Николай Никонов - Певчие птицы Страница 25

Это слово для осени, когда пройдет листопад, а летом здесь черны разве только стволы молодого липняка, обильно растущего в сыроватых местах. Весь же прочий лес зелен, сочен, весел, наполнен птичьим щебетом, игрой теней и солнечных пятен. Здесь много цветов и пахучих трав. Буквица, подмаренник, таволга, тысячелистник — все цветет синим, малиновым, белым и розовым, и надо всем прогретым разнотравьем вьются, парят и мелькают бесчисленные бабочки, осы, мухи, шмели. Это цветенье в июне до сенокоса захлестывает прогалины, заливает елани, растекается в глубину леса.

Идешь — и путаются ноги, и голову кружит дурманным медовым запахом. Кричит кукушка. В ее гортанном глухом непрерывном «кок-ку, кок-ку» та же летняя напряженная солнечная страсть, как в блеске цветов, как в сочной мякоти душистой земляники.

Поет пеночка-пересмешка. Черно-белая мухоловка шмыгает возле толстой осины, тревожась за гнездо. Темная птица перебегает и останавливается на тропе, удивленно задрав хвост. Вот припустила бегом в угон, взлетела с трескучим дроздовым чаканьем. Черный дрозд…

И чем дальше по такому лесу, тем сильнее тревожит невысказанное чувство увиденной красоты. Хочется быть художником, поэтом, еще кем-нибудь таким, семи пядей во лбу, кто может остановить все это, собрать, показать людям. А как это сделать?

Вот смешанный лес осенью. И где та волшебная кисть, расписавшая его, каким колдовством создана бесконечная цветовая палитра…

Всеми тонами оранжевого нарядились осины. Темным кадмием заляпана рябина. Березы в светлой желтизне.

Пасмурным тихоньким днем необычайно живы, благозвучны краски, и недаром художники толпятся на вокзалах, лезут в вагоны электрички со своими мазаными этюдниками.

А в солнечные дни художники бросают кисти. Никакая краска не в состоянии передать костер вершин, голубых и сиреневых бликов и теней, постоянно живущих близ желтого и оранжевого.

В солнечные дни лес полыхает красочным светопреставлением. Да недолго оно. В считанные сутки дождь и ветер гасят огни листвы. Они бросают ее к подножиям стволов, и тогда по-своему хорошеют, прибираются рощи и чащи, как русской девке-красавице — им все к лицу.

В полураздетой посветлевшей роще голубым и розовым туманятся в далях стволы берез, нежной зеленью оголилась осина и театрально заметен клен, кое-где сохранивший еще широкий разлапистый желтый лист.

Уже тихо стало в лесу. Смолкли осенние птичьи голоса, лишь шорох мышей, шуршание перебегающих листочков да разговор верхового ветра с далекой сибирской стороны. Так славно сейчас пробираться грустно пахучей чащей, сгонять с калины снегирей, слушать шумливый галдеж чечеток и тонкие голоса чижей. Душа томится осенней печалью. Печаль всегда созвучна нашей осени, ее облакам, закатам, звездам, ее дождичкам, первому снегу, бесконечности русских дорог, тишине маленьких городков, крашенных охрой полустанков.

Я находил эту сладкую лесную печаль и в синьке полевых далей, и в скрипе тугих капустных кочанов, сохранивших холод осенней ночи, и в запахе яблок, и в стекольном звоне тонкого льда, затянувшего к утру лужи.

А вот и снег! Он падает в лесу с неповторимым слабым шелестом. Кажется, сама зима невидимкой ступает по сниклым папоротникам. Идет снег, и все белеет, холодеет, свежеет, заполняется голубым: светом зимы. Иная поэзия приходит в лес — поэзия чистоты и тишины. Как хороши и грустны над снегом голые прутья березняка, как дивен молодой еловый подлесок, метко прозванный на Урале кукольником. Принаряженные в белое стоят елочки, точно странные лесные куклешки. Все закрыто белым нежнейшим снегом. Березы хранят его теневую синь, и заячьи наброды в нем так таинственны, и зимний странный полет сорок — сама русская сказка.

Приглушенно тюкаег дятел. Идет, пересвистываясь, синичья орава. Дымчатый поползень бегает по склоненной засохшей ели, заглядывает под обвислую кору. Тоненькими свисточками перекликаются корольки. «Тю-пи, тю-пи-ти» — выговаривает маленькая синичка-моховушка. «Кээ-кээ», тревожатся гаечки. Вот стихло все, прошли синицы, удалились голоса.

И снова только шелест снежинок. Белизна. Чистота. Елки. Нежнейший снеговой беретик на еловом сломе. Он растет на глазах и словно бы тянет, вбирает в себя снежинки…

Синицы

Никакие птички не связаны так с лесом, как синицы. По своему облику это некрупные, но крепкие пичуги характерного «синичьего» склада с яркой контрастной окраской, белощекие. Часто к черным иссиня тонам оперения примешиваются красивый желтый, коричневый и голубой цвета. Самая обыкновенная представительница семейства — большая синица, с которой я и начну описание лесных птиц.

