Лилия Алексеева - Небесные сполохи и земные заботы Страница 20

В начале 70‑х годов космофизики стали интересоваться погодой. Меня подтолкнуло включиться в эти исследования одно происшествие, которое было далеко от Москвы и о котором я узнала совершенно случайно. Вывела меня на него старая университетская традиция.

Бывает, замотавшись к концу недели, перестаешь ощущать себя человеком. Тогда в воскресенье надо обязательно идти в поход.

Кто придумал этот чудесный вид отдыха? Созвониться с друзьями в пятницу, договориться о встрече «у пригородных касс», явиться воскресным утром налегке, прихватив плащ, термос да пару бутербродов, — вот и весь рецепт праздника. Что может быть прекраснее сочетания — друзья и природа? Но поход, кроме того, еще и долгое спокойное движение, которого так нехватает всю городскую неделю. Между прочим, во время встреч с зарубежными физиками порой заходит речь о привычных формах отдыха, и тогда тот факт, что у нас можно, так вот импровизируя, взять да отправиться с друзьями куда–нибудь километров на 20, всегда вызывает у западных коллег очень живую реакцию: для них, привычных к частному землевладению, это экзотика.

Стремление так проводить свободное время как–то само собой прививается в университете. Ходят в походы первокурсники, ищут возможности уехать летом с какой–нибудь экспедицией старшекурсники, их преподаватели, аспиранты и научные сотрудники, физики особенно.

Замечательный человек и физик, ректор МГУ Рем Викторович Хохлов был опытным альпинистом. Преданность горам жила в нем буквально до последних дней, до несчастья, которое случилось при восхождении на одну из высочайших вершин Памира.

Недавно из книги Е. Лебедева «Огонь — его родитель» я с изумлением узнала, что и основатель нашего университета М. В. Ломоносов готов был на многое, лишь бы принять участие в экспедиции, ровным счетом никак не относящейся к его прямым обязанностям.

Когда в Славяно–греко–латинскую академию, где учился молодой Ломоносов, пришла бумага с предписанием отобрать лучших семинаристов для обучения физике и математике в Петербурге, ректор академии не спешил включить Ломоносова в число избранных. Не оттого, конечно, что способности или прилежание Ломоносова вызывали у него сомнения. Дело здесь было в другом. Скорее всего, здесь сыграла роль история, связанная с поступлением Ломоносова. В 1731 году, чтобы стать учеником, Ломоносов назвался сыном холмогорского дворянина, и это сошло ему с рук, несмотря на то что на Севере крепостного права не было и потому холмогорских дворян не существовало вообще. В сентябре 1734 года, узнав, что в составе географической экспедиции, направлявшейся в киргиз–кайсацкие степи, не доставало священника, Ломоносов предложил… свои услуги. Ему очень хотелось принять участие в этой поездке: увидеть заволжские края, поближе познакомиться с практической географией. При оформлении бумаг он, чтобы облегчить себе рукоположение в священники и устройство на эту должность в экспедицию, показал под присягой, что «отец у него Холмогорах церкви Пресвятыя богородицы поп Василий Дорофеев».

(Внутренним благоговением перед религией будущий создатель Московского университета, как мы видим, не отличался. 50 лет работал университет по учебным программам, которые он составил, и был это единственный из европейских университетов того времени, который не имел факультета богословия.)

Когда при проверке выяснилось, что никакого попа Василия Дорофеева в названной церкви никогда не числилось, Ломоносову был учинен вторичный допрос, на котором он рассказал уже все как есть: что «рождением–де он, Михайло, крестьянина Василья Дорофеева сын»… И вот теперь, когда встал вопрос о новом оформлении документов, уже о продолжении образования в Петербурге, эти старые факты, с административной точки зрения характеризовавшие Ломоносова как человека сомнительного, опять оказались в центре внимания. Лишь благодаря вмешательству влиятельного лица юноша все–таки попал в Петербург.

Вероятно, чем–то очень знакомым повеяло бы на Михаила Васильевича, будь у него возможность в наше время пройтись весной по зданиям почти 230 лет назад основанного им университета. Всюду развешаны узкие полоски бумаги: «Экспедиции для работы в районе… на срок… требуется рабочий (или шофер, или повар). Звонить по телефону…» Если приглашают, значит, ездят! И приглашающему надо до выезда определить, действительно ли явившийся к нему человек тот, кем он называет себя: выдержит ли нагрузку рабочего–шурфовщика, сумеет ли водить машину или готовить еду.

