Сьюзен Батлер - Сталин и Рузвельт. Великое партнерство Страница 5

Гопкинс, родившийся в штате Айова, по окончании Гриннелл-колледжа избрал карьеру в социальной сфере. Он был превосходным управленцем. Рузвельт, находясь в 1929 году на должности губернатора штата Нью-Йорк, создал первую программу оказания помощи в масштабах всего штата с целью облегчить положение миллионов безработных в период Великой депрессии. Гопкинс настолько успешно реализовал эту программу, что Рузвельт пригласил его в Вашингтон для содействия в формировании и внедрении новой программы помощи безработным. Когда началась война, Рузвельт назначил Гопкинса главой Совета по распределению вооружения, который занимался распределением всех поставок вооружения союзникам Соединенных Штатов и непосредственно Вооруженным силам США. Он также отвечал за направление больших объемов американской помощи Советскому Союзу.

Одевался Гопкинс ужасно. «Его одежда была поразительно неопрятной и выглядела так, будто он имел обыкновение в ней спать, а шляпа – будто он обычно на ней сидел», – подметил начальник личного штаба Уинстона Черчилля, генерал сэр Гастингс Исмей[29]. Газета «Нью-Йоркер» сравнивала его с «ожившим жгутиком из крученой пшеничной соломки»[30]. У него были серьезные проблемы с пищеварением, из-за чего он отличался заметной худобой. Он не мог похвастать крепким здоровьем. В 1937 году ему была сделана операция, и, несмотря на то что это значительно улучшило его состояние, у Гопкинса по-прежнему случались приступы боли в желудке, из-за чего он то и дело попадал в больницу.

10 мая 1940 года, в день, когда немецкая армия вторглась в Голландию и Бельгию, а Черчилль стал премьер-министром, Рузвельт пригласил его на торжественный обед в Белом доме. Гопкинс проделал очень большую работу в ходе подготовки к этому визиту, вникая в ситуацию и вырабатывая меры, которые необходимо было предпринять, и ввиду позднего часа Рузвельт пригласил Гопкинса остаться заночевать в Белом доме. Гопкинс, одолжив пижаму, устроился на ночь в одной из многочисленных спален, и с тех пор так больше и не возвращался к себе домой. Ему выделили апартаменты Линкольна, где Авраам Линкольн когда-то подписал манифест об освобождении рабов. Эти апартаменты, расположенные на втором, «семейном», этаже Белого дома, находились через две комнаты от апартаментов самого президента и состояли из большой, с высокими потолками, спальни с камином и с видом на Южную лужайку и памятник Вашингтону, небольшой гостиной и просторной ванной комнаты. Рабочим столом Гопкинсу служил карточный столик. В июле 1942 года, когда Гопкинс женился на Луизе Мэйси, бывшем редакторе парижского отделения издания «Харперс базар», церемония бракосочетания состоялась в кабинете Рузвельта, перед камином, специально убранным по такому случаю цветами. И Луиза Гопкинс поселилась в апартаментах Линкольна. Элеонора Рузвельт была сначала не уверена в том, что Луизе нужно переезжать сюда, но Рузвельт был непреклонен, убеждая ее, что «это совершенно необходимо для того, чтобы Гарри по-прежнему оставался в доме»[31]. Никто и никогда не был так близок к Рузвельту, как Гопкинс. Тем не менее Рузвельт сохранял между ним и собой определенную дистанцию. Гопкинс называл его «господин Президент», а не «Франклин», как обращались к нему Элеонора и премьер-министр Черчилль, или «Фрэнк», как называл его Феликс Франкфуртер, член Верховного суда[32].

Андрей Громыко, посол СССР в Соединенных Штатах в годы войны, вспоминал, что Рузвельт, «как правило, советовал мне… поговорить с Гарри Гопкинсом по тому или иному непростому вопросу. Возможно, он не сможет сразу ответить на любой вопрос, но сделает все, что будет в его силах, а впоследствии даст мне точный отчет»[33]. Многие называли Гопкинса «глазами и ушами Рузвельта», Громыко же отмечал, что он был также и его ногами.

Гопкинс занял место Корделла Хэлла. Это был всеми уважаемый высокий, седой человек родом из штата Теннесси, внушительный и исполненный достоинства. Хэлл по-прежнему оставался важным связующим звеном между Рузвельтом и консервативными сенаторами-демократами южных штатов, чьи голоса ему были нужны для принятия законодательных актов для реализации программы «Нового курса». В правительстве США он занимал уникальное положение, поскольку обладал большим влиянием в Конгрессе, что, по наблюдению президента, делало его «единственным членом кабинета, благодаря которому у меня появляется серьезное влияние среди политиков правого крыла, которым я сам не располагаю»[34].

