А. Чернявская - Психология господства и подчинения: Хрестоматия Страница 10

Если считать любовь к тоталитарной власти патологией, болезнью, то надо сказать, что часть людей лишь притворяются больными. Они участвуют в устраиваемых властью спектаклях — в демонстрациях единства и энтузиазма, либо считая, что так будет выгоднее для них самих и для их семей, либо автоматически — аналогично тому, как нерелигиозные люди могут ходить в церковь просто потому, что так поступают окружающие Кто-то при этом, ненавидя власть, руководствуется принципом «Плетью обуха не перешибешь», кто-то считает сложившийся порядок вещей единственно возможным и обращает на него внимания не больше, чем на привычный пейзаж за окном. Когда происходит крушение режима, эти люди без всяких внутренних проблем отказываются от прежних ритуалов, перестав изображать веру в то, во что они, в сущности, никогда и не верили.

Такой сравнительно благополучный вариант не болезни, а лишь ее имитации получает распространение на поздних стадиях существования диктаторского режима, когда слабеющая власть может лишь иногда огрызаться, но уже не способна ни на тотальный контроль, ни на массовые репрессии. Соответственно, такая феноменология легкого отказа от навязанной, но не интериоризованной роли верноподданного характерна для сравнительно молодых людей, не имеющих опыта существования при жесткой диктатуре У старших же поколений, которые этот опыт пережили, маска прирастает к лицу. Тоталитарное государство не оставляет своим подданным места для игры и притворства.

3. Любовь вместо страха

Объективно, жизнь в условиях тоталитарной диктатуры ужасна. Мало того, что люди влачат нищенское существование — они не принадлежат себе. Государство контролирует их передвижения, может отобрать паспорта и удостоверения личности, запрещает выезд за рубеж и регламентирует передвижения по стране.

Государство лишает подданных личного пространства. Например, в нашей стране неприкосновенность жилища была лишь одной из множества лицемерных деклараций, а кроме того, значительный процент населения не имел и сейчас не имеет своего жилья, проживая в общежитиях. Главное здесь — даже не недостойные условия сами по себе, а то, что человек находится под постоянным контролем — он почти никогда не бывает наедине с самим собой, гости к нему могут приходить только с разрешения администрации общежития, которая имеет право на законных основаниях в любой момент войти в его комнату.

Конечно, самое важное, что гражданин тоталитарного государства не распоряжается даже собственной жизнью. В разных странах, оказавшихся во власти тоталитарных диктатур, миллионы людей были арестованы и убиты по вздорным обвинениям или просто без всяких обвинений. Человек может быть убит и по каким-то понятным либо ему самому, либо репрессивному аппарату основаниям — инакомыслие, нежелательная этническая или религиозная принадлежность, неправильное социальное происхождение — и просто случайно, потому, что органы безопасности хотели продемонстрировать рвение и усердие в работе. Смелым и умным людям, понимающим, что аресты часто идут по случайным основаниям, это, иногда, давало шанс. В период сталинских репрессий бывали случаи, когда человек, которого приходили арестовывать, выпрыгивал в окно или, услышав ночной стук в дверь, убегал с заднего хода. Если той же ночью он уезжал из города, переезжал в соседнюю область, то органы могли больше никогда о нем не вспомнить — ведь лично против него у них ничего не было, им нужно было просто набрать определенное число арестованных, и его с легкостью заменяли другим, столь же невиновным, но не таким активным человеком. Но, к сожалению, такие истории со счастливым концом были крайне редкими.

Тоталитаризм — это сюрреалистический мир, где тебе не принадлежит ничего. У тебя нет ни дома, ни земли, ни свободы. Тебе не принадлежит и будущее. Каким бы скромным и незаметным человеком ты ни был, этой ночью к тебе могут прийти, и жизнь твоя на этом закончится. Могут отобрать твою жизнь, а могут — жизнь жены или дочери, могут сослать, могут переселить, могут сделать с тобой, что угодно. И защиты нет.

