Ноам Хомский - Классовая война Страница 9

Д. Б.: Вы либо обладаете даром предвидения, либо просмотрели заранее мои заметки, потому что я собирался задать Вам вопрос, связанный с темой образования. Вы часто рассказываете эпизод, произошедший с Вашим бывшим коллегой Вики Вейскопфом.

— Вики Вейскопф, — он недавно вышел на пенсию, — очень известный физик. Одной из хороших традиций нашего института (MIT) является та, что преподаватели на старших курсах читают вводные курсы лекций. Вики Вейскопф всегда читал вводный курс по физике. Он является одним из наиболее выдающихся физиков XX века, не меньше. Эта история — не знаю, насколько она правдива, — такова: студенты спрашивают его: «Что мы будем изучать на этом курсе?» А он отвечает: «Вопрос не в том, что вы будете изучать, а в том, что вы будете открывать». Другими словами, не важно, над чем ты работаешь. Важно, умеешь ли ты мыслить самостоятельно. Если да, то ты всегда будешь сам в состоянии поставить проблему и разрешить ее должным образом. Любой, кто преподает научные дисциплины, особенно на старших курсах, знает, что здесь невозможно читать лекции в собственном смысле слова. Да, есть вы и ваша аудитория, к которой вы обращаетесь, но, в сущности, учебный процесс — это совместное предприятие. Исследование, «изучение» лучше способствует «обучению», чем что бы то ни было еще. Это как научиться быть искусным плотником. Надо просто работать с кем-то, кто знает, как это делается. Иногда ты это понимаешь, а иногда — нет. Если ты поймешь, то ты — искусный плотник. Лучшая возможность понять — взаимодействие. Как передается мастерство, никто не знает. Это справедливо также в отношении науки. Вы приходите на занятие по лингвистике и попадаете на обсуждение важных, подлинно научных проблем. Вы оказываетесь в ситуации, когда люди, сидящие там, где обычно сидите вы, так называемые студенты, говорят о разных вещах и учат вас тому, что они сами для себя открыли. Такова была точка зрения Вики Вейскопфа.

Д. Б.: На меллоновской лекции, которую Вы прочитали в Чикаго в октябре, Вы подробно останавливались на идеях Джона Дьюи и Бертрана Рассела. Это сильно отличалось от общего хода вашего политического доклада, и, как мне кажется, по вполне понятным причинам. Нельзя сказать, чтобы Вы не были в этот момент заинтересованы политическим анализом, но у Вашего голоса были совсем другой тон и тембр. Когда Вы рассказывали об этих идеях, в нем слышалось определенное интеллектуальное возбуждение, поскольку Вы говорили о том, что имеет для Вас большое значение и, судя по Вашим словам, сильно повлияло на Вас.

— Это соответствует действительности. И не столько в плане моей манеры чтения упомянутой вами лекции, сколько в плане всей моей жизни. Мои родители работали, и я с полутора лет стал посещать, если так можно сказать, школу. Это была экспериментальная школа Университета Темпл, где обучение строилось в соответствии с философским учением Дьюи. Так что до 12-ти лет я на опыте познавал его идеи, довольно-таки хорошо осуществлявшиеся на практике, — так уж произошло. Это не было тем, что тогда было принято называть «прогрессивным образованием», однако то, что я получил в результате, стало пищей для моего ума на всю оставшуюся жизнь. Это был волнующий период. С основными идеями Дьюи я познакомился позже. Когда мне было 8 лет, я всем этим жил. Это были очень либеральные идеи. Сам Дьюи исходил в своих размышлениях непосредственно из представлений, господствовавших в то время в Америке. Те люди, которые взялись бы прочитать все то, что он написал в действительности, сочли бы его теперь свихнувшимся ненавистником американского образа жизни или кем-то еще в подобном роде. Дело в том, что он выражал основные идеи своей эпохи еще до того, как новая идеология столь чудовищным и нелепым образом извратила эту традицию. С тех пор она стала совершенно неузнаваемой. Например, он соглашался с просветительской традицией, утверждая: «Цель любого производства — произведение свободных людей». (В действительности он сказал «свободных мужчин», — но ведь когда это было!) В этом цель производства, а вовсе не в производстве товаров потребления. Он был выдающимся теоретиком демократии. Существовало множество самых разных доктрин, образовавших теорию демократии, но та, о которой я говорю, утверждает, что демократия требует уничтожения частной власти. Он говорил, что пока существует контроль над экономической системой, все разговоры о демократии не более чем болтовня. Повторяя в значительной степени Адама Смита, Дьюи утверждал: «Политика — тень, которую большой бизнес бросает на общество». Он говорил, что уменьшение тени не дает особого результата. Реформы все еще предполагают сохранение тирании. По существу это точка зрения классического либерализма. Его основная идея заключается в том, что нельзя говорить о демократии, пока отсутствует народный контроль над промышленностью, коммерцией, банковским делом и т. д. Это означает контроль, который будет осуществляться людьми, работающими в государственных учреждениях и общественных организациях.

