Сергей Кургинян - Суть Времени 2012 № 10 (26 декабря 2012) Страница 8

— консциентальная война — позволяет переформатировать идентичность целых социальных общностей. Фактически это разрушение единого самосознания народа: «я — русский, и я часть русского народа». В результате консциентальной войны уничтожаются не люди — носители этого самосознания, а идентификационные матрицы в их головах, определяющие их общность с другими гражданами данной страны. Вот уже сейчас есть группа граждан, относящая себя не к «анчоусам», а к «дельфинам».

— наконец, нелетальная война, о которой уже много сказано — применение ряда технологий, позволяющих не угрожающим жизни образом прекратить организованное сопротивление противника.

Каждая из концепций отражает одну из сфер будущей войны, но не покрывает остальные. Казалось бы, в чем смысл? А он в том, что все эти концепции существуют не отдельно друг от друга, а как нечто единое, применяемое в комплексе. И работать этот комплекс должен так.

Перед началом войны на полную мощность будет включена информационная война (чтобы дискредитировать руководство и армию выбранной в жертву страны).

Превентивная бесконтактная война станет основным способом уничтожения армии и вооруженных сил государства-врага, его управленческой сети, промышленной инфраструктуры и т. д.

Концепция неядерного сдерживания (и наличие ПРО) предотвратит или сделает бессмысленным возможный ответный удар, если противник владеет ядерным оружием.

Сетецентрическая война позволит добить оставшиеся после нанесения высокоточного удара разрозненные формирования противника, партизанские отряды, террористические группы и т. д.

Консциентальная война будет развернута после поражения армии, распада государственности, структур управления побежденной страны и превратит прежде единый народ в хаотически перемещающиеся броуновские частицы.

И вот тогда наступит черед нелетальной войны, которая превратится в серию полицейских операций против не смирившихся с поражением и оккупацией одиночек.

Согласитесь, картина получается невеселая и очень напоминающая то, что уже происходит в реальности.

Правда, пока до такого всеобъемлющего комплекса достаточно далеко, хотя США и стремятся к нему с маниакальной настойчивостью. Более того, ряд экспертов, военных и гражданских, указывают на принципиальные недостатки и противоречия такого видения будущей войны.

Прежде всего, указывается, что Пентагон слишком увлечен технологической и военно-технической составляющими войны будущего.

Например, в концепции сетецентрической войны главная ставка сделана на высокоточное оружие и системы информационного (компьютерного) обеспечения. Между тем, уже сегодня перехват данных с беспилотников армии США могут сделать даже террористы из «Талибана». Если же вместо малограмотных талибов противником будет сильное государство, чьи электронные системы гораздо мощнее, оно сможет не только нарушить функционирование информационной системы, но и полностью перехватить управление ею.

Точно так же сильного противника нереально победить только воздушно-космической операцией, как это было в Югославии, — необходимо будет задействовать сухопутные войска для завершения его разгрома, причем воевать им придется в самом классическом смысле. То есть проводя войсковые операции, стратегическое развертывание, используя наступление, оборону и многое другое.

Те же самые талибы всего через несколько дней после начала американских воздушных атак научились маскировать военную технику подручными средствами, использовали для скрытности особенности горной местности, применяли тактику рассредоточения сил. Они оказывали серьезное сопротивление и после массированных бомбежек, и после применения высокоточного оружия. В ходе операции «Анаконда» в марте 2002 г. американской разведке, которая использовала все преимущества беспилотной техники, космических спутников, радаров, тепловизоров и аппаратуры прослушивания, удалось обнаружить менее половины огневых позиций талибов.

Профессор Военно-морского колледжа США М. Вего добавляет, что никакой технический прогресс, каким бы значительным он ни был, не может изменить истинную природу войны и критикует пентагоновских стратегов за отход от взглядов Карла фон Клаузевица и других классиков военной мысли.

