Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия - Dwyer Philip Страница 22

По этим причинам политическое видение Пинкера все же стоит подвергнуть тщательному анализу. Это не то видение, которое он сам когда-либо излагал в систематической форме. Он не политический философ и не претендует на это . Он - психолог, который хочет исправить то, что он считает ошибками в восприятии и интерпретации окружающего мира большинством людей. Как он пишет: «Сегодня люди полагаются на когнитивные способности, которые достаточно хорошо работали в традиционных обществах, но которые, как мы теперь видим, заражены ошибками». Его работа - это работа по отладке. Но, тем не менее, в его книгах содержатся сильные предположения о том, как на самом деле выглядит мир, как он устроен, и какая политика сделает больше всего для того, чтобы положительные тенденции, которые обнаруживает Пинкер, продолжались. Другими словами, эта работа, по сути, неизбежно носит политический характер. В то же время она противоречива, так как технократия и неолиберализм на самом деле не очень хорошо сочетаются друг с другом. У них есть важные общие элементы, но они также отражают совершенно разные видения социальной и экономической организации, возникшие в совершенно разные моменты недавней истории. Пинкер, представляя себя в роли психолога, исправляющего когнитивные предубеждения человечества, и не излагая систематически политические последствия своей работы, сумел избежать столкновения с этим противоречием.

Ближе всего к тому, чтобы заявить о своем политическом видении, Пинкер подошел в первой главе книги "Просвещение сегодня", заявив, что он является "проводником совокупности убеждений и ценностей, сформировавшихся более чем за два столетия до меня... идеалов Просвещения". Как отмечают многие критики, Пинкер никогда систематически не обсуждает реальных авторов эпохи Просвещения и упоминает их лишь вскользь. Более того, некоторые обвиняют его в том, что он очень слабо понимает реальный исторический момент, получивший название Просвещения. Как ни странно, технократический неолиберализм Пинкера действительно имеет два явных прецедента XVIII века. Но он их не цитирует, а о втором, возможно, даже не подозревает. Однако противоречия и конечный провал этого второго прецедента помогают показать, почему мы так мало можем ожидать от его пинкеровского аналога XXI века.

Что такое неолиберализм?

Неолиберализм Пинкера - это более очевидная часть его политической позиции. Правда, "неолиберализм" сам по себе - термин довольно скользкий и в современном политическом дискурсе часто превращающийся не более чем в ругательство. В данном случае я использую его для обозначения, во-первых, веры в то, что свободные рынки являются наиболее эффективным и экономически продуктивным способом распределения товаров и услуг в обществе, заимствованной из старой ("классической") либеральной мысли. Эта вера сочетается с готовностью принять высокий уровень неравенства в обмен на максимально возможный экономический рост, с недоверием к налогообложению, регулированию, экономическому планированию и национализации, а также с явной враждебностью к организации труда. От своего классического предшественника неолиберализм отличается особым вниманием к освобождению финансового сектора экономики от ограничений, терпимостью к так называемому "созидательному разрушению", а также настойчивым требованием функционирования свободной торговли на глобальном уровне, когда товары и услуги свободно циркулируют по всему миру с максимально возможной скоростью и объемом. Он также выражает в еще более интенсивной форме то, что Пьер Розанваллон назвал видением классического либерализма о мире, в значительной степени свободном от политики, - мире, где саморегулирующиеся, самоорганизующиеся рыночные механизмы определяют наиболее важные социальные конфигурации и модели распределения, оставляя рядовым гражданам мало или вообще не позволяя им прибегать к политическим действиям. Несмотря на несовершенство термина, "неолиберализм" в общих чертах описывает идеологические программы, разработанные правительствами Тэтчер и Рейгана в 1980-х годах в Великобритании и США, соответственно, центральные элементы которых остались практически неоспоренными последующими правительствами противоположных партий (например, демократами Билла Клинтона и "новыми лейбористами" Тони Блэра).

