Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия - Dwyer Philip Страница 10

Трудно сказать, с чего начать. На самом деле, казни в позднесредневековой Европе были редкостью в расчете на душу населения; то же самое можно сказать и о судебных пытках. Не то чтобы описанные Пинкером случаи никогда не происходили; к XVI-XVII векам можно с уверенностью сказать, что пытки и казни превратились из "редких" в "очень редкие". Но "культура жестокости"?

Итак, где же Пинкер ошибся? Он стал жертвой того, что психологи называют эвристикой доступности, когда яркие и готовые к употреблению впечатления из поп-культуры перекрывают его обязанность ответственно относиться к литературе в данной области. Хотя Сара Батлер уже полностью разобрала недостатки Пинкера в этом томе, позвольте мне добавить несколько дополнительных мыслей, обратив внимание на научную литературу, которую Пинкер приводил в качестве доказательства этого образа. Одна из ссылок упоминается в этом отрывке: "книга для журнального столика". А? В конце сноски дается ссылка на источник, указанный в библиографии так: "Held, R. 1986. Inquisition: Избранный обзор коллекции орудий пыток от средневековья до наших дней. Aslockton, Notts, U.K.: Avon & Arno". Следующее вы можете сделать самостоятельно: обратиться в Библиотеку Конгресса США или другое авторитетное хранилище и попытаться подтвердить существование этой книги. К чести Пинкера, вы найдете аналогичную книгу г-на Хелда, и в ней можно найти отрывок, похожий на цитируемый. Но о настоящей книге я могу сказать только следующее: она не очень хороша. Другая цитата из "Лучших ангелов" отсылает вас к работе автора, который, как ни странно, когда-то был профессиональным шпагоглотателем. Несколько других цитат на первый взгляд внушают больше доверия, но при дальнейшем чтении возникают проблемы. Например, глава книги ученого-юриста Сэнфорда Левинсона не дает никакой поддержки тем утверждениям, которые приписывает ей Пинкер. Наиболее проблематично то, что вы напрасно будете искать в "Лучших ангелах" книгу историка права Джона Лангбейна о европейском праве и пытках или вдумчивое опровержение Лангбейна, предложенное историком средневековья Эдвардом Питерсом. Обе книги трудно найти. Вот одно из правил академического гостеприимства: когда вы входите в другую дисциплину, найдите время, чтобы процитировать соответствующую литературу.

На базовом уровне Пинкер ошибается в представленных им фактах, по крайней мере, в том, что касается средневековой Европы. Такая невнимательность к правилам сбора и цитирования доказательств вызывает беспокойство в работе, которая в остальном восхваляет достоинства западного мышления. Один из постулатов философии Просвещения заключается в том, что предметы познания заслонены от нас дымкой предположений, мифов и заблуждений. Часть этой дымки - результат недобросовестной деятельности шпагоглотателей и прочих шарлатанов. Часть ее возникает в результате здравых рассуждений, которые просто оказываются ошибочными. Так или иначе, истина скрывается под покровом видимости, и ученые проводят исследования, чтобы приоткрыть завесу.

Почему склонность Пинкера к демонизации средневекового европейского прошлого взяла верх над его обязанностью заниматься ответственным научным исследованием? Я долго ломал голову над этим вопросом. Как и Батлер, я думаю, что ответ отчасти кроется в том, что Пинкеру необходимо варварское Средневековье. В "Лучших ангелах" этот период занимает место, которое антрополог Мишель-Рольф Труйо (Michel-Rolph Trouillot) назвал "слотом дикарей". Труйо имел в виду, что для некоторых видов антропологических или исторических аргументов дикари просто должны быть, поэтому дикари придумываются независимо от того, реальны они или нет. Особенно любопытно, что потребность Пинкера в демонизации Средневековья приводит его к глубокой логической непоследовательности. В главе 2 он превозносит "Левиафана", аппарат государственного принуждения, как первую из нескольких исторических сил, ответственных за снижение якобы высокого уровня насилия в доисторические времена. Угроза наказания, якобы, помогла подавить схему ярости. Однако в главе 4 Пинкер берет пытки и зрелища казней - те самые инструменты, которые использовались Левиафаном для контроля над чрезмерным насилием, - и переводит их в разряд доказательств примитивного или необузданного насилия. Дикий слот, как некая темная тень, всегда следует на шаг позади, когда Пинкер движется вперед во времени.

