Александр Тхостов - Психология телесности Страница 11

Несмотря на очевидную простоту и логичность рефлекторной схемы, она, тем не менее, не в состоянии объяснить реальную работу восприятия, и к настоящему времени накоплено большое число убедительных теоретических аргументов и экспериментальных фактов, показывающих принципиальную ограниченность рефлекторной парадигмы и невозможность построения в ее рамках непротиворечивой модели познавательных процессов (Узнадзе, 1966; Брунер, 1977; Коршунов, 1979; Ильенков, 1979; Лекторский, 1980; Смирнов С.Д., 1985). Ее критика велась с самых разных сторон.

Во-первых, со стороны физиологии, продемонстрировавшей на теоретических моделях и в конкретных экспериментах невозможность построения даже элементарного движения без опережающего «нерефлекторного» характера отражения (Бернштейн, 1947, 1966; Анохин, 1968) (хотя сам оксюморон «опережающего отражения», на мой взгляд, очень хорошо демонстрирует методологические затруднения). В рамках рефлекторной схемы оказалось невозможным объяснение даже отдельных ощущений, например боли. Хотя самоочевидная биологическая ценность боли, сигнализирующей о повреждении тканей, должна была бы обеспечивать ее базовый характер и основываться на самом простом и чисто физиологическом механизме, многие факты говорят о том, что боль зависит не только от величины повреждения, и ее восприятие не определяется только свойствами раздражения (Melzack, 1961; Крыжановский, 1997; Мелзак, 1981).

Во-вторых, этому противоречат многочисленные психологические эксперименты, свидетельствующие о том, что человек воспринимает реальность отнюдь не так, «как она есть» (Gibson, 1950, 1966; Fraisse, 1967; Грегори, 1970, 1972; Ительсон, 1971; Тоидзе, 1974; Уоллах, 1976; Turvey, Show, 1979; Fodor, Polyshyn, 1981; Смирнов С.Д., 1981). «Тезис о прямом характере восприятия… совершенно явно противоречит основному массиву накопленных в психологии данных о перцептивных процессах. От описанных в прошлом веке куба Неккера и оптико-геометрических иллюзий до более современных демонстраций Эймса и примеров неоднозначности предложений в порождающей трансформационной грамматике (Н. Хомского. – А.Т.) бесчисленные феномены свидетельствуют о том, что внутренняя репрезентация стимулов может быть неопределенной, неустойчивой, вызывающе неадекватной» (Величковский, 1982, с. 272–273). Поступающая информация обладает гигантским числом степеней свободы и не может служить единственным источником ориентации без адекватного отбора и структурирования. Вопрос же о том, какие впечатления будут восприняты и как будет репрезентирована стимуляция, решается на стадии процесса, предшествующей самому воздействию стимула. Субъект не просто улавливает стимульное воздействие, а выбирает его, или даже, вернее, активно его ищет. Причем стимул, который ищется, уже заранее имеет определенную интерпретацию, значение и эмоционально-личностный смысл. Они как бы предшествуют стимулу, а не «вытягиваются» из него (Столин, 1976). В этом смысле описанию процесса восприятия более адекватна метафора «кувшина», придающего воспринимаемому свою форму, нежели метафора «печати», без изменений передающей форму воспринимаемого (Ортега-и-Гассет, 1990).

Характер восприятия невозможно вывести из знания условий стимуляции, даже при переходе к переменным самых высоких порядков. Так, «отдельные признаки глубины получают статус реальных факторов в определении пространственной организации воспринимаемого, только будучи взяты по отношению к наличной в восприятии перцептивной гипотезе» (Пузырей, 1980, с. 17–18).

Та или иная стимуляция может быть правильно воспринята лишь при наличии идущей вовне активности субъекта. «Характеристика отражения как опережающего предполагает, что оно не является результатом только изменений, вносимых отражаемым объектом в отражающий. Напротив, сущность отражения, определяющая направление его развития от более низких к более высоким формам, заключается в способности отражающего субъекта развивать встречный процесс, в ходе которого осуществляется объективирование, выражение вовне его внутренней природы… Это предположение дает систему теоретико-методологических аргументов для критики механистических теорий психического образа как результата одностороннего запечатления внешнего во внутреннем. Это тем более актуально, что подходы такого рода претендуют на статус единственных последовательно материалистических концепций» (Смирнов С.Д., 1985, с. 129).

