Рудольф Бершадский - Две повести о тайнах истории Страница 10

Но хотя в Хорезм «негры» попали обязательно как рабы и именно как рабы же были зачислены в войско хорезмшаха, это не мешало им занимать при хорезмшахе привилегированное положение. И подтверждается это прежде всего тем многозначительным обстоятельством, где были найдены их скульптуры. Чтобы воин в Хорезме был отмечен среди прочих, он должен был быть выдающимся воином. Все источники гласят, что хорезмийцы знали толк в воинском искусстве, удивить их воинским мастерством было трудно. Что же тогда толкало воинов-рабов так рьяно сражаться за хорезмшаха? И с другой стороны, если у хорезмшаха были такие замечательные воины из своего народа, зачем ему понадобилась лейб-гвардия из чужеземцев?

Ответ единственный: либо лейб-гвардия из чужеземцев, закинутых за тридевять земель от своей родины и совершенно чуждых туземному населению, волей-неволей должна была сохранять рабскую верность царю — только он был их опорой в этой стране, только ему они были нужны здесь. Но если царю была потребна уже именно такая гвардия, то, значит, почва под его ногами внутри собственного государства могла порой весьма чувствительно колебаться. Ну, а каким другим государствам свойственны подобные колебания, кроме государств с весьма развитыми классовыми противоречиями? Только им!

Пусть большесемейные дома топрак-калинского городища неоспоримо свидетельствуют о еще безусловно большой силе пережитков доклассового, родо-племенного строя (о том же, кстати, свидетельствует и многое другое: хотя бы весьма характерное местонахождение городского храма огня, о чем мы вели уже речь раньше), но все же никакое, даже самое мощное давление старых общественных форм на социальный уклад древнего Хорезма не могло свести на нет факта существования развитых классовых отношений в этом государстве. Уже существовал выделившийся из племени царский род, существовали рабы, причем не только такие, которые находились в коллективном владении общин, но и такие, которые стали частной собственностью одного человека — царя, например.

Вот как много рассказали Толстову экзотические «негры», хотя, конечно, не одни они утвердили его во мнении, что здесь, как и во всех других известных нам государствах, если только они проходили все ступени общественного развития подряд, следующей ступенью после родо-племенного строя был строй именно рабовладельческий.

Этот вывод был сделан задолго до находки статуй «негров», — «негры» были лишь еще одним доказательством того, что законы развития человечества едины. А ведь как настойчиво старались опровергать это положение те, кому невыгодно прогрессивное движение человечества и в чьих интересах затормозить его!

История древнего Востока — область науки, разработанная сравнительно мало. Начали изучать ее сравнительно недавно. Вопрос о классовой борьбе в государствах древнего Востока большинство буржуазных ученых старались вообще обходить: пытались изобразить дело таким образом, будто классовой борьбы на Востоке не существовало или, в крайнем случае, что она была еле заметна. На первое место в изучении истории Востока выдвигали историю искусства, архитектуры, религии.

Крупнейший буржуазный историограф Востока, оказавший сильное влияние на все исторические школы буржуазии эпохи империализма, Эдуард Мейер прямо, например, заявлял, что на Востоке «…существенные черты экономической жизни оставались неизменными с самых древних времен и до настоящего времени», то есть что «Восток» сам по себе ни к какому развитию не способен и преодолеть его косность, таким образом, можно лишь путем насильственного вмешательства в его судьбы со стороны «просвещенного Запада». Характерно, между прочим, и мейеровское противопоставление «Востока» «Западу». Плоды его «науки» дают себя знать и сегодня, когда проповедники колониализма причисляют народно-демократическую Чехословакию, расположенную строго в географическом центре Европы, к «Востоку», а Турция стала «Западом»! Кроме того, Мейер, конечно, «доказывал», что капитализм — вершина развития человеческого общества, а следовательно, колониальная политика империалистов — лучшее, что может быть. Самым замечательным состоянием для трудящегося человека Мейер считал состояние рабства.

Я не сгущаю красок и ни в малейшей мере не позволяю себе вольного толкования положений Э. Мейера, — он так и писал, что трудящемуся лучше всего, когда он раб и не протестует против этого. Он говорил, что нет принципиальной разницы между рабом и свободным рабочим. Он утверждал также, что развитие общественных отношений идет не по восходящей линии, а движется по замкнутому кругу: «С падением древнего мира развитие начинается сызнова, и история снова возвращается к тем первым ступеням, которые уже давно были пройдены». Каждый цикл Мейер подразделял на три стадии: древность, средние века и новое время. Цикл античного времени, то есть то, что мы называем древней историей, по Мейеру, имел собственные древность, средние века и новое время. Его древностью был якобы родовой строй, его средними веками — феодализм (особый, изобретенный Мейером, античный феодализм), а его новым временем — уже существовавший когда-то античный капитализм. Но так как древние не сумели удержаться на стадии капитализма, разъясняет Мейер, то история, мол, вновь пошла по уже пройденному однажды кругу, — и вот это-то и есть регресс: то, что капитализм сменила другая формация!

