Михаил Горбачев - Перестройка и новое мышление Страница 9

На почве самоуспокоенности, нарушения естественного процесса смены руководства возникли явления застоя и заторможенности в стране, о которых я рассказал выше. А обстановка все настоятельнее требовала кардинальных решений по совершенствованию механизма хозяйственного и социального управления.

Какие выводы из исторических уроков прошлого мы делаем?

Прежде всего, тот вывод, что социализм как общественный строй доказал свои огромные возможности в решении сложнейших проблем общественного прогресса. Мы убеждены в его способности к самосовершенствованию, к еще более полному раскрытию своих возможностей, к решению нынешних крупных задач общественного прогресса, встающих в преддверии XXI столетия.

Вместе с тем мы понимаем, совершенствование социализма — это не самопроизвольный процесс, а дело, требующее огромного внимания, правдивого, непредвзятого анализа проблем, решительного отказа от того, что устарело. Мы убедились, что тут нельзя ограничиваться половинчатыми мерами. Надо действовать широким фронтом, последовательно и энергично, не останавливаясь перед самыми смелыми шагами.

И еще один вывод, можно сказать, — главный. Это — опора на самодеятельность и творчество масс, активное участие самых широких слоев трудящихся в осуществлении намеченных преобразований, то есть демократизация и еще раз демократизация.

Социалистическое общество неправильно и вредно представлять застывшим и неизменным, а его совершенствование — лишь как способ подогнать, подстроить сложную действительность под раз и навсегда сформулированные идеи, понятия, формулы. Представления о социализме постоянно развиваются и обогащаются с учетом исторического опыта, объективных условий.

Мы учились и учимся у Ленина творческому подходу к теории и практике социалистического строительства, берем на вооружение его научную методологию, овладеваем искусством конкретного анализа конкретной ситуации.

Двигая дальше перестройку, мы постоянно возвращались и возвращаемся к трудам Ленина, особенно, повторяю, к последним его работам.

Классики марксизма-ленинизма оставили нам в наследство основные, сущностные характеристики социализма. Они не впадали в детализацию, не стремились дать картину социализма в подробностях. Они говорили о теоретически видимых этапах. А показать, каков должен быть нынешний этап, — наша задача. Нам предстоит и практически пройти этот этап, не уклоняясь от сложных вопросов. Классики учат нас не методике, а методологии.

На новом этапе мы оказались перед настоятельной необходимостью, опираясь на ленинское наследие, на его методологию, разобраться в накопившихся теоретических проблемах, сложившихся представлениях о социализме. Важность этой задачи продиктована еще и том, что в период после Ленина не во всем следовали его идеям. Формы и методы социалистического строительства, вынужденные обстановкой, отражавшие конкретно-исторические условия нашей страны, были канонизированы и идеализированы, возведены в ранг общих непреложных догм. В результате сложился обедненный, схематизированный облик социализма с гипертрофией централизованного управления, с недооценкой разнообразия, богатства интересов людей, их активной роли в общественной жизни, с отчетливо выраженными уравнительными тенденциями.

Возьмем, например, механизм управления экономикой. Конкретная историческая обстановка, в которой развивался Советский Союз, по сути дела, экстремальные условия не могли не наложить на него свой отпечаток. Военная угроза и сами войны — самые тяжелые и разрушительные в нашей и без того нелегкой истории, двукратное восстановление народного хозяйства из руин — все это, естественно, привело к жесткой централизации в управлении и повлекло за собой сужение его демократических основ.

Вернемся к вопросу о том, как сложился такой парадокс. Приступив к строительству нового общества, молодая Советская Россия один на один с капиталистическим миром оказалась перед необходимостью быстро преодолеть технико-экономическое отставание, создать в значительной степени заново современную индустрию. И это было сделано за беспрецедентно короткий срок.