Что же противопоставляет субъект воспринимаемому им миру, что, собственно, является истинным психологическим инструментом (помимо очевидного наличия сохранных и работающих органов чувств) «вычерпывания» информации из мира? При ответе на этот вопрос необходимо помнить, что перцептивный образ, рождающийся в результате этой встречи, существует именно в виде субъективных качеств, не содержа в себе ничего из вещества стимула. Стимуляция приобретает свое субъективное существование лишь «отливаясь» в форму субъективных единиц. При этом очевидно, что эти единицы находятся в некоторой системе, так как мы не воспринимаем каждый раз стимул в новом его качестве (хотя невозможно представить даже двух полностью идентичных проявлений стимула, имеющих бесконечное количество степеней свободы проекции, интенсивности, условий появления и пр.). Короче говоря, воспринять стимул – значит отнести его к некоторой категории. «Восприятие предполагает акт категоризации. Фактически… происходит следующее: мы предъявляем субъекту соответствующий объект, а он отвечает путем отнесения воспринятого раздражителя к тому или иному классу вещей или событий. На этой основе только и могут строиться любые наши теоретические рассуждения» (Брунер, 1977, с. 13).

С этой точки зрения восприятие ничем не отличается от познания вообще и нет никаких оснований предполагать, что законы категоризации резко отличаются от законов понятийной деятельности. При этом совершенно необязательно, чтобы они были осознанными или произвольными. По мнению Дж. Брунера, развивавшего старую идею Г. Гельмгольца о «бессознательных умозаключениях», «…теория восприятия должна включать, подобно теории познания, какие-то механизмы, лежащие в основе вывода и категоризации» (Там же, с. 14).

Это допущение совершенно не означает отказа от классического учения о сенсорных данных. Речь идет о том, что эти данные и могут быть восприняты лишь в виде элемента некоторого множества, но не как неповторимое и единичное событие. «Для установления самого простого порядка необходима “система элементов”, то есть определение сегментов, внутри которых смогут возникать сходства и различия, типы изменений, претерпеваемых этими сегментами, наконец, порог, выше которого будет иметь место различие, а ниже – подобие» (Фуко, 1977, с. 37).

Категоризация необходима даже в механистических моделях, не использующих понятие субъекта. Д.О. Хебб, например, предполагал существование неких примитивных форм перцептивной организации, делающих возможным использование признаков для различения объектов и отнесения их к определенной категории (Hebb, 1949). Физиологические модели механизмов таких первичных систем предложены П.К. Анохиным (1968) и Е.Н. Соколовым (1963) в виде «акцептора действия» и «нервной модели стимула».

Тем более категоризация обязательна для существования любого субъективного ощущения, в котором и будет себя обнаруживать. Это весьма принципиальный для уяснения момент. Многими психологами категоризация предусматривается лишь для развитых форм восприятия и служит неким дополнением, оформляющим нормальные (натуральные) чувственные данные. В своем анализе структуры сознания А.Н. Леонтьев (1975) в качестве базового, первичного элемента выделяет его «чувственную ткань». По его мнению, эта «ткань» образует чувственный состав конкретных образов реальности, актуально воспринимаемой или выплывающей из памяти. Эти образы различаются по тону, степени ясности, устойчивости, создают чувственный состав образов, придавая сознанию реальность. Понятие категории же относится к абстрактным внечувственным образованиям, и чувственная ткань противопоставляется значению, как амодальному и надындивидуальному конструкту. Субъект, по мнению А.Н. Леонтьева, способен дифференцировать восприятие реального мира и свое внутреннее феноменальное поле. Первое представлено в сознании «значимыми образами», второе – «чувственной тканью». Чувственная ткань может быть представлена в сознании в двух формах: как то, в чем существует для субъекта предметное содержание (это составляет обычное «нормальное» явление), или сама по себе. В последнем случае несовпадение обнаруживается либо в результате специально направленной интроспекции, либо в особых экспериментальных условиях. Возможность дифференцирования феноменального поля и предметных «значимых» образов составляет особенность человеческого сознания, благодаря которой человек освобождается от рабства чувственных впечатлений, извращенных случайными условиями. Идея дифференциации феноменального поля и предметных образов высказывалась ранее также Дж. Гибсоном (Gibson, 1950), Г. Уоллахом (Wallach, 1949), К. Праттом (Pratt, 1950) и еще раньше Е. Титченером (Тitchener, 1916) как различие между видимым полем (мир ощущений, отражающих признаки вещей) и видимым миром (мир предметов, вещей, событий).