Вадим Сафонов - Земля в цвету Страница 38

Миновали десятилетия. Свое дело на полях (каковы бы ни были правители в тех странах, где он рос) картофель делал честно.

Достоинства его были очевидны. Скоро уже не стало нужды ни приманками, ни силком насаждать его: картофель повсюду сажали охотно.

Он кормит теперь сотни миллионов людей. Он завоевал, можно сказать, весь мир и стал почти так же необходим, как хлеб. Мы готовим из картошки полсотни блюд, едим ее утром, в обед и вечером, с селедкой и с киселем и с трудом представляем себе, что какие-нибудь два века назад наши предки не знали никакой картошки и что ее не было ни в списке блюд на пиршествах Лукулла, ни — тысячу шестьсот лет спустя — на трапезах Гаргантюа. Тысячи ученых, десятки специальных картофельных институтов изучили как будто бы все, что можно знать об этой живой наследнице погибшей и таинственной страны инков.

А между тем и сейчас, как в самые первые времена появления на мировой арене картофельного рода, непонятные капризы картофеля сбивают с толку ботаников, огородников и агрономов.

Что за странные вещи происходят с этой южноамериканской уроженкой… именно на юге! Во всей широкой степной полосе она словно ни за что не хочет селиться. Ни в Аризоне, ни в Провансе, ни на берегах Тибра, ни у нас на Украине, в Крыму, в Нижнем Поволжье, в Азербайджане, не говоря уже о Средней Азии.

Под Москвой собрать несколько десятков тонн картофеля с гектара — дело обычное. Даже за Полярным кругом, в Хибинах, не редкость тридцатитонные урожаи. А тут, на тучной степной земле, под благодатным небом еле «наскребывали» 4–5 тонн. И как мало походили на картофелины те крошечные орешки, что выкапывали на своих огородах южане!

Всего непонятнее и хуже всего было то, что картофель быстро вырождался. Уже первое поколение клубней, выросших на юге, мельчало. А через три-четыре поколения все жизненные силы у картофеля иссякали. И под каждым кустом находили по полфунта, а то и всего по четверти фунта жалких орешков.

Целые поезда приходилось снимать с перевозок угля, машин, фабричных товаров, чтобы везти на юг семенной картофель. На крымских базарах он был в одной цене с фруктами. Ежегодно десятки тысяч тонн прекрасных, туго набитых крахмалом клубней переезжали с севера на юг. Они были обречены: они хирели, превращались в жалких и дряхлых карликов. Казалось, смертоносное начало таилось в этой степной земле, и оно высасывало все соки из гигантской картофельной армии, которую слал и слал север.

— Почвы не годятся для картофеля, — говорили ученые. — Все дело в почвах!

— На юге — десятки самых разных почв, — возражали другие. — Картофель вырождается на всех. При чем же тут почва? Невидимый враг не в диковинку науке. Имя ему — микроб. Вырождение — это болезнь.

— Нет, — качали головой третьи. — В наши времена ни один микроб не ускользнул бы от исследователей-бактериологов. И если мы не знаем микроба вырождения, значит видимого микроба и не существует. Вырождение — это болезнь. Но возбудитель ее — ультравирус.

Тут четвертые с сомнением улыбались.

— Почему вирус? — спрашивали они. — Только потому, что он невидим и вы не можете его найти? Все дело в климате. Уроженец гор не выносит степной погоды.

Эти последние были близки к истине — так, как могут быть близки люди, научившиеся наблюдать факты и не фантазировать при этом. Но и они не понимали смысла фактов, которые сами описывали, и не знали всей истины.

— Что такое погода? — можно было бы спросить у этих ученых. — И разве украинское лето меньше похоже на лето чилийских и перуанских плоскогорий, чем хмурые дни, белые ночи и прохлада Хибин?

И на это они не ответили бы ничего.

Когда в 1933 году «картофельная проблема» стала перед Одесским институтом селекции и генетики, был сделан такой опыт. Картофелем засадили большое поле. Как только завязались клубни, картофель начали выкапывать — ежедневно по делянке в 0,1–0,2 гектара. Добыча тщательно взвешивалась. Можно было следить, как изо дня в день растут клубни и вместе с ними прибывает урожай. В иные дни суточная прибавка составила бы тонну с гектара. Это были пасмурные дни. В жаркие же дни прирост оказывался ничтожным: он падал почти в десять раз, подземная «крахмальная фабрика» приостанавливала свою работу.