И известные слова Пушкина о Ломоносове: «Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом» — мне не кажутся такой уж метафорой.

С детства меня удивляло, как удается жить народам Севера в своей арктической пустыне, и я много читала на этот счет. Оказалось, с опорой друг на друга и на понимание природы. Стала интересоваться системами отношений между людьми, конкретной историей и памятью народов — этнографией. В 1973 году я пришла в Институт этнографии с надеждой выяснить, не читают ли этнографы какие–нибудь доступные для меня лекции, познакомиться и, если будет случай, попроситься в экспедицию на время отпуска. Разговаривать мне пришлось с Ю. Б. Симченко, этнографом и писателем, имя его было мне знакомо по книгам. Едва я начала говорить, он перебил меня.

— Говорите прямо, в экспедицию хотите?

— Хочу.

— Но мы берем только определенных работников. Фотографировать можете? С магнитофоном дело имели?

Пришлось признаться, что с техникой у меня, теоретика, отношения непонятные: я к ней — с душой, она ко мне — с капризами. Юрий Борисович выразительно развел руками… Вдруг меня осенило: вот чем я могут быть им полезна!

— Я умею рисовать!

— Это другое дело!

Я принесла потом свои рисунки, и судьба моей поездки была решена.

9. Удачный отпуск и его последствия

Неотвязный стоит на дороге,

Белый — смотрит в морозную ночь.

Я — навстречу в глубокой тревоге,

Он, шатаясь, сторонится прочь.

Обской Север, маленький заполярный поселок Антипаюта. Мне надо сделать зарисовки всех типов нарт, какие только можно здесь встретить. На рисунках должны быть проставлены размеры каждой детали и приведено ее местное название. Каждая нарта красива, упруга и легка. Проще всего ее рисовать сбоку. Временами трудно устоять: хочется передать красоту и напряженность конструкции и тогда ищешь ракурс повыразительнее. Вот тут–то и чувствуешь, что в нарте нет прямых линий: все изогнуто, где сильнее, где слабее. Рисунок расползается, линии не попадают на свое место. Стираешь одно, другое… Досадуешь, смотришь, соображаешь… «Чтоб тебе на морозе рисовать нарту в ракурсе! — так вполне можно проклинать кого–нибудь», — думаю я, принимаясь прыгать и дергаться, чтобы как следует разогреться. Выгляжу я, наверное, как шаман…

Прекрасный это был отпуск! О физике я вспомнила лишь накануне отлета. Мы долго ждали самолет. После напряженной работы вынужденное безделье в разгар полярной ночи казалось невыносимым. «Антипаюта: вначале красота и суета, кончали — темнота и маята», — итожили мы свои впечатления. Чтобы скрасить ожидание, моя спутница–журналистка принялась расспрашивать местных жителей, ненцев, о великане Тонге, герое народных сказок. С удивлением мы узнали, что он приходил в Антипаютинскую тундру всего лишь год назад. Оказалось, что это известно всем живущим в поселке: и ненцам, и русским. Наши собеседники, радуясь возможности обсудить волновавшие их вопросы со свежими людьми, приводили массу подробностей и фактов. Конечно, о сказочном герое говорили с усмешкой. Именем Тонге пользовались как «кодовым названием» всей цепи происшествий. Название было удобное, потому что в фольклоре ненцев подобные события всегда связывались с Тонге — Белым человеком. А случилось вот что.

Вокруг Антипаюты по безлесной, плоской, раскинувшейся во все стороны тундре кочуют со своими стадами бригады ненцев–оленеводов. В легком переносном чуме оленевода (поразительно похожем на индейский вигвам, каким мы знаем его из детских книг) вместе с ним живет его семья. Несколько таких семей, и больше никого на многие десятки километров. Этих людей и стал беспокоить Тонге, к поселку он не подходил. Он появился с первыми после полярного дня сумерками, когда землю только что начал припорашивать снежок. Видели его очень немногие. К сожалению, поговорить с видевшими его людьми не удалось: все они были в отъезде. По невнятным пересказам третьих лиц, кому–то из них Белый человек явился в виде белого тонкого, уходящего ввысь столба. Другой видел подобный же столб при перекочевке, когда он внезапно возник между двумя нартами, идущими одна за другой. Третьему он показался белым человеком чудовищно высокого роста со светящимися глазами. Кто–то замечал цепочку его следов с несколькими пальцами, всегда тянущуюся куда–то вдаль.