Это — обычные и основанные на признании свободы воли идеи социализма и анархизма, которые восходят, в конечном счете, к культурной традиции эпохи Просвещения, продукт воззрений, о которых мы говорили ранее, касаясь классического либерализма. Джон Дьюи, как и Бертран Рассел, был их представителем в новейшее время с точки зрения иной традиции, но опять-таки уходящей корнями в век Просвещения. Вот вам пример двух виднейших, а может быть, и самых значительных мыслителей XX века, чьи идеи известны ровно настолько же, что и подлинные идеи Адама Смита. Это свидетельствует о том, насколько эффективными оказались системы образования и пропаганды в деле разрушения нашего не столь отдаленного интеллектуального наследия.

Д. Б.: В той же самой меллоновской лекции Вы упомянули рассуждения Рассела об образовании. Вы говорили, что он выдвинул идею о том, что не следует рассматривать образование как наполнение сосуда водой, а скорее как помощь цветку в его собственном росте. Это поэтично.

— Это идея XVIII века. Я точно не знаю, был ли Рассел знаком с ней непосредственно или же сам заново ее открыл, однако в литературе раннего Просвещения она встречается постоянно. Этот образ цветка использовался тогда очень часто. Вейскопф, по существу, говорил то же самое. Гумбольдт, отец классического либерализма, говорил об образовании, что это сродни процессу сворачивания веревки, двигаясь по которой ребенок и будет развиваться дальше, но только своим собственным образом. Его лишь можно слегка направлять. Вот чем могло бы являться в наши дни серьезное образование, начиная с детского сада и до окончания школы. Получаем же мы все это только в высшей школе, поскольку другого пути не существует.

Большая часть того, что представляет собой современная система образования, в корне от этого отличается. Массовое образование было создано с одной-единственной целью: превратить независимых фермеров в послушных исполнителей навязанной им воли, в пассивные орудия производства. Это было его основной целью. И не думайте, что об этом не было никому ничего известно. Люди прекрасно все понимали и вели против этой системы борьбу. Вот почему в прошлом веке имело место массовое сопротивление идее массового образования. Элитные группы это тоже очень хорошо понимали. Ральф Уолдо Эмерсон однажды сказал что-то о том, как мы должны воспитывать этих людей для того, чтобы они не перегрызли нам глотку. Если их не воспитывать, не давать им того, что мы называем «образованием», то они возьмут над нами власть. Под словом «они» здесь подразумевается то, что Александр Гамильтон называл «великим зверем», то есть народ. Антидемократические выступления в так называемых демократических обществах всегда имели жестокий характер и были чудовищны по своим последствиям. А причина этого очень проста: чем свободнее становится общество, тем опаснее оказывается «великий зверь», и тем чаще приходится применять все более строгие меры для того, чтобы держать его в клетке.

С другой стороны, встречаются и исключения, и среди них Дьюи и Рассел. Однако их влияние крайне незначительно, а идеи, по существу, не известны, хотя им на каждом углу поется хвала, подобно тому, как это происходит с Адамом Смитом. Что же касается того, о чем они говорили в действительности, то это сочли бы недопустимым в деспотическом климате господствующего мнения. Тоталитарный элемент в нем просто разительный. Сам факт концепции «антиамериканской идеи», — забудьте о том, как она используется, — демонстрирует очень яркие тоталитарные черты. Единственным настоящим подобием этой концепции, концепции «антиамериканизма», в современном мире является «антисоветизм». В Советском Союзе быть «антисоветчиком» было самым страшным преступлением. Это отличительный признак любого тоталитарного общества, наличие концепций вроде «антисоветизма» или «антиамериканизма». Здесь это считается вполне естественным. Книги об «антиамериканизме», написанные людьми, которые являются подобиями сталинистов, пользуются большим уважением. Это касается, прежде всего, англо-американских государств, которые, как ни странно, являются наиболее демократическими. Думаю, здесь существует взаимосвязь. Такова, в своей основе, точка зрения Алекса Кэри. Вместе с ростом свободы растет также необходимость направлять и контролировать общественное мнение, если вы не хотите, чтобы «великий зверь» как-нибудь «недолжным образом» не использовал свою свободу.