Сьюзен Батлер - Сталин и Рузвельт. Великое партнерство Страница 23

По словам биографа Сталина, Саймона Сибэга Монтефьоре, он славился своим обаянием, несмотря на то что мог повергнуть в хаос своих врагов или же тех, кто, по его мнению, мог стать его врагом. Для людей своего окружения он был очень доступным и очень внимательным к ним. «Основой власти Сталина в партии, – писал Монтефьоре, – был не страх, а личное обаяние… Он был, как сейчас говорят, «человечный человек». С одной стороны, он не был способен на проявление истинного сочувствия, но в то же время, с другой стороны, умел дружить. Он то и дело терял самообладание, но когда он был намерен очаровать кого-либо, то был неотразим». Его соратники называли его детским именем Сосо[157], или Коба, по имени отважного грузина, которым он восхищался подростком, или просто обращались к нему на «ты»[158]. Любому, кто хоть раз пообщался с ним, не терпелось увидеться с ним снова; «он создавал ощущение, что теперь между ними возникла нерушимая связь».

Наряду с этим он был крайне властным человеком, он контролировал жизнь своих соратников до мельчайших деталей. Он выбирал, где они будут жить: для Берии, главы НКВД, он выбрал роскошный дворянский особняк поблизости от Кремля; для Никиты Хрущева, молодого человека, которому он благоволил, Сталин выделил роскошные апартаменты в отделанных розовым гранитом домах на улице Грановского недалеко от Кремля. Другим членам своего внутреннего круга он решил выделить такие же квартиры в Кремле, в какой жил и он сам. Он выбирал для своих соратников автомобили, периодически выдавал им деньги и делал им и, как правило, их детям продуманные подарки.

Он был трудоголиком. Он находил время, чтобы просматривать множество новых советских фильмов, большинство газетных передовиц и новостных статей, а также всевозможные директивы, исходящие от комиссариатов, которые управляли Советской Россией, – все это первоначально направлялось в приемную Молотова. У него на столе стоял бронзовый стакан, заполненный толстыми, остро заточенными синими и красными карандашами. Одобряя фильм, передовицу, статью или директиву, он выводил по всему документу свои инициалы, «ИС», толстым синим карандашом. Если он не одобрял документ, то выводил на нем свои инициалы красным карандашом. Такие случаи глубоко расстраивали Молотова[159].

Убежденный коммунист, Сталин не слишком заботился о роскоши. Он проводил все свое время либо в своей просто обставленной квартире в Кремле, где жила его дочь Светлана, либо на даче в Кунцево, которую для него построили в 1934 году. Дача называлась «ближней», она находилась в девяти километрах от Кремля. Тут он обычно оставался ночевать, приезжая после ужина. На даче, окруженной крепким забором, было несколько спален и приемных, бильярдная, а также несколько просторных комнат, сплошь увешанных картами, и кинотеатр. Несмотря на то что дом был окружен забором, через который вряд ли можно было перелезть, и находился под постоянной охраной, там никто не оставался на ночь, кроме Сталина: он всегда был там один после того, как разъезжались его гости, приглашенные на ужин[160].

И Сталин, и Рузвельт понимали суть власти и знали, как получить и сохранить власть. Сталин стал руководить Советским Союзом после смерти Ленина в 1924 году, Рузвельт находился у власти после инаугурации в 1933 году.

Оба они отличались острым умом и прекрасной памятью, хоть и разного рода. Спичрайтер Рузвельта Сэм Розенман писал: «Я не встречал другого такого человека, который бы так быстро и глубоко вникал в суть излагаемой сложной проблемы, как он. Он внимательно слушал краткое изложение фактов, потом надиктовывал их для своего выступления, а затем поднимался на помост или за банкетным столом говорил об этом вопросе перед аудиторией так, как будто он всю жизнь об этом знал»[161]. Артур Шлезингер говорил, что у Рузвельта было «инстинктивное чутье на то, что сейчас самое главное на повестке дня. Он мастерски склеивал воедино разнообразные детали, был способен удерживать в памяти сразу множество различных проблем и переходить очень быстро от одной проблемы к другой»[162].

Сталин тоже обладал отличной способностью быстро усваивать и удерживать в памяти информацию. Кроме того, у него был еще один дар – фотографическая память. На совещаниях он работал «без бумаг», без записей, «но при этом ничего не упускал»; а память у него была «как компьютер», по словам Андрея Громыко, который позже стал послом СССР в Соединенных Штатах. Берия говорил, что Сталин «превосходил все свое окружение своим интеллектом»[163].

