Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия - Dwyer Philip Страница 29

Хотя с объяснениями, которые Элиас излагает в "Немцах", есть проблемы - если многовековой психологический габитус может быть свергнут так быстро, то насколько реальным он был изначально? - его теоретизирование, по крайней мере, признает необходимость попытаться объяснить катастрофу нацизма через механизмы, описанные в самом "Цивилизационном процессе". Ведь в этой работе предполагалось продемонстрировать всеобъемлющий процесс умиротворения, основанный на общем овладении психологическими влечениями и применимый как к отдельным людям, так и к обществам в целом. Катаклизмическая война и геноцид в самом сердце цивилизованной Европы поставили все это под сомнение. С другой стороны, Пинкер рассматривает процесс цивилизации так, как будто он должен был применяться только к уровню убийств, т.е. к тому виду насилия, который, как кажется, ретроспективно подтверждает эту теорию. Как и в других исследованиях истории убийств, использующих цивилизационный процесс Элиаса в качестве объяснения, в "Лучших ангелах" Пинкеру приходится отделять эти "убийства один на один", совершенные в пределах национального государства, от геноцидов (часто совершаемых национальным государством в отношении "других" и потому невидимых в статистике преступности), чтобы доказать предполагаемое снижение уровня насилия. На этом основании Пинкер полагает, что, возможно, Элиасу не стоило беспокоиться об аргументах, предложенных им в "Немцах", поскольку "в Германии в годы нацизма тенденция к снижению числа убийств, совершенных один на один, сохранялась". По этой логике цивилизационный процесс шел, как стрела времени, через политическое насилие 1930-х годов, через Вторую мировую войну, через Холокост. Его сбили с курса не груды трупов в Европе, а хиппи с их дурными манерами. Об этом говорят цифры.

То, что официальный уровень убийств в Германии снижался в то самое время, когда некоторые немецкие граждане и их пособники убивали миллионы людей в братских могилах или умерщвляли их газом, сначала в передвижных вагонах, а затем в специально построенных лагерях смерти, вряд ли утешает. Она также подчеркивает, насколько проблематично использовать цифры убийств в качестве некоего единственного мерила насилия в обществе. Но настаивание на таком различии полностью характерно для тенденции Пинкера свести катастрофическое, направляемое государством насилие первой половины двадцатого века к статистическому всплеску в остальной, не вызывающей оптимизма траектории. Вместо того чтобы впадать в отчаяние от самого факта его совершения, предлагает Пинкер, мы, , должны радоваться тому, что за несколько десятилетий, прошедших с 1945 года, не было другого геноцида сопоставимого масштаба.

Аналогичным образом, в контексте этого статистического взгляда, альтернатива, которую Пинкер предлагает Элиасу в отношении нацизма - что он и Холокост не являются примерами "децивилизации", а скорее демонстрируют, как "компартментализация морального чувства" в сочетании с высоким уровнем идеологии и принуждения может привести к войнам и геноцидам "даже в цивилизованных обществах" - свидетельствует о более широкой готовности подгонять объяснительные схемы под контуры своих данных. (Сюда относится и тезис "нет Гитлера - нет Холокоста", на который он ссылается в нескольких местах, как на неоспоримый.) Действительно, придав Холокосту численный контекст, Пинкер, похоже, в значительной степени не обеспокоен массивами научных работ, стремящихся, как это делал Элиас, понять и интерпретировать геноцид в рамках истории насилия и прогресса на Западе. Действительно, как отмечают критики как "Лучших ангелов", так и его более поздней книги "Просвещение сейчас", он решительно сопротивляется утверждениям, предполагающим связь между индустриальными убийствами Холокоста и "рациональными" заповедями современности, что приводит его к неправильной характеристике всех утопических идеологий (кроме демократии) как продуктов контрпросвещения. Для историков, обученных ценить нюансы, а не голословные утверждения, дело далеко не закрыто ни по тому, ни по другому пункту.

