Лансель Серж - Ганнибал Страница 56

Тит Ливий, со своей стороны, также не преминул отметить чрезвычайную озабоченность Сципиона созданием своего, как мы сказали бы сегодня, «имиджа». Он уделял особое внимание, утверждает римский историк (XXVI, 19, 3–9), впечатлению, которое производил на окружающих, и не предпринимал ни одного важного шага, не проведя нескольких часов в полном одиночестве в Капитолии, неважно, шла ли речь о поступках общественной или личной значимости. Многих римлян эта привычка Сципиона, возможно, напоминавшая царя-чудотворца Нуму, заставляла всерьез верить в его божественное происхождение. Поговаривали даже — кстати сказать, аналогичную историю рассказывали про Александра Великого, — что он появился на свет не без помощи чудовищного змея, которого якобы кто-то видел в постели его матери. Сципион не мешал распространению подобных слухов и всячески поддерживал ореол загадочности, окружавший его персону. Не по годам рассудительный, невероятно внутренне собранный, он предстает перед нами в первую очередь выдающимся манипулятором общественного мнения, умевшим использовать для своих целей все имеющиеся средства. В том, какое влияние этот человек мог оказать на солдат, мы убедимся, перейдя к рассказу о взятии Нового Карфагена.

Взятие нового Карфагена (210 год) [95]

Итак, решением сената во главе испанской армии встал полководец, едва достигший 25-летнего возраста, не имевший за плечами опыта работы ни в качестве консула, ни даже в качестве претора. Фактически это означало, что высшее военное командование доверили рядовому, то есть человеку, чей жизненный путь не успел пока вместить ни одной более или менее значительной управленческой должности. Тит Ливий (XXVI, 18, 5–6) спешит объяснить это беспрецедентное назначение трусостью крупнейших деятелей Республики, которые испугались и не пожелали возложить на себя ответственность, диктуемую столь высоким постом. Но мы, пожалуй, предпочтем точку зрения Моммсена, который предположил, что сенат, особенно фракция, контролируемая Корнелиями, постарался повернуть дело таким образом, чтобы Сципион оказался единственным кандидатом на роль испанского полководца (см. также Н. Н. Scullard, 1951, р. 66) [96]. Как бы там ни было, новый главнокомандующий с флотилией в составе 30 судов вышел из Остии и взял курс на Эмпории. Здесь вместе с ним на берег высадились 10 тысяч солдат пехоты и тысяча всадников. Отсюда Сципион под прикрытием кораблей, двигавшихся вдоль побережья, направился к Тарракону. Во все время обхода союзнических войск и его собственных армейских соединений, обосновавшихся на зимних квартирах, он ни на минуту не отпускал от себя Луция Марция — того самого человека, который сумел отомстить карфагенянам за гибель его отца и дяди. Авторитет Сципиона был так велик, что присутствие рядом с ним второго героя не только не вредило ему, но даже поднимало его престиж в глазах солдат.

В начале весны 210 года к главнокомандующему присоединился подчиненный ему пропретор — человек, гораздо старше его по возрасту, — сенатор по имени М. Юний Силан, принадлежавший к семье, дружественной Сципионам. Полководец оставил под его началом войско в несколько тысяч солдат и приказал охранять «свой» берег Эбро, а сам с основными силами, насчитывавшими 25 тысяч пехотинцев и 2500 конников, переправился через реку. От своих разведчиков он знал расположение всех трех карфагенских армий, в частности, знал, что Гасдрубал, сын Гискона, стоял со своим войском где-то между Гадесом и устьем Тага, на Атлантическом побережье; что Магон расположился в окрестностях Кастулона, в Верхней Андалузии; наконец, что Гасдрубал Баркид находился не в Сагунте, как это утверждает Тит Ливий (XXVI, 20, 6), решительно не желающий вникать в тонкости иберийской географии, а в области Новой Кастилии, населенной карпетанами. Сципион рассчитал, что каждому из них понадобится не меньше десяти дней пути, чтобы достичь Нового Карфагена — столицы баркидского «царства», основанной лет 15 тому назад зятем Гамилькара и занимавшей важнейшие стратегические позиции. Знал Сципион и о том, что всю оборону города несет какая-нибудь тысяча вооруженных людей. Он решил сыграть ва-банк и двинулся прямиком на Новый Карфаген.

Своим планом он поделился с одним-единственным человеком — префектом и начальником флота Г. Лелием, принадлежавшим к слою «новых людей». Как мы вскоре убедимся, в дальнейшем Лелий с блеском проявил себя в Испании и в Африке в качестве подчиненного, однако, несмотря на свои военные подвиги, высокой политической карьеры так и не сделал, вечно оставаясь в тени своего великого патрона. Именно от Лелия, пережившего своего покровителя, Полибий, познакомившийся с ним в 160 году [97], на закате его дней, и узнал всю ту массу подробностей, которая сопровождает рассказ историка о взятии Нового Карфагена.

