Ольга Елисеева - Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения Страница 24

Потом, уже после войны, когда Воронцов командовал Оккупационным корпусом во Франции, узнал, что господа офицеры наделали долгов у местных лавочников. А отдавать нечем. Весна, победа, девушки… Заплатил за всех.

M. С. Воронцов. Художник К.К. Гампельн

И в Мобеже, где стоял корпус, и в Одессе графа любили. По мнению подчиненных, "он не мог сделать ничего несправедливого, немудрого, не тонкого…". Ему кадили даже за глаза. То-то Пушкин невзлюбил обедов у его сиятельства:

Он улыбнется — все хохочут.Нахмурит брови, все молчат.Он здесь хозяин. Это ясно…

Ведь влюбленность в прекрасную генерал-губернаторшу — только повод для ссоры. Причина же в соперничестве иного рода. Денди не должен терпеть ничьего превосходства. Его обязанность — добиться первенства в любом обществе, куда он вступает. Отобрать женщину. Опозорить. Потому и "полугерой, пол у подлец". Повторять не хочется.

Под конец брат Михайла удивил. Он, оказывается, только что прочел "Руслана и Людмилу" — через 11 лет после написания, — а разве у генерал-губернатора мало бумаг? И восхитился. "Какой у нас удивительный язык. Сколько красоты, гармонии… Может, и мы когда-нибудь станем переписываться по-русски?"

Может быть.

Бенкендорфу тоже было на что жаловаться. Как хорошо жилось, когда раньше молодыми ругали правительство! Теперь правительство — это они. Ругать некого.

Что до Пушкина, то на него никакого ума не хватит. Но самое худшее — у поэта явилась тьма непрошеных покровителей. В первую очередь дам. С которыми ухо востро. Вмиг обнесут перед государем.

С первой из таких дам Александр Христофорович сталкивался даже слишком часто. Она познакомилась с Пушкиным еще в 1826 г., во время коронации, а в следующем попыталась взять его под крыло.

Елизавета Михайловна Хитрово — "Лиза grand gala", как ее дразнили в городе за любовь к музыке и неуместное стремление обнажать плечи. Дочь фельдмаршала Кутузова, супруга барона Тизенгаузена, потом нашего посла в Неаполе Хитрово, она осталась после его смерти с двумя дочерьми от первого брака и при очень скромном содержании. Покойный государь Александр Павлович воззрел на ее бедствия и поправил дело солидным пансионом, что позволило Елизавете Михайловне вернуться в Россию уже гранд-дамой с дочерью Катей.

Последняя имела неосторожность понравиться в Италии прусскому принцу Вильгельму, брату нашей императрицы. Был роман. Елизавета Михайловна повсюду преследовала юношу, как гончая. Требовала жениться. Но дело замяли. И в отечество мадам Хитрово приехала уже с воспитанником, маленьким князем Эльстоном, на содержание которого берлинский двор отпускал солидную сумму. Мальчика назвали Феликсом, что значит "счастливый". Действительно счастливчик — племянник императора, и, как бы закрепляя родство, отчество ему дали Николаевич.

Сама же Катрин Тизенгаузен, скромная и довольно застенчивая, снова ходила в девицах. Таков свет. "Он не карает заблуждений,/ Но тайны требует для них". Потом из Вены приедет старшая сестра Екатерина — Долли — с мужем-послом Фикельмоном, и семейство воссоединится.

Все эти сокрытые от посторонних глаз пружины ставили Елизавету Михайловну очень близко к императорской семье и делали своей в дипломатическом корпусе. Опасное сочетание.

Кроме того, эту даму считали проводником австрийской "инфлуенции". Что Александр Христофорович не утаил от государя при составлении отчета своего ведомства: "В обществе говорят, что Австрийская политика начинает опять (со времен Александра I. — О. Е.) приобретать влияние… Госпожу Хитрово называют австрийским агентом".

Если бы Пушкин чаще посещал гостиную Хитрово, то вызвал бы только еще больше вопросов у властей.