Чтобы решить такую задачу, пришлось резко увеличить долю накопления в национальном доходе. Причем большая часть мобилизованных таким образом средств пошла на развитие тяжелой, в том числе оборонной, промышленности. Вопрос о «цене» этого развития тогда или вообще не ставился, или был на втором плане. Государство не останавливалось ни перед какими затратами, а люди готовы были идти на жертвы во имя ускоренного развития своей Родины, укрепления ее обороноспособности, защиты независимости страны и ее социалистического выбора.

Именно под такие цели была создана система управления, основанная на жестком централизме, детальном регламентировании работы, директивных адресных заданиях и бюджетных ассигнованиях. И она сыграла свою роль.

Конечно, не во всем такой характер управления можно объяснить объективными причинами. Допускались и ошибочные подходы, принимались решения субъективистского толка. Это тоже надо видеть и учитывать при рассмотрении современных проблем. Но так или иначе, сложившаяся в 30–40-е годы система управления постепенно стала приходить в противоречие с условиями и потребностями экономического развития. Ее положительные возможности все более исчерпывали себя, и, напротив, нарастало тормозящее действие, что и привело к формированию механизма торможения, сыгравшего столь негативную роль впоследствии. Применение методов работы, возникших в экстремальных условиях, привело к торможению социально-экономического роста в изменившихся условиях.

Проявленный здесь догматизм стимулировал затратный характер нашей экономики, который набрал мощную силу инерции и удерживался до середины 80-х годов. Здесь — корни пресловутого «валового подхода», на который до недавнего времени была ориентирована наша экономика.

В этих условиях сложилось предубежденное отношение к роли товарно-денежных отношений и закона стоимости при социализме, а нередко они прямо противопоставлялись социализму как нечто чужеродное. Все это сочеталось с недооценкой хозрасчета, порождало произвол в ценообразовании, невнимание к денежному обращению.

Крайне негативно в новых условиях начала сказываться и узость демократических основ сложившейся системы управления. В ней мало оставалось места для ленинской идеи самоуправления трудящихся. Общественная собственность постепенно как бы отгораживалась от ее истинного владельца — трудящихся. Она нередко раздиралась ведомственностью и местничеством, становилась как бы «ничейной», бесплатной, лишенной реального хозяина. Начало все более проявляться отчуждение человека от всенародного достояния, отсутствие сопряженности общественного интереса с личным интересом труженика. В этом — коренной порок случившегося: сложившаяся в прошлом система хозяйствования на новом этапе из фактора развития социализма становилась тормозом его продвижения вперед.

Если же говорить о политической стороне механизма торможения, то нельзя не заметить, что возникла парадоксальная ситуация, когда образованный, талантливый, верный социалистическому строю народ не мог в полную силу использовать возможности, заложенные в социализме, свое право реально участвовать в управлении государственными делами. Конечно, рабочие, крестьяне, интеллигенция всегда были представлены во всех органах власти и управления, но далеко не всегда они вовлекались в разработку и принятие решений в той степени, в какой нуждается здоровое развитие социалистического общества. Массы были подготовлены для более активного политического творчества, а простора для него не было, хотя социализм растет и крепнет как раз тем, что втягивает все большую массу людей в активную политику.

Механизм торможения в экономике со всеми его социальными, идеологическими последствиями привел к бюрократизации общественных структур и к «расширенному воспроизводству» на всех уровнях бюрократической прослойки, которая приобрела непомерное влияние во всей государственной, административной и даже общественной жизни.

Не приходится говорить, что в этих условиях богатство ленинских идей об управлении и самоуправлении, хозрасчете, увязке общественных и личных интересов не получало должного применения и развития. И это только один пример закостенелости общественной мысли, оторванности ее от реальных жизненных потребностей.

Перестройка поставила новые задачи и перед политической практикой, и перед нашей общественной мыслью. Покончить с окостенелостью общественной науки, дать ей широкий простор, окончательно преодолеть последствия той монополии на теорию, которая была характерна для периода культа личности, когда формы развития советского общества, сложившиеся в экстремальных условиях, были превращены авторитетом Сталина в абсолют, рассматривались как единственно возможные для социализма.