Есть три варианта реагирования на эту кафкианскую жизнь. Можно восстать против нее. История диктаторских режимов хранит свидетельства героического поведения тех наших сограждан, которые надеялись сокрушить систему или для которых чувство собственного достоинства и стремление к свободе были дороже жизни. Почти все они, разумеется, погибли. Государство, кстати, придумывая фиктивных террористов и шпионов в количествах, превосходящих всякое воображение, тщательно скрывало от своих подданных реальные случаи сопротивления. Понимая, что власть их стоит не только на силе, но и на своего рода гипнозе, вожди боялись, что пример отдельных смельчаков может разрушить чары власти.

В классических экспериментах по конформности, проведенных в США в конце пятидесятых годов, было показано, что когда группа давления, подсказывающая человеку неправильное, противоречащее очевидности решение задачи, не монолитна, когда находится хотя бы один, кто, не соглашаясь с большинством, дает правильный ответ, конформность падает почти до нуля. Да, есть шанс заставить человека поверить почти во что угодно — в то, что от Нью-Йорка до Сан-Франциско всего двести километров, и в то, что дважды два — шестнадцать, и в то, что люди, навлекшие на страну чудовищные несчастья, — мудрые и великие вожди. Он может во все это поверить, но, если появляется — хоть один несогласный, пелена с его глаз спадает, он вновь начинает видеть реальный мир, тот, в котором дважды два — четыре, а диктатор — преступник. И, глядя на этого одного несогласного, он видит, что совсем не обязательно повторять вместе со всеми то, во что не веришь, а можно говорить то, что думаешь, и быть самим собой.

Были люди, которые пытались убить Сталина, Ким Ир Сена или Гитлера, были люди, которые в самые страшные годы создавали подпольные организации, надеясь разрушить стоящую на терроре власть. Их не просто уничтожали Делали все, чтобы сограждане никогда не узнали о существовании этих людей. Для сталинской диктатуры миллионы японских или германских шпионов не были опасны с пропагандистской точки зрения. Эти шпионы были столь фантастичны и искусственны, что люди никак не могли идентифицироваться с ними, принять их действия за образец для себя. А вот информация о том, что простой солдат, желая отомстить Отцу Народов за все, что тот сделал для людей, залег с винтовкой в районе Красной Площади и лишь в последний момент был пойман охраной — это реальный случай — такая информация могла подтолкнуть к решительным действиям и кого-то еще. И потому этого парня приговаривали не только к смерти, но и к забвению.

Диссидентам семидесятых удавалось расшатывать систему не столько потому, что их лозунги уважения прав человека и законности были столь популярными, сколько самой демонстрацией возможности ослушания, свободы, достойного человека поведения. Люди видели, что подчиняться не обязательно, что неподчинение в небольших масштабах может даже и не привести к санкциям — государство уже ослабело и не могло наказывать всех, кто оскорблял его своим скепсисом и нелояльностью — и слепое послушание ушло в прошлое. Но это был уже не тот тоталитарный режим, при котором сформировалось наше старшее поколение. Тот режим не оставлял безнаказанным никого.

Итак, первый вариант реакции человека на тоталитарное государство — сопротивление, восстание. Это путь немногих героев. Второй вариант не требует самопожертвования. Человек может осознать преступность режима, полную непредсказуемость собственной судьбы и невозможность повлиять на нее, но, понимая безнадежность борьбы, ничего не предпринимать, принимая мир таким, каков он есть.

Мы все знаем, как трудно человеку принять даже естественные моменты человеческого бытия — неизбежность собственной смерти, непредсказуемость и негарантированность развития отношений с близкими людьми. Но во много раз труднее примириться с бессмысленной жестокостью диктатуры. Кому-то все-таки удавалось. Многие наши интеллигенты в тридцатые годы всегда держали рядом с входной дверью т. н. «тревожный мешок» — запас еды и теплой одежды на случай внезапного ареста. Человеку могли и не дать времени на сборы, так что лучше было быть готовым заранее. Экзистенциальный принцип: «Каждый день как последний» становился для тех, кто осознавал реалии тоталитарного государства, императивом. Удивительно, что именно эти люди, понимавшие трагичность собственной судьбы и полную невозможность ее изменить, создавали прекрасную музыку, писали стихи, противопоставляя безумию реальности мудрость своего воображения.

Но для того, чтобы, все понимая и принимая как неизбежность, продолжать жить, работать, воспитывать детей, требовалось мужество, не меньшее, чем для бунта, нужен был уровень личностного развития, доступный лишь немногим избранным.