Те знатоки человеческого характера, которым довелось какое-то время общаться с Рузвельтом, отмечали, что он был непревзойденным актером. Раймонд Моли, входивший в круг самых передовых умов Колумбийского университета и принадлежавший к когорте тех блестящих молодых людей, которые снабжали Рузвельта свежими идеями и были его советниками (они же придумали термин «Новый курс»), говорил, что у Рузвельта был «сознательно созданный и продуманный облик для публичных выступлений. Роль, которую он всегда играл, была неотъемлемой частью его жизни». Пегги Бэкон отмечала, что ясный и прямой взгляд Рузвельта был «откровенным и чистым взглядом ловкого, как черт, и умного, но при этом такого невинного… великого старого актера»[164]. Рузвельт даже как-то обмолвился Орсону Уэллсу: «Знаете, Орсон, вы и я – два лучших актера в Америке»[165]. А однажды, посмотрев кадры кинохроники, в которых он увидел себя, Рузвельт улыбнулся и сказал: «Это во мне Гарбо проявилась»[166].

С другой стороны, всем было известно, что Сталин был непроницаем, как сфинкс.

Это была первая из трех встреч Сталина и Рузвельта, на которых не присутствовал Черчилль. И сам факт, что такие встречи состоялись, является лучшим подтверждением того, насколько влиятелен был Рузвельт: ведь британский премьер-министр приходил в ярость при одной мысли о том, что может оказаться не приглашенным туда. Он знал об этой встрече, знал и то, что его не пригласили, и по меньшей мере однажды обрушил свой гнев, вызванный этим, на своего врача, который попался под руку. Его очень задевало то, что он не был приглашен. При этом еще в 1942 году сам премьер-министр провел не одну, а целый ряд встреч со Сталиным в Москве, на которых обычно, но не всегда присутствовал Аверелл Гарриман. Целью этих встреч было лишь проинформировать Сталина об изменении ранее запланированных сроков операции «Оверлорд». «Моя поездка в Москву с Авереллом в августе 1942 года в целом проходила на более низком уровне» – так он это определил[167].

Все три встречи Рузвельта и Сталина были примечательны. Оба внимательно слушали друг друга и оценивали один другого. Они говорили о своих самых больших опасениях и самых сокровенных желаниях. Эти совещания не были похожи ни на какие другие: два руководителя обсуждали, как им обустроить послевоенный мир. Эти два человека занимались выработкой плана завершения войны. Они стремились достичь мира в свою эпоху.

В исторических описаниях этого периода двусторонним встречам Рузвельта и Сталина зачастую не уделяется должного внимания или о них не упоминается вовсе, несмотря на то, что Чарльз Болен составил стенографическую запись бесед в ходе этих встреч. Даже в знаменитой биографии «Рузвельт и Гопкинс», написанной Робертом Э. Шервудом на основе документов Гопкинса, о них говорится лишь вскользь, возможно, потому что Гопкинс не присутствовал ни на одной из этих встреч. В книге Гарримана «Специальный посланник Черчилля и Сталина», которую часто называют лучшим описанием Тегеранской конференции, эти двусторонние встречи едва упоминаются. Он лично присутствовал только на последней из них. Эти встречи не получили соответствующего освещения в истории еще и по той причине, что эта тема была слишком болезненна для Уинстона Черчилля, который не мог не только писать, но даже думать об этом. Черчилль считался главным историком этого периода, к тому же он был непревзойденным рассказчиком, поэтому исследователи чаще всего обращаются к его свидетельствам. Черчилль не зря так опасался этих частных бесед Рузвельта и Сталина. Встретившись лицом к лицу и поговорив напрямую, Рузвельт и Сталин поняли, как много между ними общего.

Их первая историческая встреча в гостиной у Рузвельта в то солнечное воскресенье продолжалась сорок минут, половину этого времени занял перевод. Первым заговорил Рузвельт. Примечательно, что разговор двух лидеров не был похож на легкую светскую беседу, однако он проходил с удивительной непосредственностью. Они легко и открыто отвечали на вопросы друг друга. В ходе этой же первой встречи проявилось замечательное сходство их мнений по различным вопросам. Не менее примечательно и то, что именно Рузвельт определил темы беседы и направлял разговор, как и на всех остальных двусторонних встречах между ними.