чтобы все мы — и женщины, и дети, в том числе я (мне было девять лет) и семилетняя сестренка, повисли на руках деда, удержали его от безнадежной борьбы.

Помню, как дед Матвей глубоко переживал, что оккупанты увели корову. Он после этого, можно сказать, не находил себе места. Человек от природы сдержанный, он обладал глубоким внутренним тактом. Не могу вспомнить, чтобы когда-нибудь он по-настоящему выругался с употреблением крепких крестьянских выражений. Дед горевал:

— Что этому проклятому германцу нужно? Зачем он увел последнюю корову? Даже детей оставил без молока.

Женщины нашей деревни, в том числе моя мать, долго еще потом выходили за околицу, поглядывали в ту сторону, куда ушли грабители, видимо надеясь, что те вдруг опомнятся и вернут коров. Но коровы так и не вернулись. Сарай, куда мы с сестренкой бегали по утрам, чтобы выпить парного молока, опустел.

Однажды утром вся деревня Старые Громыки оказалась в дыму. Его принес ветер из находившегося в тридцати километрах очень большого села Перелевка, которое было полностью сожжено. Та же участь постигла и многие другие села и деревни. Это была месть оккупантов за действия партизан, за неудачи в попытках их уничтожить.

Гнев и ненависть к грабителям и убийцам были настолько сильны, что даже мальчишки, подражая взрослым, объединялись в небольшие группы и уходили в окрестные леса. Это явление возникало само собой, его не организовывали взрослые. Правда, родные искали детей, а найдя, даже наказывали, но конечно же со скидкой на вполне понятные настроения.

В одной такой группе был и я. Прятались мы во ржи и в кустарниках. Однажды, когда мы находились в середине большого ржаного поля, появился вражеский кавалерийский разъезд. Нас заметили, так как мы все же были ростом несколько выше ржи. Разъезд приостановился. Мы решили, что нам пришел конец, ведь ни у кого из нас не было ни винтовки, ни пистолета, только обыкновенные кухонные ножи, да и то не у всех. От отряда отделился всадник, подъехал к нам и… повернул назад. Он, видимо, информировал офицера о «стратегической» ситуации, и всадники последовали дальше, в соседнее большое село Железники.

Еще до того, как наша местность была захвачена оккупантами, через нее на повозках со скарбом ехало на восток много людей, которые бежали от немцев. Это продолжалось в течение ряда недель. В своем большинстве это были поляки и белорусы, в том числе проживавшие и на той территории, которая входила в состав Польши. По-русски беженцы часто говорили неважно, но население их понимало и относилось к ним хорошо. Иногда беженцы меняли кое-что из своих пожитков на продукты. С отступлением германских войск на запад беженцы стали возвращаться в родные места.

К январю 1919 года Гомельщина была очищена от немецких оккупантов.

В исторической литературе Запада, относящейся к событиям того периода, делается попытка как-то затушевать кровавые преступления кайзеровской солдатни на советской территории. Факты опровергают эту «лакировку» поведения оккупантов. Если по масштабам преступлений они и уступают кому-то, то только гитлеровцам.

Уже тогда в мое сознание глубоко запала мысль, что войны между государствами — великое зло и что германец, напавший на нашу страну, — это враг. Зачем ему наша земля, зачем ему убивать русских? Мы, мальчишки, часто устраивали импровизированные игры, в которых одна часть из нас представляла собой захватчиков, а другая — русских. Наши «стратеги» так организовывали ход «боевых действий», что почти всегда побеждали русские.

Какой же мальчишка тех лет не любил играть в войну? Перед началом всегда происходила одна и та же процедура — участники расхватывали имена полководцев. Делалось это быстро, с криком, наперебой:

— Я — Суворов!

— Я — Потемкин!

— Я — Александр Невский!

— А я — Дмитрий Донской!

Имена тех, с кем сражались эти герои, мы не всегда знали. Но вот кто-то выкрикивал:

— Я — Кутузов!

Тут сразу же возникал вопрос:

— А кто же будет Наполеоном?

Быть Наполеоном не хотел никто. По рассказам взрослых и из книжек мы знали, что он — захватчик и сжег Москву. Имя Кутузова отвергали по простой причине:

— Наполеона нет. Кутузовым ты не будешь. Чингисханом и ханом Батыем тоже никто не хотел быть. Я почему-то выкрикивал:

— Я — Румянцев!

Уж очень хотелось дать отпор туркам. Старался прокричать поскорее, чтоб никто не перекричал меня. Это имя не собирался уступать никому.

Спроси меня тогда, кто такой Румянцев, вряд ли сказал бы что-либо вразумительное. Знал только, что он полководец и воевал с турками.

И все же я изо всех сил, напрягаясь, чтобы услышали все-все вокруг, кричал:

— А я — Р-Р-Румянцев!

Мне нравился рыкающий перекат начала этого слова, да и вообще все его звучание. Оно напоминало о красоте поспевающих вишен, слив, казалось близким всему тому, что окружало наш дом, — садику, кленам с красноватыми листьями, багряному по осени лесу.