– Помните, как Вильсон проиграл борьбу за Лигу Наций? – спросил президент однажды у своего министра труда, Фрэнсис Перкинс, первой женщины, которая вошла в кабинет министров. – И упустил для США возможность принять участие в наиболее важных из когда-либо задуманных международных начинаниях. Он проиграл, потому что ему не удалось заставить Конгресс принять в этом участие[35].

В 1930 году Хэлл был избран в Сенат после длительной работы в Палате представителей, но отказался от своего места в Сенате, когда Рузвельт предложил ему пост госсекретаря. Президент рассчитывал, что Хэлл будет держать в узде своих коллег-сенаторов из южных штатов. Рузвельт никогда не забывал, что Сенат проголосовал против членства в Лиге Наций. Хэлл должен был сделать так, чтобы Сенат не проголосовал против Организации Объединенных Наций.

На людях Рузвельт ублажал Хэлла, но в частном порядке игнорировал, что безумно раздражало последнего, однако он, тем не менее, сохранял лояльность президенту. Рузвельт не только самостоятельно принимал решения по внешней политике: порой Хэлл даже не знал, каков будет его следующий шаг. Пользующийся большим уважением высокопоставленный дипломат Лой Хендерсон говорил, что Рузвельт «сам составлял правила, по которым играл. Вследствие этого господин Хэлл просто не мог во многих случаях принимать решения»[36]. Некоторые полагали, что подобное отношение было вызвано личной предвзятостью Рузвельта к немного занудному и имевшему замашки судьи Хэллу (даже его жена всегда так и обращалась к нему – «судья»). Высказывалось предположение, что Рузвельт, которому легко было наскучить с его быстротой реакции и развитой интуицией, потому и держал Хэлла на расстоянии из-за его медлительности и скованной манеры общения, и это, безусловно, отчасти было фактором, который мог сыграть свою роль. Кроме того, Хэлл говорил с некоторым пришепетыванием, что, как говорили осведомленные об этом люди, очень резало Рузвельту слух и раздражало его. После вступления Соединенных Штатов в войну Рузвельт возвел целую «китайскую стену» между внешней и военной политикой и не вел при Хэлле никаких разговоров по военным вопросам. Как ни ранило Хэлла такое отстранение от дел, он с этим свыкся, как и со многим другим. «Я узнавал не от президента, а из других источников, какие события происходили на конференциях в Касабланке, Каире и Тегеране», – не раз признавал он[37].

Война увеличила роль Рузвельта. После Перл-Харбора он сам себя назначил главой военного, а также гражданского планирования, быстро освоившись в своей новой роли и звании главнокомандующего. Ему очень нравилось это звание, он был «в своей стихии»[38], как сказал об этом его старый друг Луи Уил. И Хэлл не мог этого не заметить.

– Пожалуйста, постарайтесь называть меня «главнокомандующий», а не «президент», – велел Рузвельт Хэллу, который как раз собирался провозгласить за него тост во время обеда, устроенного кабинетом министров по случаю годовщины вступления в войну[39].

Всегда преданный, Хэлл присутствовал на Московской конференции министров иностранных дел трех держав в октябре 1943 года. Это событие стало кульминацией его профессиональной карьеры дипломата. В ходе мероприятия он заложил основы для Тегеранской конференции, к которой Рузвельт уже вовсю готовился. В Москве министры иностранных дел договорились о необходимости создания всемирной организации для поддержки международного мира и безопасности.

На Московской конференции в ходе единственной встречи со Сталиным Хэлл и сопровождавшая его делегация добились блестящего результата. Наиболее многообещающим успехом было то, что Хэлл смог одержать верх над советской делегацией, вынудив ее согласиться с тем, что, как сказал Сталин Рузвельту, он даже не был намерен включать в повестку дня: с участием Китая. За несколько недель до конференции Сталин писал Рузвельту: «Если я Вас правильно понял, то на Московской конференции будут обсуждаться вопросы, касающиеся только трех наших государств, и, таким образом, можно считать согласованным, что вопрос о декларации четырех держав не включается в повестку совещания»[40]. Рузвельт просто проигнорировал это заявление. Вместо этого он написал Сталину об итальянских событиях, проблемах с французской стороной и предложил ряд мест, где могла бы состояться их встреча.