Вывод Мейера прост: не повторяйте ошибок древности, не дайте сгинуть капитализму!

Но как было обойти вопрос относительно рабства в древнем мире? Объявить и его несуществовавшим? Это было немыслимо. И Мейер расправился с этим вопросом так. Само по себе рабство ему, очевидно, нравилось даже больше, чем феодальная форма эксплуатации. Ведь при феодальной форме эксплуатации трудящийся в какой-то мере все же самостоятелен, поскольку обладает собственными средствами производства. И Мейер заявил, что прогрессивный «Запад» отличается от якобы не знавшего никакого развития «Востока» тем, что «Запад» испытал благотворное влияние рабства, а на «Востоке» рабства не было! Отсюда следовало и общее заключение: рабство есть прогрессивный фактор развития человечества на любой исторической ступени!

Чудовищно? Неправдоподобно, чтобы ученый так прямо и писал? Что ж, послушаем самого Мейера: «Ни в чем так явственно не проявляется современный (здесь — в смысле «вечный», «нестареющий». — Руд. Б.) характер рабства, как в том, что раб, подобно современному промышленному рабочему, при благоприятных обстоятельствах мог достигать благосостояния и богатства, между тем как средневековый крепостной, колон позднего периода Римской империи, villain феодальной эпохи были наследственно связаны со своим сословным состоянием и вместе со всеми своими потомками никогда не могли из него выйти».

Какое отсюда можно сделать другое заключение, кроме одного: лучше всего трудящемуся лишь в том случае, если он раб! Причем Мейер не забывает поманить современного раба, наемного рабочего капитала надеждой на «благоприятные обстоятельства»: если они, мол, создадутся, то и ты сможешь «выйти в люди». Старайся же! Работай изо всех сил!

Мейер взрыхлил почву для всех последовавших за ним историков мракобесов и расистов. Он выдвинул теорию, что решающее значение для развития культуры какого угодно народа имеет лишь первоначальное предрасположение и способности племени, то есть свойства лишь «крови», «расы». Расстояние короче воробьиного носа оставалось отсюда до фашизма…

Еще более циничны последователи Мейера в наши дни. Это объясняется тем, что еще более усилился страх империалистов перед борьбой угнетенных колониальных народов за независимость. Возник лагерь социализма. Колоссально выросло возмущение колониальных народов империалистическим гнетом.

Справедливости ради, нужно сказать, что находились все же буржуазные ученые, честно пытавшиеся разобраться в социальных противоречиях древнего Востока. Но, не восприняв марксистской методологии, они не могли, разумеется, решить этот вопрос. А противники марксизма в журналах и трудах, не рассчитанных на массовое чтение, «выкладывают» все без стеснений. Пусть все идет, как прежде, только бы не хуже!

Наиболее влиятельными в современной зарубежной этнографической науке, которая теснее других исторических наук соприкасается с проблемой развития колониальных народов, еще до недавнего времени были две школы: «психологическая» (главным образом в США) и (в основном английская) «функциональная».

Основные положения главы «функциональной» школы Малиновского, которые долгое время служили практическим руководством для каждого британского колониального чиновника, таковы.

Первое. Отказ от изучения общественных явлений в их историческом развитии. Колониальные народы — это народы второго сорта. Они не имеют никакой собственной истории, и поэтому изучать ее бессмысленно. Второе. «Культура» народа проявляется только в функциях его современных общественных учреждений и в его обычаях, но те и другие определяются исключительно физиологией людей этого народа. Третье. В соответствии со всем изложенным — общественный быт и культура каждого колониального народа представляют собою систему некоторого равновесия, которую ни под каким видом не следует нарушать. Надо только выяснить обычные функции традиционных общественных институтов данного народа и его обычаи, а затем, привлекши к себе на службу местных вождей, использовать в своих целях эти общественные учреждения, традиции и обычаи (например, пережитки родового строя, кровную месть и т. п.). И наконец, четвертое. Так как внедрение элементов иной — скажем, европейской — цивилизации нарушило бы сложившееся косное равновесие, то этого надо избегать.