Alexandrov_G - Империя Страница 8

Империя – 10

Может возникнуть вопрос, почему я уделяю столько внимания событиям в 1-м Пулемётном. Дело в том, что согласно ещё одному, прочно вбитому в головы мифу, большевики несут ответственность за "развал фронта", что бы под этим ни понималось. Миф этот очень удобен, так как позволяет отвести наш взгляд от других фигурантов тех событий и фигурантов, которые несут не только ничуть не меньшую, а, как мне кажется, и куда большую отвественность за всё хорошее, что произошло с Россией в начале ХХ века, чем большевики.

Правда жизни состоит в том, что массовое дезертирство в армии началось в мае 17-го, за два месяца до описывемых нами событий, в то время, когда политическое влияние большевиков было куда меньшим, чем влияние меньшевиков, а их возможности по "развалу" чего бы то ни было ничуть не превосходили возможности любой, взятой наугад, политической партии того времени. Большевики не только не располагали даже теоретической возможностью по развалу многомиллионного, растянутого на тысячи вёрст фронта, но большевики на практике не смогли распропагандировать даже Петроградский гарнизон. Единственной военной силой, которой располагали большевики и которая считалась как ими самими, так и их конкурентами на политической ниве, "пробольшевистской", и был тот самый 1-й Пулемётный Полк, о котором мы говорим. Полк, правда, был одной из самых многочисленных частей в составе Петроградского гарнизона, но далеко не всем гарнизоном (численность 1-го Пулемётного со всеми вспомогательными службами была около 10 тыс. человек, в то время как всего в Петроградском гарнизоне на начало 17-го года под ружьём стояло примерно 240 тыс. человек).

Эти десять тысяч человек были тем, что превращало большевиков в силу если не в масштабах всей страны, то хотя бы в масштабах столицы. Не будь 1-го Пулемётного, с большевиками вообще не считались бы ни свои, ни чужие. До июля большевиков делала большевиками не "могучая организация", не "союз с трудовым народом", а позволяла им держаться на плаву тысяча пулемётов 1-го Пулемётного Полка.

И вот в первые же дни "июльского кризиса" большевики с ужасом обнаружили, что у них из под носа уводят то, что ими считалось прочно "своим". И кто же уводил полк, кто уводил "жену"? Какие-то анархисты, которых, как отдельную силу, всерьёз никто не воспринимал. Между прочим, психологически эта история была очень даже понятна – своя шкура, своя рубашка, а в данном случае солдатская шинелка была солдатам куда ближе, чем любые политические лозунги, как бы красиво они ни звучали. Большевики, которые, надо признать, были очень способными учениками в той школе, где владычествует строгая директрисса Жизнь, тот случай намотали на ус и в дальнейшем не раз пускали в ход этот приём, создавая ситуации, когда, как последний довод, срабатывала именно близкая к телу оппонента, конкурента, а то и союзника, "рубашка".

Кризис, который уходил корнями в конец июня, когда Временное Правительство начало свои разборки с анархистами, выплеснулся на улицы 2-го июля. И только 4-го июля в Петроград срочно вернулся, вызванный запаниковавшими "соратниками", "находившийся на отдыхе" Ленин. Следовало что-то срочно предпринять. Но что? Ленин, который уже привык к тому времени ежедневно "общаться с массами" посредством "речуги", которую он обычно "толкал" с балкона кшесинского особняка, в этот раз, потолкавшись среди столпившихся у большевистсткой штаб-квартиры солдат 1-го Пулемётного, понял, что ничего не выйдет, его выступление было бы лишь потерей лица. Остановить "заведшихся" солдатиков было невозможно, кто хоть раз имел дело с толпой, тот поймёт, о чём я говорю, пулемётчики, чтобы не ехать на фронт, были готовы буквально на всё, они готовы были свергать кого угодно, хоть Временное Правительство, хоть самого чёрта. Ленин на балкон не полез. Он покрутился на площади, "поговорил" с содатами и – исчез. Следующий раз он появится перед толпой только почти через четыре месяца – 26-го октября 1917 года.

Ну, а пока, как гласит известная народная мудрость, если ты не можешь сопротивляться то ли насильнику, то ли обстоятельствам, остаётся одно – расслабиться и получить удовольствие. Или, как гласит популярная у оказавших на умы россиян столь большое влияние англичан поговорка: "Can't beat them? Join them!" Большевики решили, что, раз уж толпу не удаётся остановить, то следует, если не возглавить её, то хотя бы присоединиться к ней. Большевистская организация присоединилась к "порыву масс". Речи о захвате власти в государстве не может даже и идти. Большевики в тот момент если и думали о какой-то власти, то лишь о власти в Совете.