Дело, очевидно, было так. Лелий во главе флота двигался вдоль побережья, а Сципион с войском шел сушей, но к городу они подошли одновременно — через семь дней. Эту цифру кроме Полибия приводит и Тит Ливий, однако она, скорее всего, ошибочна, потому что расстояние от устья Эбро до Нового Карфагена превышает 400 километров. Правда, ряд исследователей допускают, что марш мог продолжаться именно семь дней, только в этом случае отправным пунктом служил не Эбро, а Хукар (см. F. W. Walbank, 1967, pp. 204–205). Как бы там ни было, римский флот встал рейдом в виду города, в глубоком и узком заливе, открытом к югу. Сципион разбил лагерь с восточной стороны. С запада и с севера город окружала лагуна — сегодня о ней напоминает Альмахар, — соединенная с заливом каналом [98]. Воды лагуны омывали стены крепостных сооружений, защищавших город. Таким образом, здесь проходила как бы двойная линия обороны, а потому логично было предположить, что во время штурма города защитников здесь будет меньше всего. Между тем от местных рыбаков Сципион выведал, что лагуна совсем не глубока, а по вечерам, очевидно, под действием ветра с суши уровень воды в ней опускается еще ниже. В часы отлива, хотя на Средиземном море он и не очень ощутим, здесь и вовсе становится мелко. Римский военачальник сейчас же понял, какие выгоды сулит ему это обстоятельство. Выступая перед солдатами, он не преминул сослаться на Нептуна, который, якобы явившись ему во сне, обещал в нужный момент свою помощь.

Штурм города проходил в два этапа. Вначале Сципион отбил карфагенский гарнизон, вышедший за пределы города, а затем сам атаковал город с востока, укрепившись на узкой полоске земли, перешейком соединявшей дно залива с лагуной. Первая попытка оказалась неудачной. Тогда Сципион дождался вечера, когда из лагуны начала уходить вода, и, не трогая основных сил, которые по-прежнему удерживали перешеек, выстроил по ее берегам 500 солдат, вооруженных высокими лестницами. И вот начался отлив. При виде потоков, устремившихся из лагуны в открытое море, многие из солдат всерьез уверовали в то, что боги действительно покровительствуют их вождю-чудотворцу. Наконец уровень воды в лагуне упал так низко, что ее смело можно стало переходить вброд, погрузившись если не по колено, то едва по пояс, что солдаты и сделали. Пока они карабкались по крепостным стенам, на которых не оказалось никакой стражи, остальная часть войска налегла на восточные ворота и скоро прорвалась внутрь. Оставалась еще цитадель, расположенная близ прибрежных стен, но она сдалась без боя [99].

Захваченная добыча не разочаровала ожиданий римлян. В их руки попало огромное количество военного снаряжения, в том числе орудия тогдашней артиллерии — катапульты, баллисты и скорпионы; 63 военных корабля, многие из них — с грузом. И, разумеется, груды золота и серебра — результат почти 30-летнего обирания Испании, — которые изо всех уголков страны свозились именно сюда, в Новый Карфаген, превращенный зятем Гамилькара и его последователями в своего рода город-сейф. По отношению к пленным Сципион повел себя весьма разумно, понимая необходимость склонить испанское население на сторону Рима. Он немедленно отпустил на свободу всех карфагенских граждан, полагая их не столько союзниками Карфагена, сколько его заложниками. Собственно заложников — мужчин, женщин и детей, — томившихся в Новом Карфагене, он также освободил, отправив их по домам либо поручив заботам находившихся в городе земляков. Полибий (X, 18–19) и Тит Ливий (XXVI, 49) с полным единодушием отметили похвальное стремление римского военачальника не допустить издевательств над пленными со стороны солдатни. Кроме того, римский летописец не отказал себе в удовольствии поведать читателю захватывающую историю, служащую доказательством «целомудрия Сципиона», которую мы воспроизведем. Несколько солдат задумали сделать своему вождю подарок и привели к нему молодую девушку-испанку необычайной красоты. Но Сципион велел разыскать родителей красавицы, а также ее жениха, которым оказался юный кельтиберский принц. Римский полководец торжественно вернул пленницу жениху, попросив его взамен лишь об одном — оставаться другом римского народа. Исполненный благодарности принц возложил к ногам Сципиона золото, которое прихватил с собой, рассчитывая выкупить невесту, но тот отказался и от золота: пусть, дескать, это будет его свадебный подарок молодым влюбленным. Много веков спустя, когда в среде живописцев высшей доблестью считалось заслужить гордое звание «исторического художника», нашлись мастера, которых привлек сюжет, изложенный Титом Ливием (XXVI, 50), в том числе Пуссен (его полотно хранится в Пушкинском музее в Москве) и Франсуа Лемуан.