Борис Соколов - Коллонтай. Валькирия и блудница революции Страница 27

Пошла к Ленину. Через два дня приказ: выпустить 260 человек. Крестьянок! К чему же законы и правила? Кумовство всего проще… Тошно и стыдно… Стыдно и горько…"

Так Коллонтай удалось убедить Ленина освободить триста арестованных крестьянок, обратившихся с "мольбой" к Коллонтай, которая "лучше всех на свете понимает женщину-мать и женщину-жену".

Но присущее советской власти буквально с первых дней беззаконие Александру тревожило. Даже добрые дела можно было делать только по знакомству, а не по закону. Но она еще не могла предвидеть, в какой беззаконный террор это выльется.

1 января 1919 года Дыбенко отправился на фронт, и вопрос о его партийности решался заочно. 3 января на заседании ЦК исключение из партии признали аннулированным. Восстановление сочли, было полным, без перерыва партийного стажа. Отныне Павел даже не должен был писать в анкетах, что когда-либо исключался из партии. Александра ликовала, что отразилось в письме мужу: "Павлуша мой, бесконечно любимый! Прежде всего о делах. Посылаю тебе постановление партии. <…> Счастлива за тебя безмерно. <…> Успеха тебе во всем, во всем, мое сердце с тобой, с тобой, шлю тебе все, все мое тепло, мою неизменную нежность, если б ты знал, как много ты в моих мыслях и как неизменно и крепко в моем сердце. Обнимаю тебя, мой милый. <…> Вместе с постановлением партии к тебе летит мое сердце. Твой Голубь". А вот в дневнике несколькими днями позже она высказалась о Павле Ефимовиче весьма критически: "Дыбенко — несомненный самородок, но нельзя этих буйных людей сразу делать наркомами, давать им такую власть. Они не могут понять, что можно и что нельзя. У них кружится голова. Это я все говорила Ленину. Свердлов не скрывает своей антипатии к такому "типу", как Павел, и Ленин, по-моему, тоже". Но в следующем письме опять писала: "От Павла нежное письмо, и сердце полно тепла и нежности к нему, к моему большому ребенку-мужу. Все существо мое трепещет. У него уже опять трения с комиссарами, он не может найти с ними общий язык. Придется разъяснять ему его ошибки. <…> На Украине бои. Мои милый, милый! Странно, что я никогда не опасаюсь за его жизнь. У меня одна забота: чтобы он проявил себя дисциплинированным партийцем. <."> От Павла привезли с Украины хлеб, колбасу и повидло. Он там командует батальоном. Отзывы о нем хорошие <…>".

Дыбенко командовал Особой группой войск, наступавшей иа Екатеринослав против войск Украинской Народной Республики Симона Петлюры. 16 января Александра отметила в дневнике: "16 января. От Павла нежное письмо, и сердце полно нежности к нему, к моему большому ребенку-мужу. У него уже опять трения с комиссаром. Всегда я за него трепещу. Еще далеко не залечилась рана от всего пережитого во время суда… Странно, что я никогда не опасаюсь за его жизнь. У меня одна забота: чтобы он проявил себя дисциплинированным партийцем. Как бы опять чего-нибудь не натворил своей неукротимостью и чрезмерным усердием, а иногда и просто — как бы не наговорил глупостей…"

После убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург Коллонтай записала в дневнике: "Любимый Карл! Ты останешься нашим социалистическим святым. <…> О тебе скорбит весь русский пролетариат…

Думаю о будущем. Нашим следующим кумиром после Ленина станет какой-либо великий изобретатель в области техники, физики или химии, который перевернет все социальные взаимоотношения и сведет физический труд к минимуму".

Газеты сообщили, что Дыбенко "с исключительной храбростью вел свои части", взявшие Екатеринослав. Ему был обещан отпуск в Москву на несколько дней, но Троцкий, наоборот, предложил Коллонтай его навестить. Как раз был подготовлен спецпоезд с делегацией, которой предстояло создавать на Украине советское правительство, Красную армию. Начальником поезда был Николай Подвойский. 11 февраля Коллонтай записала в дневнике: "Получила разрешение от партии на два дня съездить в Екатеринослав навестить Павла… Поезд, ты злостный вор… Ты крадешь у мены часы свидания с Павлом. Говорят, нет топлива… На станциях ужасные картины. Люди спят на голом полу. Кошмар… Оттепель. Снег лежит, но весь талый, грязный. Люди спят прямо в лужах, и никто не следит за порядком… Ничего подобного я в своей жизни не видела…" 19 февраля последовала следующая запись: "Харьков. Вагон особой группы штаба Дыбенко. Промелькнули эти четыре ярких, светлых дня, полные новых впечатлений. Работа сплеталась со счастьем свидания с Павлом. Почти пять дней счастья, вырванных из обычной работы. Они стоили того, чтобы преодолевать все эти мелкие трудности и препятствия путешествия…

