Анна Фенько - Люди и деньги Страница 13

Другая черта коллекционеров — стремление к упорядочиванию, к выстраиванию предметов в серию, к полноте и завершенности этой серии. Если предмет, которого не хватает для завершения коллекции, недоступен, это может оказаться для коллекционера крахом всего его жизненного замысла.

В трактате Лабрюйера «Характеры» приводится пример коллекционера эстампов.

«Я глубоко опечален, — говорит этот человек. — Боюсь, что вообще перестану собирать эстампы. У меня полный Калло за исключением одного-единственного эстампа; правда, он не из лучших, скорее даже из наименее примечательных, но только его мне и недостает для полного собрания. Я уже двадцать лет охочусь за ним и вот теперь утратил всякую надежду: это очень тяжко».

Предмет вожделения коллекционера должен быть одновременно и уникален, и схож с другими предметами серии. Недаром французский философ Жан Бодрийяр сравнил обладание коллекцией с гаремом, «вся прелесть которого во взаимопроникновении серийности и интимности» (Бодрийяр, 1995). Как показывают социологические опросы, покупатели книжных серий, однажды втянувшись в их собирание, продолжают покупать даже те тома, которые им неинтересны. Собственно, значимой становится уже не столько сама книга, сколько момент ее помещения в общий ряд на библиотечной полке.

А вот история о неком библиофиле, собирателе уникальных экземпляров. Как-то раз он узнал, что нью-йоркский книготорговец выставляет на аукцион экземпляр, идентичный одному из тех, которыми он владеет. Он срывается с места, приобретает эту книгу, приглашает судебного пристава и сжигает второй экземпляр в его присутствии, дабы тот составил протокол об уничтожении. Вложив документ в свой собственный том, который вновь сделался уникальным, он, удовлетворенный, идет спать.

Стремление к завершенности и постоянству свойственно не только коллекционерам, но и многим невротикам, которые с помощью упорядочивания своей жизни и совершения бесконечных ритуалов (вроде мытья рук или наведения порядка на письменном столе) пытаются совладать с внезапно охватывающей их тревогой. Многие коллекционируют вещи, чтобы преодолеть эту тревогу, справиться с чувством неопределенности. Коллекционирование вносит в их жизнь порядок и защищает от хаоса окружающего мира. Собирая вещи, они как бы заклинают время, спасаясь среди любимых предметов от уничтожения и разрушения того, что им дорого. Обладание монетой, которую держал в руках древнеримский солдат или средневековый крестьянин, дает им чувство соприкосновения с вечностью.

Сообщество коллекционеров — это очень разнообразный и очень замкнутый мир. Порой это люди совершенно невероятных, часто маргинальных, но очень глубоких познаний. Например, инженер из Перми может знать гербы всех немецких княжеств XVII–XVIII веков, а фермер из штата Огайо — отличать новгородскую манеру иконописи от рязанской.

Несмотря на замкнутость и чудаковатость истинных коллекционеров, они вынуждены общаться между собой и с окружающим миром, чтобы пополнять коллекции. Коллекционер всегда поймет коллекционера.

Президент Рузвельт добился признания СССР в конгрессе лишь благодаря тому, что десятиминутная протокольная встреча с советским наркомом иностранных дел Литвиновым превратилась в двухчасовую беседу коллег-филателистов, хваставшихся друг перед другом редкостями из своих коллекций.

Рассел Белк отмечает, что поведение коллекционеров очень похоже на поведение людей, страдающих какой-либо химической зависимостью. В момент приобретения вещи коллекционера охватывает эйфория, очень напоминающая алкогольное или наркотическое опьянение (Belk, 1991). Во время поиска желаемой вещи они находятся в измененном психическом состоянии, их сознание сужено, а волевые процессы притуплены, поэтому ради получения необходимой им вещи они готовы на все:

«Что-то заставляет тратить деньги. Понимаешь, что лучше бы их не тратить, но возникает такое неописуемое чувство, потрясающее ощущение. Если испытываешь его, то вопроса, покупать или нет, не возникает. Вопрос стоит только так: могу ли себе позволить и где взять деньги».

Коллекционер часто любит вещи больше, чем людей.