Замечу, что на Урале очень часто называют синицей и синичкой совсем не относящуюся к этому семейству белую трясогузку или белую плиску, описанную в разделе болотных птиц.

Большая синица, или синица-кузнечик. Самая крупная из синиц — белощекая, желтогрудая птичка с черной дорожкой, разделяющей грудь на равные части. На Урале повсеместно называется кузенькой, кузнечиком, даже кузей, вероятно, за то, что постоянно что-нибудь долбит, словно кует.

Называют эту синицу также «зеленчиком», а в европейской части зинзивером.

Уже с первыми осенними заморозками эти бойкие крикливые птички прилетают из окрестных лесов в сады и дворы.

Синицы вертятся по заборам, шмыгают на поленницах, кричат в тополях. Они вездесущи и любопытны, как дети, ничто не ускользает от их цепкого взгляда. Обследовать всякую новую вещь, в том числе и ловушку, — инстинктивное качество синиц, ведь они живут поиском круглый год, находя себе пищу среди растительности и построек.

Голос синиц — звонкое «пинь-пинь-пинь» — очень напоминает крик зяблика, но последний никогда не добавляет к позывке тревожного стрекотанья «черрр» и мелодичного посвистывания вроде; «ци-пювит, ци-пювит».

Чем ближе зима и холоднее становится погода, тем больше синиц является в город, идет, как писали старинные птицеловы, «вывалка синиц». Не одни бойкие кузнечики, но также и московки, лазоревки, гаечки, долгохвостые синицы-аполлоновки залетают в сады, обследуют парки, заборы, обветшалые строения. Кузнечики прилетают семейными стайками по восемь, десять, пятнадцать штук, так как птичка плодлива, за лето делает две кладки и выводит за сезон до двадцати птенцов. Я находил в мае по дуплам старых берез 8 и 12 яиц в кладке. Яички были мелкие, белого цвета, с красноватыми крапинками на тупом конце. В стае кочующих осенних синичек хорошо заметны молодые с тускло-желтым оперением низа и обязательно есть одна яркая, с грудкой, как апельсин. Это старый самец, поводырь. Вообще у самцов хорошим отличием служит черная дорожка на груди. Она широка и на брюшке переходит в большое пятно. У самок дорожка узкая, пятна нет. Вся окраска самки тусклее и грязнее, что является общим правилом почти для всех певчих птиц.

Большая синица всеядна. Она отыскивает и поедает насекомых, раздалбливает семечки и орехи, летает зимами по помойкам и мусорным ящикам, добывая там кусочки вареных овощей, мяса и сала. В лесу осенью я сгонял синицу даже на падали в обществе ворон и сорок. Синицы любят долбить мерзлое мясо, вывешенное в сетках за окно, в голодное время они не брезгуют и заплесневелой коркой где-нибудь у собачьей конуры. Не один раз я наблюдал, как синицы нападают на ослабевших птичек. В раннем детстве был у меня такой случай. Рано утром, в октябре, я поймал в западенку двух самцов большой синицы. Посадил их в просторный садок, дал корму и ушел в школу. А когда вернулся, одна из синиц, просунув голову в прутья, висела мертвой, другая же сидела на спине жертвы и преспокойно «лакомилась» ее раздробленной головой. Надо ли говорить, что я тотчас вышвырнул «людоеда» и долго не брался потом держать больших синиц. Может быть, описанный случай не из типичных, но известно, что и мелкие синички, ходящие в стаях с большими, всегда остерегаются последних.

Осенью кузнечиков ловят самыми простыми ловушками вроде силков, ящиков и решет. В западни синицы лезут даже без приманных, руководимые инстинктом все изведать, все потрогать. Пойманные, они ведут себя очень буйно, с ожесточением теребят прутья клетки, протискиваются сквозь них и, если клетка недостаточно прочна, быстро вырываются. Нет птички, которая столь упорно боролась бы за свою свободу. Это свободолюбие в соединении со страшной непоседливостью, непрерывным лазаньем по стенкам клетки, большой злобой и дикостью делают синицу не очень-то привлекательной клеточной птицей. Ручными такие синицы не считаются никогда. Самое большее, что можно от них добиться, — чтоб они брали корм из рук через прутья клетки. Выпущенная синица улетает сразу и никогда не возвращается, тем более в окно, как об этом часто пишут в сентиментальных рассказах. Чаще всего разочарованный нетерпеливый любитель на другой же день выпускает свою добычу. Быть может, вы помните рассказ юмориста О’Генри, как бандиты-шантажисты похитили мальчугана в надежде получить большой выкуп, и как они сами в конце концов отдали все, лишь бы избавиться от несносного сорванца. Этот смешной рассказ всегда вспоминается мне, когда я слышу об очередной неудаче с содержанием большой синицы.