Заключение

Даже если допустить существование цивилизационного механизма, работающего на протяжении столетий, эта концепция является амбивалентной и содержит в себе "потенциал для высвобождения сил, которые она назвала бы "варварскими", в беспрецедентных масштабах". Действительно, жестокость двух мировых войн и диктатур ХХ века - один из парадоксов становления современного государства: расширение государства и его монополии на насилие (а-ля Вебер и Элиас) может быть ответственно за увеличение общественного порядка и безопасности для своих граждан, но то же время возможности государства по нанесению разрушений резко возросли, так что оно ответственно за некоторые из самых страшных преступлений ХХ века - геноцид, этнические чистки в массовых масштабах, голод, массовые убийства. Элиас находит этот разрушительный потенциал современного государства - одновременно средства умиротворения и "опасного инструмента" - вызывающим беспокойство. Пинкер выглядит гораздо менее озабоченным.

Однако очевидно, что Элиас оказал значительное влияние не только на Пинкера, но и на то, как ученые понимают связь между психическими процессами и социальными трансформациями, включая историю насилия на Западе. В этом смысле цивилизационный процесс оказался устойчивым, и ученые разных дисциплин до сих пор обращаются к элементам этой теории и предлагают способы переработки, пересмотра и усовершенствования его модели. Однако, как мы видели, существуют вопросы, связанные с применимостью этой модели к пониманию насилия, вопросы, которые Пинкеру следовало бы рассмотреть. Ряд историков утверждает, что не существует эмпирических доказательств того, что современная экономика, современное государство, современные нравы или современная наука оказали какое-либо долгосрочное влияние на предрасположенность человечества к насилию. Напротив, ученые утверждают, что масштабы коллективной жестокости резко возрастают с развитием современных социальных организаций, в то время как масштабы и характер межличностного насилия остаются практически неизменными. Аналогичным образом, существует аргумент, что по мере усиления влияния государства и сокращения одних форм насилия другие формы стали гораздо менее публичными и гораздо более частными. Иными словами, насилие эволюционирует и изменяется не только количественно, но и качественно. Однако невозможно с какой-либо степенью точности измерить те формы насилия, которые носят частный характер - в частности, домашнее насилие, жестокое обращение с детьми, сексуальные посягательства и изнасилования, - в основном потому, что о них либо не сообщается, либо сообщается в значительно меньшем объеме. Однако представляется, что при высокой централизации государства (что мы наблюдаем в тоталитарных государствах) или, наоборот, при отсутствии государства уровень насилия, как правило, высок.

Как мы оцениваем текущий момент? Современные европейцы, как и прежде, способны к межличностному насилию, а в определенных обстоятельствах, как мы видим на примере многочисленных войн и гражданских войн последнего столетия, могут быть столь же кровожадными, как и их предшественники. Распространение грамотности, утонченных манер и вовлеченности в национальные и международные экономические рынки не сильно повлияло на уровень насилия за последние 200 лет, несмотря на утверждения Пинкера об обратном. По мнению Пинкера, есть два варианта: либо мир - это "кошмар преступности, терроризма, геноцида и войны", либо он "по меркам истории... благословлен беспрецедентным уровнем мирного сосуществования". Действительно, если судить по "меркам истории", многие из нас на привилегированном Западе живут совсем не так, как наши коллеги XVI-XVII веков. Но, безусловно, стоит задуматься над тем, какое значение мы придаем этим изменениям. Как мы уже отмечали, Пинкер и Элиас существенно расходятся в этом вопросе. Для Элиаса процесс цивилизации является условным и обратимым. Пинкер же использует концепцию цивилизационного процесса Элиаса в том смысле, для которого она никогда не предназначалась, - для объяснения предполагаемого долгосрочного снижения уровня насилия и прогнозирования его в будущем. Если это и не является откровенным искажением Элиаса, то и не представляет собой особо продуманного или сложного использования его теории. Независимо от того, считает ли кто-то, что цивилизационный процесс, по словам Герда Шверхоффа, является "последним теоретическим динозавром" такого рода, или же это "единственная теоретическая схема", способная объяснить насилие, вероятно, пришло время рассматривать Элиаса как "важную социальную и культурную фигуру 1930-1940-х годов, но не как руководство для современных исторических исследований".