В среде коллекционеров из бывшего СССР существует предание об одном очень крупном филателисте из Одессы. Жена у него была еврейка. Когда во время войны пришли немцы, к коллекционеру явился какой-то немецкий чин и сказал: «Мой начальник — филателист. Он слышал о вашей коллекции, она его чрезвычайно интересует. Если вы отдадите вашу коллекцию, он выправит документы вашей жене и ее никто не тронет. А чтобы у вас не было сомнений насчет моих слов, вот вам несколько адресов. Там вы увидите евреев. Мой генерал сделал им документы». Коллекционер сказал: «Я подумаю». Взял адреса, вечером прошел по ним и убедился, что все так и есть. Ночь не спал, думал и все-таки выбрал коллекцию, Немцы расстреляли его жену. Об этом, естественно, стало известно среди коллекционеров. Филателистов такого уровня по всей стране было не слишком много, и никто из них не захотел иметь с ним дело. И его коллекция умерла, потому что перестала пополняться (Мусвик, 2002).

Символическое значение одежды

Знаком социального статуса для среднего европейца и американца являются автомобиль и тип жилья. Для россиян же способом личной и социальной идентификации остается одежда. Именно поэтому мы ходим на базар в туфлях на высоких каблуках и ездим в метро в норковых шубах.

Вряд ли кто из современных потребителей всерьез полагает, что, отправляясь в универмаг за очередным галстуком, босоножками или сумочкой, мы удовлетворяем свою потребность в тепле и физическом комфорте, как делали наши далекие предки, изготавливая одежды из шкур. Вероятно, даже у них шкуры делились не только на летние и зимние, но и на красивые и уродливые, престижные и простенькие, модные и устаревшие.

Существует множество исследований социального значения моды и того, что мы сообщаем о себе окружающим с помощью своей одежды (на протокольном языке светских мероприятий это зовется «dress-code»). Существуют две точки зрения на то, как устроены эти сообщения.

Одна точка зрения, которой придерживается, к примеру, Жан Бодрийяр, предполагает, что потребители с детства усваивают идеологические коды одежды, стиля и моды как «естественную» часть мира (Бодрийяр, 1995). Пиджаки, шляпы, кепки, покрой платья и длина юбки отражают социальный порядок и обеспечивают его воспроизводство. Мы не свободны в использовании предметов одежды, они заданы нам извне, и мы вынуждены подчиняться «диктату моды». Благодаря социальному давлению рекламы и СМИ общество производит «правильных» потребителей, мечтающих о символах принадлежности, статуса и иерархии.

Однако в последние годы все более популярной, в том числе в массовых журналах о моде, становится другая точка зрения. Мода больше ничего не диктует. Человек сам, используя отдельные предметы как «слова» или даже «буквы» особой знаковой системы, способен составлять из них символические сообщения, выражающие его идентичность, ценности и личностные смыслы (Thompson & Haytko, 1997). Люди произвольно играют значениями вещей, комбинируя деловой костюм с кроссовками, рюкзак с вечерним платьем, драные джинсы с часами Rolex. И это прочитывается окружающими уже не как отсутствие вкуса, то есть незнание правил «грамматики» одежды, но как оригинальность, проявление творческого подхода, отражение личностных установок и жизненного стиля человека.

Американский исследователь Джефф Мюррей попытался на практике проверить, какая из точек зрения на символическое значение одежды ближе современным потребителям (Murray, 2002). Он провел несколько десятков интервью с американцами — представителями среднего класса в возрасте от 22 до 56 лет, спрашивая о том, как они относятся к моде, следуют ли ей, как они могут определить свой стиль в одежде и что он для них означает.

В ходе исследования было выделено несколько тематических линий. Одна из них связана с напряжением, возникающим в результате того, что в индивидуальном стиле сталкиваются различные этнокультурные традиции и «глобальные» тенденции моды.

Автор приводит в пример университетского преподавателя — 29-летнего Сурендру, индуса по происхождению, живущего в США семь лет. Он явился на интервью в джинсах Levi's, серой футболке, кроссовках Nike и с волосами, высветленными «перьями». С одной стороны, респондент — типичный космополит, так как он живет одновременно в нескольких культурных традициях (европейской, североамериканской и сикхской), не принадлежа полностью ни одной из них. С другой стороны, он признается: «В глубине души я сикх и всегда им останусь». Сурендра объяснил, что в Индии носить джинсы Levi's и кроссовки Nike считается «крутым». Для многих индусов американские товары — это символы западной культуры, особенно для молодежи. Те, кто старше 50, более консервативны, они считают, что молодежь должна соблюдать национальные традиции.