Тогда предположения Лысенко стали очевидностью. Итак, дело не в почве, не в микробах и ультравирусах, не в погоде вообще, а в высоких температурах. Действие чуть ли не каждого лишнего градуса теперь можно пересчитать на центнеры и тонны потерянного урожая. Но тут было не просто снижение урожая: гибли жизненные силы картофеля, он больше не мог давать полноценное потомство, он вырождался.

Не спорить о причинах вырождения теперь следовало, а подумать, как уйти от летней жары.

Опередить ее? Могучее средство, ускоряющее развитие растений, — яровизация — уже было в руках Лысенко.

Клубни проращивали при температуре 12–15 градусов. Затем три недели их выдерживали на воздухе, на свету. Ученый гнал развитие картофельного организма так, как гонит свой паровоз машинист, которому нужно быстрее привести поезд на станцию.

Потом клубни высадили в землю. Рост совершался быстро. В небывало ранние сроки был собран урожай. И все-таки совсем уйти от летней жары не удалось. Вырождение было задержано, но не устранено. И чем могла помочь яровизация в тех случаях, когда яровизатору уже с самого начала приходилось иметь дело с картофелем-карликом, с «орешками», рожденными обессиленным растением?

Как же быть? Уж не охладить ли южное лето?

Здесь нам надо на некоторое время забыть о картошке. Взглянем вот на этот странный хлопковый куст. Это абиссинец. Он так же не выносит длинного летнего украинского дня, как и та мексиканская кукуруза, что выросла с дом высотой. Никогда абиссинский хлопок не давал коробочек на нашем юге. А тут его целых два года (этот хлопок многолетний) к тому же еще выдерживали в непрерывном освещении. Разумеется, он вытягивался, зеленел, да так и не зацвел. Не зацвел… весь, кроме одной ветки. На ней бутоны, цветы. Работники института скажут вам, что и коробочки с белой ватой собирали с нее несколько раз. Странная ветка, словно чужая на кусте! Будто к кусту приставили ветку от другого растения.

А секрет очень прост. Эту ветку закрывали колпачком от света на четырнадцать часов каждые сутки. Очень недолго — всего в течение тридцати дней — и только на первом году жизни куста. Потом и над ней, как и над всем кустом, сияло солнце. Но ей уже стало все равно: она прошла световую стадию.

Чудесное превращение ветки нас больше не удивит: мы знаем, чем объяснить его. Но вот на что стоит обратить внимание.

Превращение случилось в растущих почечках затененной ветки. И все то, что выросло из них, тоже оказалось уже превращенным. А выросла из них как раз та ветка, с которой потом собирали коробочки. Значит, миллионам новых клеток, которые родились от превращенных клеток, световой стадии не надо было проходить: за них ее уже прошли их предки — клеточки в затененной почке.

Но перешагнуть назад, от ветки к стеблю куста, это превращение не могло. Ведь ветка сама родилась от стебля. И если бы, изменившись, она изменила и весь куст, это значило бы, что предки рождаются от потомков!

Но если так, снова получается неожиданный (для ученых вейсманистского толка) и даже парадоксальный вывод.

Нельзя сказать, что всё растение находится на такой-то стадии. Стадийные превращения совершаются в растущих почках. То, что уже выросло раньше, остается на прежних стадиях. И только то, что вырастет потом, оказывается на новой стадии. Значит, тело растения состоит из частей различного стадийного возраста. Полная клейких соков, только что распустившаяся почка на верхушке растений — она и есть самая взрослая во всем растении. Самая молодая — самая старая! Она старее нижних веток. Старее стебля. Старее даже «фундамента» растения — основания стебля, клетки которого первыми вышли из семени, из земли, и первыми увидели свет.

Этот вывод снова мог бы удивить всякого, только не самого Лысенко. Лысенко же считал, что и открытия никакого особенного он здесь не сделал: великий Мичурин давно знал и применял на практике эту истину!

А если действительно существуют на растущей верхушке младенцы, рождающиеся старше всех стариков, должен найтись и способ прямо, на опыте убедиться в этом.

Лысенко срезал с куста помидоров два черенка — оба с верхней части стебля, но один выше первого цветочного бутона, а другой — ниже его. Оба были высажены. И первый зацвел гораздо раньше второго.

Значит, в самом деле развивающееся тело растения состоит из стадийно различных частей и словно соткано из сплошного противоречия.

Какое же все это имеет отношение к вырождению картофеля?

А вот какое. Срезан черенок и с верхушки картофельного куста. И высажен. Собран и урожай клубней под этим отрезком растения, превращенным волей экспериментатора в самостоятельный организм. Эти клубни очень похожи на те, что выкопаны в положенный срок и под самим оперированным кустом. Что удивительного! Ведь это даже не братья — это одно и то же растение, только рассеченное оператором на две части.