Лансель Серж - Ганнибал Страница 21

Конечно, мы не можем обойти вниманием вопрос о причинах, толкнувших Рим к этому дипломатическому демаршу, тем более что у нас имеется суждение Полибия на этот счет. По мнению греческого историка, римских сенаторов подвигла к переговорам с Гамилькаром усиливавшаяся галльская угроза. Они стремились обеспечить безопасность со стороны карфагенской Испании прежде, чем займутся кельтами в долине По (Полибий, II, 22, 9-11). Отмеченный рядом историков (G. Picard, 1967, р. 94) факт, что масштабные операции против галлов начались лишь через год после подписания договора от 226 года, ничего в этой аргументации не меняет. Кельтское давление на цизальпийские области и север Этрурии ощущалось весьма сильно. Но если в год подписания договора с Гасдрубалом это давление носило латентный характер, то уже весной 225 года оно резко перешло в активную фазу. Со склонов Апеннин лавиной скатились галлы из долины По, бойи из окрестностей Болоньи, медиоланские инсубры, пьемонтские таврины, к которым присоединились отряды заальпийских кельтов (гезатов) (Полибий, II, 23). Армия в 50 тысяч пеших и 20 тысяч конных воинов, оснащенная колесницами, обрушилась на Этрурию. Она уже подошла к Клузию (ныне Кьюджа), от которого до Рима оставалось всего три дневных перехода, когда их встретили римские войска. Сражение шло с переменным успехом, однако в конце концов римляне под командованием консулов Л. Эмилия Папа и Г. Атилия Регула разбили галльские орды на этрусском побережье, на высоте мыса Теламон, чуть севернее Коссы. Г. Атилий Регул заплатил за эту победу своей жизнью (Полибий, II, 28–31). Но Рим не удовлетворился тем, что галлов удалось остановить, и уже через два года, в 223 году, римская армия переправилась через По и заняла страну инсубров. Еще некоторое время спустя консул М. Клавдий Марцелл — с ним нам еще предстоит познакомиться ближе при описании Второй Пунической войны — после решительной победы при Кластидии (ныне Кастеджо) взял Милан. Сразу после этого в Цизальпинской области появились первые римские колонии — Плаценция и Кремона. Наконец, в 220 году, уже перед самым началом Второй Пунической войны, завершилось сооружение Фламиниевой дороги, названной в честь своего создателя цензора Гая Фламиния и открывавшей кратчайший путь от Рима до долины По и Римини. Полибий, подробно описавший «галльскую войну», ничуть не заблуждался относительно ее важного значения. Он понимал, что поддержка кельтов представлялась Ганнибалу одним из обязательных условий, обеспечивших стратегический успех его предприятия.

Любопытно, что о другом побудительном мотиве, который наряду с галльской опасностью мог, по мнению новейших исследователей, заставить римлян явиться в 226 году с дипломатической миссией к Гасдрубалу, греческий историк даже не упоминает. Выше мы уже дали краткий обзор активного вмешательства греков в жизнь племен Иберийского полуострова начиная с VII века. После основания в начале VI века фокейской колонии проникновение греков на полуостров активизировалось, около 600 года до н. э. они заложили город Массилию, а вслед за тем Эмпории. И если римлянам в Испании защищать было особенно нечего — кроме, может быть, Сагунта, однако, как мы скоро увидим, в связи с Сагунтом возникает весьма щекотливый вопрос датировки, — то этого никак нельзя сказать о массилийцах, весьма дороживших своими торговыми позициями на испанском Востоке, простиравшимися вплоть до Андалусии. «Кругосветное» плавание Пифея, предпринятое около 300 года, служит лишним подтверждением того, что обитатели Массилии не обходили своим вниманием иберийское побережье. Впрочем, зоной их главных интересов оставалась Каталония, где располагались старательно опекаемые своими древними основателями Эмпории и Рода. Поэтому можно предположить, что предел карфагенской экспансии в Испании, зафиксированный договором по течению Эбро, на севере полуострова, на самом деле устанавливался с учетом требований массилийцев. Возникает вопрос: имели ли греки свои интересы в Сагунте, расположенном на севере Валенсии, то есть гораздо южнее устья Эбро? Кажется вполне допустимым, что этот иберийский порт, стоявший в устье реки Палансии, служил одной из главных перевалочных баз для фокейских купцов. Увы, немногословие, а порой и просто глухое молчание наших источников нередко рассматриваются современными историками как стимул к выдвижению чересчур смелых гипотез. В самом деле, нет никаких доказательств того, что Сагунт отказался признать гегемонию пунийцев во главе с Гасдрубалом (G. Picard, 1967, р. 95), а предположение (Тит Ливий, XXI, 7, 2; Страбон, III, 159), что в древности Сагунт был греческой колонией ионийского Закинфа (ныне Занте), вообще может оказаться мифом, порожденным сходной топонимией обоих населенных пунктов. Все, что нам известно, — это то, что в те годы Сагунт находился под протекторатом Рима. Полибий (III, 30, 1) утверждает, что этот альянс образовался за много лет до того, как Ганнибал возглавил карфагенскую армию, то есть до 221 года. По поводу точной датировки этого события мнения историков разделились. Одни считают, что его следует отнести к 231 году, когда Гамилькар принимал первую римскую дипломатическую миссию, другие полагают, что Сагунт попал под опеку римлян после 226 года, когда Гасдрубал подписал с ними свой договор. Но как в одном, так и в другом случае, а в последнем даже больше, возникает противоречие с условиями договора, согласно которому в зону карфагенского влияния включались все земли южнее Эбро. Опять-таки, если Ибер, о котором пишет Полибий, это и в самом деле Эбро, а не Хукар, как остроумно предположил Жером Каркопино. К этой с виду привлекательной гипотезе мы еще вернемся.

