Полеты воображения. Разум и эволюция против гравитации - Докинз Ричард Страница 9

Китоглавы – восхитительно уродливый исчезающий вид пеликанообразных, они не состоят в близком родстве с фороракосами и настолько малы, что могут летать (совсем неуклюже). Но их облик и пищевые пристрастия позволяют живо представить, каково это, когда ты так мал, что тебя можно проглотить целиком.

ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ ВСТРЕЧУ С ТАКОЙ ЖЕ ПТИЦЕЙ, НО ТРИ МЕТРА РОСТОМ

Китоглав слишком мал, чтобы проглотить вас. Но его убийственный взгляд дает представление о том, каково это, когда на тебя смотрит фороракос.

Гигантские новозеландские птицы моа были такой же величины, что и фороракосы, гораздо больше страусов. У большинства бескилевых (и фороракосов) крылья маленькие, но моа пошли дальше и полностью утратили крылья. Даже киты и те подошли к задаче отказа от конечностей не так радикально: утратив задние ноги, они сохранили следы их костей в скелете. У моа кости крыльев отсутствовали полностью[6]. Увы, моа вымерли с прибытием маори. Это произошло всего 600 лет назад, но один мой приятель из Новой Зеландии ошибался, когда уверял меня, будто слышал, как они ревут друг на друга в кустарниках острова Южный.

ПТИЦА РУХ ИЗ “КНИГИ ТЫСЯЧИ И ОДНОЙ НОЧИ”

Птица Рух, способная унести слона, никогда не существовала в действительности – да и не могла бы. Но откуда взялась легенда о ней – может быть, из рассказов путешественников о гигантской нелетающей птице эпиорнис с Мадагаскара?

Маори прибыли в Новую Зеландию около 700 лет назад, практически вчера по сравнению с Австралией, где аборигены появились более 50 тысяч лет назад. Можно ли считать, что аборигены виновны в вымирании множества крупных сумчатых в Австралии, вопрос спорный. Обитали там и огромные нелетающие птицы вроде двухметрового гениорниса (Genyornis), похожего на гуся-переростка. Эти австралийские птицы-великаны не состояли в близком родстве ни с бескилевыми, ни с фороракосами, и их ближайшие ныне живущие родичи – южноамериканские кариамы, длинноногие птицы с изящными хохолками, в несколько раз меньше ростом, чем фороракос.

Гигантскими были и эпиорнисы с Мадагаскара, опять же нелетающие бескилевые. Их существовало несколько видов. Самый крупный, который недавно получил новое название Vorombe titan, достигал трех метров. К вопросу о полетах воображения: среди сказок “Книги тысячи и одной ночи” есть история о Синдбаде-мореходе. Едва ли не самым страшным из приключений Синдбада была встреча с исполинской птицей Рух, которая обитала на экзотическом острове и кормила птенцов слонами. Синдбаду надо было улететь с острова, поэтому он размотал чалму и привязал себя к великанскому когтю птицы Рух, пока та высиживала не менее великанское яйцо.

“ОДНА ИЗ МОИХ ДРАГОЦЕННОСТЕЙ”

В молодости Дэвид Аттенборо собрал яйцо эпиорниса из осколков.

О птице Рух упоминал и Марко Поло, средневековый мореплаватель-венецианец. Он писал, что она была такая громадная, что хватала слонов и убивала их, бросая на землю. Любопытно, что он полагал, что птица Рух родом с Мадагаскара. Именно там мы обнаружили останки эпиорнисов. Возможно, легенда о птице Рух зародилась из рассказов путешественников о гигантских мадагаскарских птицах. В дальнейшем эти рассказы обросли подробностями, сильно преувеличившими размеры птиц и упустившими из виду важный факт, известный тем, кто видел эпиорнисов своими глазами, но не тем, кто распространял слухи: эпиорнисы не умели летать. Они вымерли лишь недавно, возможно в XIV веке; вероятно, этих великанов, как и гигантских моа, истребили нагрянувшие люди, которые ели и их самих, и их яйца, вырубали леса и уничтожали среду обитания исполинских птиц. По-видимому, есть некоторая надежда, что их удастся возродить, например из ДНК, извлеченной из скорлупы их яиц, которые и сегодня в изобилии находят на побережье Мадагаскара. Возможно, мы возродим и моа. Было бы замечательно! Кстати, интересный факт: ближайший ныне живущий родственник гигантских эпиорнисов – новозеландская киви, самая маленькая из бескилевых птиц.