Почему должны существовать дикари? Я пришел к выводу, что априорная приверженность Пинкера вере в существование насилия в прошлом во многом обусловлена его вязкой реакцией на боль и страдания. Он искренне ужасается страданиям, которые неразрывно связаны с жизнью в природе (например, с. 32). Подобно шаману, он с готовностью вживается в тела других животных - скворца, растерзанного ястребом, лошади, терзаемой насекомыми, - и чувствует их боль. Он демонизирует человеческое прошлое, поскольку уподобляет его ужасам мира природы, наполненного страданиями и несчастьями. С этой точки зрения, история - это рассказ о том, как человечество вырвалось из кошмарного мира естественного отбора. Благодаря благословенным ограничениям цивилизации мы были спасены от болезней и животных, которые когда-то охотились на наши тела, и от насилия со стороны наших собратьев. Место дикаря в этом всемирно-историческом видении занимает сама природа.

Как следует из всего вышесказанного, "Лучшие ангелы" - это не историческое произведение. Его лучше понимать как произведение морально-исторического богословия, где природа, по бессмертному выражению героини фильма "Африканская королева" Кэтрин Хепберн, "это то, над чем мы созданы в этом мире, чтобы возвыситься". Природа, а не грех, является источником всего злого и жестокого, а приход цивилизации играет роль спасителя. Я не могу комментировать эти моральные утверждения. Однако в вопросе о том, совместимо ли изучение прошлого с нравственным богословием, я придерживаюсь мнения Стивена Джея Гулда, который в 1982 году в своем эссе "Нравственная природа" обратился к соблазну морализировать прошлое. В эссе Гулда рассматривается вопрос, который мучил теологов и естествоиспытателей Европы XIX века: "Как мог благожелательный Бог создать такой мир резни и кровопролития?". Этот вопрос возник потому, что натуралисты открыли множество особенностей природного мира, которые казались викторианским моралистам совершенно отвратительными и несовместимыми с идеей благодетельного божества. В качестве примера в эссе Гулда приводится поведение паразитических ос ихневмонов, личинки которых поглощают парализованных хозяев изнутри, сохраняя важные органы до самого конца.

Вот ответ Гулда на эту загадку: «Природа не содержит никаких моральных посланий, сформулированных в человеческих терминах. Мораль - это тема для философов, теологов, студентов гуманитарных факультетов, вообще для всех мыслящих людей. Ответы не могут быть пассивно вычитаны из природы; они не вытекают и не могут вытекать из данных науки». Подобно натуралисту, изучающему не только медведей коала и нежных дождевых червей, но и паразитических ос ихневмонов, муравьев-рабовладельцев и детоубийц хануманских лангуров, историк сталкивается с вещами, достойными восхищения, и вещами уродливыми. Но важно понимать, что уродливые вещи существуют не потому, что общество, в котором они проявляются, ушло в прошлое. Они существуют потому, что человек, как и любой другой живой организм, способен совершать уродливые поступки. Вспомните урок слайдера - который в этой части книги Пинкер, похоже, забыл - согласно которому любое движение по спектру, простирающемуся от миролюбия до насилия, не имеет встроенной траектории, которая следует за тиканьем времени. Вместо этого состояние любого общества или отдельного человека смещается влево или вправо вдоль спектра в зависимости от сложного набора социальных, экономических и экологических факторов. Не менее важно и то, что подход, избирательно выделяющий определенные моменты в угоду априорной приверженности жестокому и уродливому прошлому, порождает слепоту или безразличие ко всему тому, что было одновременно хорошим и достойным похвалы. Пинкер не имеет ни малейшего представления о том, что в Средние века были хорошие люди.