Между тем ход событий, которые неизбежно вели к новому великому противостоянию Карфагена с Римом, все убыстрялся. В последние годы своего испанского «проконсульства» Гасдрубалу, с успехом продолжавшему проводить политику ассимиляции коренного населения, похоже, удалось присоединить обитавшие поблизости от Сагунта иберийские племена, в частности турболетов. Но вскоре, вероятно, в начале 221 года, он погиб. Как и в случае смерти Гамилькара, источники расходятся в подробностях этого события. Полибий (II, 36, 1), которого личность Гасдрубала совсем не интересовала, «разделался» с явно не любимым им персонажем в двух строках, сказав, что он заплатил жизнью за нанесенные кому-то личные обиды. Согласно другой традиции, основоположником которой стал Тит Ливий (XXI, 2, 6), Гасдрубала прикончил в его картахенском дворце слуга, отомстивший карфагенянину за смерть своего бывшего хозяина, иберийского князька, убитого по его приказу. Ну и, наконец, в «Пунике» Силия Италика (1, 169–181) мы найдем красочное описание гибели бесстрашного героя под самыми изощренными пытками — отличный образчик причудливого нагромождения деталей, которым в поисках патетики так увлекалась латинская поэзия века Флавиев [39].

Ганнибал

После смерти Гасдрубала солдаты единодушно выбрали главнокомандующим испанской армией Ганнибала. Карфагенское народное собрание утвердило этот выбор. Старшему сыну Гамилькара исполнилось тогда 26 лет.

В знаменитом отрывке, который мы позволим себе процитировать без сокращений, Тит Ливий (XXI, 4) попытался взглянуть на Ганнибала глазами ветеранов испанской армии: «Старым воинам показалось, что к ним вернулся Гамилькар, каким он был в лучшие годы своей жизни: то же мощное слово, тот же повелительный взгляд, то же выражение, те же черты лица! Но Ганнибал вскоре достиг того, что его сходство с отцом сделалось наименее значительным из качеств, которые располагали к нему воинов. Никогда еще душа одного и того же человека не была столь равномерно приспособлена к обеим, столь разнородным обязанностям — повелению и повиновению; и потому трудно было решить, кто им больше дорожил — полководец или войско. Никого Гасдрубал не назначал охотнее начальником отряда, которому поручалось дело, требующее отваги и стойкости; но и воины ни под чьим другим начальством не были более уверены в себе и храбры. Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько же был осмотрителен в самой опасности. Не было такого труда, от которого бы он уставал телом или падал духом. И зной, и мороз он сносил с равным терпением; ел и пил ровно столько, сколько требовала природа, а не ради удовольствия; выбирал время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь — покою уделял лишь те часы, которые у него оставались свободными от трудов, при том он не пользовался мягкой постелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть; часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спит на голой земле среди часовых и караульных. Одеждой он ничуть не отличался от ровесников, только по оружию и коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собой прочих; первым устремлялся в бой, последним покидал поле сражения. Но в одинаковой мере с этими высокими достоинствами обладал он и ужасными пороками. Его жестокость доходила до бесчеловечности, его вероломство превосходило даже пресловутое пунийское вероломство. Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святынь. Будучи одарен этими хорошими и дурными качествами, он в течение своей трехлетней службы под началом Гасдрубала с величайшим рвением исполнял все, присматривался ко всему, что могло развить в нем свойства великого полководца».