Далее последовали известные события – поддавшийся всеобщему психозу Петроград вышел на улицы. В демонстрациях приняло участие до полумиллиона человек. У Таврического дворца, где находился Петроградский Совет, собралась гигантская толпа. Чего она хотела, понять было невозможно, каждый требовал своего. Толпа была едина в одном – ей не нравилось сложившееся положение вещей. Соответственно и случиться могло всё, что угодно. Временное Правительство зашаталось. В кулуары Совета сбежались все, кто считал себя хоть каким-то боком причастным к "большой политике". Среди прочих была там и вся "головка" большевистской партии. Все ждали – куда качнётся.

Не качнулось никуда. Покачалось и успокоилось. Устаканилось. Как это было не раз в истории государства российского – покричали и разошлись. До следующего раза. "Июльский кризис" закончился пшиком.

Власть даже не отдала анархистам вожделенного Железнякова.

Империя – 11

События на фронте и в столице имели своим следствием следующее: в стране как-то разом прошла эйфория. В стране, которая с марта месяца была похожа на разворошённый муравейник, где каждый мечущийся мурашик хотел чего-то своего, невыговариваемого, каковое невыговариваемое воплощалось в туманный облик некоей "свободы", причём даже и под "свободой" каждый понимал своё, так вот лихорадочное это состояние всеобщего братания и нездоровых восторгов "общества" по самым нелепым поводам, улетучилось в течение нескольких жарких июльских деньков. Россия протрезвела.

Страна глянула вокруг себя и увидела весьма неприглядную картину. Одним из самых неприятных элементов пейзажа оказалась фигура вчерашнего "спасителя Земли Русской", как ещё за пару дней до того величали Керенского газеты. Король оказался голым. Да не просто голым, его нагота выглядела до того непристойной, что все скривились и отвели взгляд в сторону. Всем вдруг стало стыдно. Керенский на поверку вышел тем, кем он всегда и был. Фигура его не просто сдулась, всем без всяких газет вдруг стало ясно, что на посту военного министра и фактически главы Временного Правительства оказался фат и пошляк. Фигляр. "Жалкая и ничтожная личность". В политике это случается сплошь и рядом и вчерашние кумиры развенчиваются и "упадают" в глазах обывателя с лёгкостью необыкновенной, явление это зауряднейшее, тем более в том варьете, каковым является политическая жизнь в "цивилизованных" странах. Не то в России. Власть и шут – это в России вещи несовместные. А уж власть и ШУТ ГОРОХОВЫЙ, "это уж вы меня извините, господа хорошие…" Стыд не за правителя, стыд за себя, за то, что не разглядел, стыд народа, которому стыдно перед самим собой, этот вот стыд в России принимает формы самые причудливые. Так было не раз, и не раз ещё будет.

Из Временного Правительства немедленно вышли министры члены партии кадетов. Формальным поводом послужило якобы их несогласие с остальными членами правительственной коалиции, предоставившими фактическую независимость Украине. О, это омерзительное лицемерие либеральной публики, лицемерие, примеры которого мы можем наблюдать ежедневно и ежечасно уже в сегодняшней РФ. Кадеты, бывшие движущей силой Февраля, заговощики и клятвопреступники, к июлю УЖЕ разрушившие Россию, вышли в отставку, оставив Керенского разхлёбывать заваренную ими же кашу. По замыслу "либералов" (поскольку у этой публики с "мыслями" всегда было нехорошо, то вернее будет сказать, что по замыслу тех, кто стоял за кадетами) этот шаг должен был углубить правительственный кризис. К власти явным образом за уши тащили Чернова.

Небольшое оступление: 3-го июля, когда толпа, бушевавшая за стенами Таврического Дворца, требовала, чтобы к ней вышел министр юстиции Переверзев и отчитался по поводу ввергнутого им в узилище матроса Железнякова, интриганы в Совете подбили Чернова выйти на ступени Таврического и попытаться успокоить "массы". Чернов сдуру вышел (Боже, до чего всё-таки иногда бывают безмозглы интеллигенты), хотя лично я не понимаю, какое отношение к аресту анархистов мог иметь министр земледелия, каковым числился товарищ Чернов. "Разговора" не вышло (да и выйти не могло, Ленин за несколько часов до этого это очень хорошо понял и произносить какие бы то ни было речи перед "революционерами" поостерёгся), братишки, матюкаясь, схватили Чернова и попытались его ЛИНЧЕВАТЬ. Человеком, который его спас, был Троцкий.