Вяземский, которому не было до иностранных шпионов никакого дела, оставил о Елизавете Михайловне самые трогательные, самые восторженные воспоминания: "Утра ее (впрочем, продолжавшиеся от часу до четырех пополудни), и вечера дочери ее графини Фикельмон неизгладимо врезаны в память тех, которые имели счастье в них участвовать… Вся животрепещущая жизнь европейская и русская, политическая" литературная и общественная" имела верные отголоски в этих двух родственных салонах. Не нужно было читать газеты… в этих двух салонах можно было запастись сведениями о всех вопросах дня" начиная от политической брошюры и парламентской речи французского или английского оратора и кончая романом или драматическим творением одного из любимцев той литературной эпохи… А какая была непринужденность" терпимость" вежливая" и себя и других уважающая свобода в этих разнообразных и разноречивых разговорах. Даже при выражении спорных мнений не было и слишком кипучих прений; это был мирный обмен мыслей, воззрений, оценок…"

Елизавета Михайловна принадлежала к числу тех женщин, которых годы не то чтобы красят — примиряют с несовершенством натуры. Она выдалась в отца, только что не крива на один глаз. Ее тучное тело требовало не корсетов, а белых лосин, обтягивающих ляжки и живот. А круглая физиономия — белой же ермолки, в которой так часто изображали Кутузова. Этой фигуре не соответствовали ни тонкий ум, ни острый язык дамы, которые вкупе с манерами львицы превращали ее в арбитра светской жизни.

Прибыв в столицу, она обзаводилась новыми полезными знакомствами и возобновляла старые родственные связи, подзабытые за годы "австрийского пленения". По матери мадам Хитрово принадлежала к Бибиковым.

Бибиковы же были частью семейного клана Бенкендорфа. Родней первого мужа добрейшей Елизаветы Андреевны. Через них Александр Христофорович примыкал к старой русской знати и мог иметь влияние в этом кругу.

Женившись, он и не предполагал, что у Елизаветы Андреевны такая заметная родия. А тут выяснилось: нет, не к побочной ветви могучего рода когда-то примыкала правнучка полковника Донца. Не с дальней порослью скрестили дичку-яблоньку. С самим что ни на есть великим и многоплодным деревом.

Бибиковы — старинное семейство, въевшееся в землю, перекрестившее нити грибницы с таким числом знатных фамилий,

что не сосчитать. Их, как зуб тянуть, не вытянешь, скорее скулу своротишь. Прежняя свекровь — Екатерина Александровна — всей Москве либо сватья, либо крестная. Ее даже в глаза зовут grangranmaman. Пятьдесят два внука. Покойный муж этой дамы — родной брат княгине Голенищевой-Кутузовой, жене фельдмаршала. А та — баба ушлая, без мыла в любое присутственное место…

Между тем под покровительством Бенкендорфа находилась не только бывшая невестка старухи Бибиковой, но и сироты ее старшего сына — две падчерицы. Они давно называли Александра Христофоровича рара. Он не возражал. Но сие не повод лишать их законного наследства от погибшего родного отца. Недаром шефа жандармов именовали "образцовым отчимом".

Именно Александр Христофорович когда-то заставил родную бабушку выделить им приданое из того, что осталось за отцом. Вышло недурно. От grangranmaman по дарственной к внучкам перешло: Кате тысяча пятьсот душ, а Елене каменный дом в Москве, старый Пречистенский дворец, еще с екатерининской мебелью, картинами, сервизами, столовым и постельным бельем.

За это он обеспечил покровительство и рост по службе всем Бибиковым. А через них удавалось сдерживать пылкий темперамент мадам Хитрово, чуть что собиравшейся в крестовый поход на защиту Пушкина. "Она была неизменный, твердый и безусловный друг друзей своих… в ней дружба возвышалась до степени доблести. Где и когда можно было, она за них ратовала, отстаивала их, не жалея себя, не опасаясь за себя неблагоприятных последствий, личных пожертвований от этой битвы не за себя, а за другого". Вяземский знал, что говорил. За него Елизавета Михайловна тоже умела замолвить словечко.

Правда, летом этого года Пушкин и его влиятельная поклонница, говорят, поссорились. Генерал не вдавался в подробности, но, если верить слухам, почтенная матрона воспылала к Прекрасному Иосифу русской литературы "языческой любовью" и вела себя непристойно. Рассказывали даже о какой-то разорванной рубашке.

Врут, конечно.

Плохо другое. Пушкин тут же сблизился с дамой еще более непредсказуемой и опасной. С Аграфеной Закревской, супругой нового министра внутренних дел. И вот это уже была проблема.

Конечно, беда крылась не в самой графине Закревской. Таких женщин Бенкендорф одобрял.

Венера-искусительница. Львица, отдыхающая от полуденного зноя. Возьмет то, что ей нужно, и не подумает никого смущаться. Скромность, стыдливость, неведение — уздечки, которые слабые мужья надевают на тех, с кем природа поделилась первобытной силой.

Летом при осаде Варны, помимо прочего, шеф жандармов задумывался: а что лично для него значит роман Пушкина с мадам министершей? Может ее супруг, по просьбе жены, оказать сочинителю покровительство в каком-нибудь деле? И если да, то какая выйдет министерская пря! Из-за коллежского секретаря. Забавно!