Дэвид Аттенборо нанимал помощников, которые искали на побережье Мадагаскара осколки скорлупы, из которых они с коллегами из съемочной группы при помощи скотча склеили почти целое яйцо эпиорниса. Объем такого яйца был примерно в 150 раз больше, чем куриного. Его скорлупа на удивление толстая, примерно как ударопрочное лобовое стекло машины. Интересно, как птенцы выбирались наружу.

Кстати, вот еще пример того, что в эволюции компромиссов не меньше, чем в экономике. Если речь идет о скорлупе, то чем она толще, тем лучше защищено яйцо от хищников и от веса матери и отца, которые его высиживают. Однако птенцу трудно разбить слишком толстую скорлупу, когда настает пора вылупляться, и на нее идет много ценных ресурсов вроде кальция. Теоретики эволюции любят говорить о компромиссах между “требованиями отбора”. Они постоянно толкают эволюционирующий вид в разных направлениях, что приводит к многостороннему компромиссу. Требование отбора, обусловленное угрозой хищников, заставляет за эволюционное время выработать толстую скорлупу. Одновременно есть противоположное требование – сделать скорлупу тоньше, поскольку некоторые птенцы не могут вылупиться из прочного яйца и умирают. Те птенцы, которые с наименьшей вероятностью погибают внутри яйца, наследуют гены более тонкой скорлупы. С другой стороны, те же самые гены создают скорлупу, которую легко разбивают хищники. Получается, одни птенцы погибают по одной причине, а другие – по прямо противоположной. Со сменой поколений средняя толщина скорлупы останавливается на каком-то компромиссе между противоположными требованиями отбора.

Те птицы, которым необходимо летать, должны удовлетворять еще одному требованию: им нужно быть легкими. В теле летающих птиц предусмотрено все, чтобы снизить их вес: полые кости и девять воздушных пузырей в разных частях тела. Все преимущества, достигаемые подобными мерами, сводятся на нет из-за тяжести яиц. Поэтому птицы носят в себе только одно полностью сформированное яйцо за раз. В кладке может быть несколько яиц, но родители начинают их высиживать, только когда отложено последнее, чтобы птенцы вылупились одновременно. Некоторые хищные птицы служат примером еще одного компромисса, довольно жестокого. Матери откладывают больше яиц, чем намерены высидеть. Если год выдался хорошим с точки зрения пропитания, они, возможно, сумеют высидеть и вырастить всех птенцов. Но в обычный год самый маленький птенец должен умереть, причем нередко его убивают братья и сестры.

У млекопитающих, как правило, иной образ действий. Поскольку естественный отбор не предъявляет к ним того же требования быть сверхлегкими, беременные млекопитающие нередко вынашивают одновременно много эмбрионов (рекорд – 32 – принадлежит мадагаскарскому тенреку, похожему на щетинистого ежика, так что невольно сочувствуешь матери, которой приходится рожать таких детенышей). Это не относится к летучим мышам, у которых размер выводка, как правило, равен одному детенышу по той же причине, что и у птиц. И к людям тоже, но по другой причине. Вероятно, мы не можем выращивать большие выводки из-за большого мозга. Неважно, зачем нам нужен большой мозг (несомненно, от него много пользы), но деторождение из-за него становится особенно трудным и мучительным. До эпохи современной медицины удручающе большая доля женщин погибала в родах, и главной проблемой была огромная голова младенца. Мы снова сталкиваемся с эволюционным компромиссом. Чтобы снизить риск для матери, человеческие младенцы рождаются на довольно ранней стадии развития, но не настолько рано, чтобы поставить под угрозу собственное выживание. Головы у них все же слишком большие, чтобы матери было легко их рожать, а появление двоен, троен и так далее делают роды еще затруднительнее. Младенцы, вынужденные появляться на свет слишком рано, сильнее зависят от родителей, чем детеныши других крупных млекопитающих. Мы не можем ходить, пока нам не исполнится примерно год. Детеныши гну встают на ноги и начинают ходить в тот же день, когда родились. Они тоже рождаются по одному, поскольку должны иметь возможность ходить сразу по выходе из утробы. Если бы они рождались большими выводками, то были бы слишком маленькими, чтобы поспеть за кочующим стадом.