Павел за мной выслал паровоз и вагон в Лозовую. Вагон разделен на две половины. За перегородкой постель и умывальник, спереди ковер, стол и самовар. Адъютант Дыбенко объясняет мне, что это постель бывшего архиерея. Стол накрыт красным сукном. Очень тепло, а на столе масло, булки…

На перроне в Екатеринославе меня встречают несколько официальных лиц с цветами. Не столько встречают меня, сколько жену командира. Здороваюсь с Павлом официально, за руку. И так о нас много шума…

За пять дней Екатеринослава — восемь больших митингов. Но я не устала. Выступала также на съезде. Почему-то мне при Павле трудно говорить. Точно я — не совсем я. А Павел после моего выступления на съезде не преминул сказать:

— Ты сегодня хуже говорила, чем всегда…

Много рассказывают о том, как Павел под огнем штурмовал мост. Но мне неприятно, что я здесь не столько Коллонтай, сколько жена Дыбенко. Павел уговаривает меня перейти на работу на Украину, Нет, не годится. Что будет тогда с А. Коллонтай? Я окажусь только при Дыбенко. Но вместе с тем я горжусь и радуюсь его успехам. Только бы он удержался на правильной линии. Спрашиваю адъютантов, пьет ли Павел. Они уверяют, что не пьет, но ведь друзьям верить нельзя.

Павел бесконечно рад моему приезду. Он прямо говорит:

— Если бы ты не приехала, а они бы меня не отпустили отсюда, я бы уехал в Москву, не спросившись. Я больше не могу жить без тебя…

Павел раньше меня уехал из Екатеринослава прямо на передовые позиции, и, когда мы прощались, у него были такие добрые и несчастные глаза. У меня защемило сердце. И все-таки это большое счастье — наша любовь и наши встречи".

Коллонтай в революции была важна не власть, а общественное внимание к собственной персоне. Она понимала, что на Украине она окажется в тени Дыбенко, потому и не очень стремилась там работать. В Москве и Петрограде у нее была куда большая популярность.

Вместо разрешенных двух дней Шура провела с Павлом пять. Тот все время пререкался с главой советского правительства Украины болгарином Христианом Раковским, а Коллонтай Раковского неожиданно поддержала. Тот в ответ предложил ей пост украинского наркома, но тогда она предложение не приняла. Но потом, вернувшись в Москву, решила его принять, чтобы быть поближе к любимому Павлу.

Дыбенко жил в квартире, брошенной каким-то состоятельным харьковчанином, бежавшим от большевиков. "Странно, — признавалась Александра в дневнике, — в этой покинутой буржуазией квартире я сразу почувствовала себя, как дома. Все для удобства: ванна с горячей водой, уютная постель, красиво сервированный стол. Прекрасные продукты. И это после московской пытки!" Однако Дыбенко давал серьезный повод для ревности, поскольку в квартире имелись еще две женщины, об отношениях которых с ее мужем Коллонтай не строила иллюзий: "Такие и раньше бывали при полках — она в курсе всех военных дел. Но в качестве кого она здесь находится?" Павел на этот вопрос не отвечал, только отмахивался, и это еще больше усиливало подозрения, переходящие в уверенность.

28 февраля 1919 года Коллонтай и Дыбенко общались по прямому проводу:

"Вчера говорила со Свердловым относительно моего перехода на Украину. Решено, что я еду туда, переговорив с Пятаковым, как целесообразнее использовать мои силы. Посылаю письмо Пятакову. Могу приехать после нашего партийного съезда. Если бы потребовалась экстренно моя работа, то смогу выехать и раньше, однако восьмого я должна быть в Москве на праздновании Дня работниц…

— Завтра переговорю с Пятаковым и Затонским, — ответил Дыбенко. — Передам ответ вечером. Если можешь, приходи к аппарату.

— Завтра буду в одиннадцать часов вечера у аппарата, — обещала Коллонтай. — С Яковом Михайловичем говорили относительно комиссариата труда. Прими это во внимание при разговоре с Пятаковым. Но предложение Якова Михайловича для меня неприемлемо. Я бы взяла работу только при предоставлении мне полной инициативы. Но не в качестве помощника. Вам виднее, что сейчас требуются люди с инициативой.

— Хорошо, до свидания, до завтра.

— Очень хорошо, что ты меня сегодня вызвал…"

3 марта Дыбенко продиктовал сводку, которую Коллонтай тотчас направила в газеты: "После упорного боя красные войска подошли к городу Херсону и обстреливают город из тяжелых орудий. Немцы (имеются в виду местные немцы-колонисты. — Б.С.) и греки панически бежали. Французы отказались принимать участие в бою. Англичане во время боя не замечены. Немецкий бронепоезд, шедший из Николаева в Херсон, сбит нашей артиллерией и свален с рельс. Вокзал и депо Херсона горят. Наши конные разведчики ворвались в город, бой завязался на улицах".