Тяга Пинкера к неолиберальным идеям ярко проявляется в двух главах книги "Просвещение сегодня", озаглавленных "Богатство" и "Неравенство". В первой он стремится продемонстрировать огромный взрыв человеческого богатства за последние два столетия и объяснить его тремя факторами: технологическими инновациями, институтами, способствующими развитию и защите свободных рынков, и триумфом "буржуазной добродетели" над системами ценностей, презиравшими создание богатства. На протяжении всей книги он превозносит огромные возможности свободных рыночных экономик по созданию богатства, противопоставляя их тому, что он называет "коллективизацией, централизованным контролем, государственными монополиями и удушающей разрешительной бюрократией". Он хвалит глобализацию за то, что она вывела миллиарды людей из нищеты, хотя в статистике, на которую он опирается, используется определение ООН "крайней бедности" в 1,90 долл. в день, что, очевидно, слишком мало для многих стран, и не учитывает состояние сотен миллионов людей, живущих в опасной близости от этой черты. Он также настаивает на том, что экономическое неравенство не имеет значения до тех пор, пока все люди получают выгоду от экономического роста. "Неравенство доходов, - прямо заявляет он, - не является фундаментальным компонентом благосостояния". Он настаивает на необходимости создания надежной системы социальной защиты, включая некое подобие национального медицинского страхования (Пинкер, как известно, канадец). В то же время он неоднократно выражает презрение к "левым" за "их презрение к рынку и роман с марксизмом", а также осуждает якобы имеющую место "прогресофобию" "интеллектуалов" в целом.

Поразительно, но Пинкер не уделяет должного внимания политическим и социальным последствиям крайнего экономического неравенства. Весной 2020 г. 400 самых богатых американцев обладали таким же богатством, как 64% населения США, а 2153 самых богатых человека на планете обладали таким же богатством, как 4,6 млрд. самых бедных. Такие огромные различия усугубляют власть богатейших людей, позволяя им влиять или даже покупать выборы, определять политику правительства, строить системы образования, налогообложения, транспорта в интересах своих социальных, этнических и религиозных групп, а также многое другое. Чрезвычайная власть, которая достается сверхбогатым благодаря их богатству, также часто подрывает правила свободной и равной конкуренции, которые якобы регулируют свободный рынок. Можно сказать, что неолиберальные капиталистические демократии имеют явную тенденцию к вырождению в капиталистические олигархии. Во втором десятилетии XXI века две из трех мировых сверхдержав - Россия и Китай - по всей видимости, относятся к этой последней категории, а третья - США - демонстрирует признаки движения в том же направлении.

Технократическое видение

Технократия, как и (нео)либерализм, также имеет долгую историю. Идея применения принципов науки и техники для решения политических проблем возникла, по крайней мере, в эпоху Просвещения, хотя на самом деле очень немногие мыслители эпохи Просвещения когда-либо выступали с подобными идеями. Скорее, эта идея была приписана мыслителям Просвещения их противниками, которые обвиняли их в том, что они заставляют несовершенное человечество лечь на прокрустово ложе абстрактных философских принципов, рассматривая людей как сломанные механизмы, нуждающиеся в квалифицированном ремонте. Но, как недавно подчеркнула София Розенфельд в своей книге "Демократия и истина: краткая история", многие мыслители Просвещения, безусловно, отшатнулись от идеи доверить простым людям политическую власть. От Вольтера, который называл "более половины обитаемого мира... двуногими животными, живущими в ужасном состоянии, приближенном к состоянию природы", до Мэдисона, который хотел доверить власть людям, обладающим "наибольшей мудростью" и "наибольшей добродетелью", и французских идеологов, веривших в науку об идеях, которая имеет больше общего с "когнитивной отладкой" Пинкера, многие деятели XVIII в. доказывали то, что Розенфельд называет "социальной и политической полезностью отдельной когорты ученых". Это первый прецедент эпохи Просвещения для работы Пинкера. Как отмечает далее Розенфельд, на протяжении XIX и XX веков сторонники такого рода "когорты" все больше представляли ее не как моральную и мудрую элиту, а как класс технических экспертов, чьи превосходные научные знания и умение рассуждать позволят им решать все более технические проблемы все более сложных обществ.