Апологеты новых концепций войны считают, что информационное превосходство приведет к увеличению скорости и точности в принятии решений, а также позволит проводить параллельные и непрерывные операции. Однако в основе управления на поле боя находится человек, утверждает М. Вего, с его особенностями мышления и скоростями реакции. Требование увеличения скорости принятия решений грозит поспешностью и непродуманностью командования, крайне опасными в боевой обстановке.

По мнению заместителя директора Института по проблемам обороны А. Кауфмана, Пентагон трансформирует армию для того, чтобы вести войны, которые он хочет вести, вместо того чтобы готовиться к войнам, которые, скорее всего, придется вести.

Наконец, недавний министр обороны США Роберт Гейтс, выступая в Университете национальной обороны в сентябре 2008 года, заявил: «Никогда не игнорируйте психологическое, культурное, политическое и человеческое измерение войны, которое неизбежно имеет трагический, непроизводительный и неопределенный характер. Скептически относитесь к системному анализу, компьютерному моделированию, теориям игр, иначе говоря, к доктринам, которые проповедуют противоположные идеи».

Тогда почему военное руководство США так ухватилось за комплекс высокотехнологических концепций войны и, в том числе, за концепцию нелетальной войны? Только ли потому что она придала этому комплексу агрессивных концепций маскирующую гуманистическую направленность и даже особый шарм — мол, мы завоевываем вас, но предельно бережно и гуманно?

Создается впечатление, что отказ от традиционных взглядов на природу войны, в чем критики упрекают пентагоновских стратегов, — осознанная позиция военного руководства США.

Например, К. Клаузевиц утверждал, что «…война не есть деятельность воли, проявляющейся против мертвой материи… или же направленная на одухотворенные, но пассивно предающие себя его воздействию объекты. Война есть деятельность воли против одухотворенного реагирующего объекта».

То есть, он считал, что суть войны — это открытое столкновение двух противоположных воль. Американцы же хотят увести с поля боя своего солдата — носителя агрессивной воли — защитить его, спрятать — и вывести вместо него бездушный механизм: роботизированный комплекс, оружие с удаленным управлением, беспилотный самолет, танк, артиллерийскую установку и т. д. То есть, на поле боя будет совершенный военный механизм, а направляющая этот механизм воля будет далеко и недоступна для поражения.

Когда мощный боевой лук стал массово применяться против рыцарской конницы, его назвали «подлым оружием». Потому что считали верхом подлости убийство противника из безопасного места — вместо открытой честной схватки, в которой все решает сила и воля.

Как в таком случае назвать высокоточную ракету?

Но нелетальное оружие, на наш взгляд, является еще более подлым изобретением.

По своему принципу действия: не убивать противника, а заставлять его оставлять поле боя, убегать от сражения.

По подходу к решению задачи: использующий нелетальное оружие — гуманист, а его противник, стреляющий в ответ из обычного оружия, — варвар.

По цели воздействия: не наносить серьезные повреждения организму противника, и тем более, несовместимые с жизнью, а лишь раз за разом отучать его сопротивляться.

По способу воздействия: на низший, физиологический или даже клеточный, уровень, которому почти невозможно сопротивляться сознанием. Если тебя охватывает жгучий жар, или неудержимый рвотный рефлекс, или сводит невероятная судорога — как с этим бороться? А спасение вот оно, рядом — стоит только убежать подальше с поля боя.

При поражении классическим оружием человек тоже испытывает боль, шок, страх, однако превозмогает их силой духа. Даже осознание возможной смерти является фактором, которое дает человеку чувство гордости от того, что он духовно выше смерти, что о нем будут помнить как о герое, что он не потерял честь и не поддался слабости.

При поражении нелетальным оружием человек не подвержен страху смерти, но и не может считать себя духовно выше ее. Напротив, он не может надеяться считать себя героем, поправшим смерть, не может верить, что остался в памяти родных, друзей и Родины как солдат, который пал, защищая их. А значит, теряют свое значение все высокие чувства, ради которых человек когда-то шел на смерть — патриотизм и любовь к Родине, месть за близких, благородная ярость и другие.