Будь чудом. 50 уроков, которые помогут тебе сделать невозможное - Бретт Регина Страница 13

Когда я была в отпуске, стала свидетелем того, как два брата дразнили друг друга на пляже. Их отец рассердился и отвел одного сына в сторону. Он велел мальчику встать. Как только тот послушался, мужчина велел ему сесть. Как только мальчик сел, отец велел ему снова встать. Мальчик садился и вставал, как послушный пес, пока не начал скулить.

Больше 15 минут мальчик выполнял команды «сесть – встать». Все, кто были рядом, видели его унижение, но ничего не сделали. Когда мальчик еще сильнее расплакался, его брат принялся кидать в него песком и игрушками и смеяться. Отец на это никак не отреагировал.

Мой внутренний голос хотел крикнуть этому отцу: «Прекратите! Оставьте мальчишку в покое». Но другой голос внутри меня шептал: Это его сын. Это их дело.

Я ничего не сделала.

В одной кофейне в Кливленде я сидела рядом с группой женщин. Во время общей беседы одна из них рассказала анекдот, который можно было воспринять как расистский. Я была поражена. Никто из компании не рассмеялся, но никто и не сделал ей замечания. Кто-то из них быстро сменил тему.

Один мой внутренний голос вопил: Как ты можешь позволить ей выдавать нетерпимость за юмор? Скажи что-нибудь! А другой голос бранился: Не закатывай сцену. Ты ее даже не знаешь. Достаточно просто не смеяться. И, послушавшись этого второго голоса, я не сказала ничего.

Как-то после школьного футбольного матча в Кенте мы прошли мимо компании мужчин, сидевших в тюнингованной машине, на заднем стекле которой огромными буквами было выведено слово Ford. Мой знакомый бросил громкую реплику: вот, мол, какая деревенщина. Пару минут спустя машина проехала мимо нас, и один из сидевших в ней выкрикнул в его адрес расистское оскорбление. Мой друг был в гневе, но так и не признал, что этот инцидент спровоцировал его собственный комментарий. Не желая усугублять ситуацию, я ничего не сказала.

Однажды утром тихий 17-летний парнишка, который ни разу в жизни не попадал в неприятности, взял бейсбольную биту и убил спящего отца.

В субботу я ехала на местный фестиваль близнецов в Твинсбурге вместе с еще одной парой. Рядом с нами притормозил общий знакомый в своем «Порше» и отпустил шуточку насчет «цыпочек», которым он собирался «устроить смотр» на фестивале. Его интересовало только одно, и он живописно изобразил, что именно: двойной набор больших грудей, ха-ха! Женщину, ехавшую со мной, просто разъярило его пренебрежительное отношение к нашему полу. Кроме нее и меня, в нашей машине женщин больше не было. Я хотела было присоединиться к ее возражениям, но ничего не сказала.

Однажды вечером, выходя из вагончика-ресторана в Кливленде и собираясь отправиться в театр, я увидела семью из пятерых человек, которые шли к своей машине. Внезапно отец пнул сына в спину. Когда мальчик заплакал, мне захотелось выпрыгнуть из машины и крикнуть мужчине, чтобы тот прекратил. Но кто я такая, чтобы читать лекции отцу? Это могло быть опасно. А что, если у него с собой пистолет? Что, если он сделает ребенку еще больнее после того, как я уеду?

Я до сих пор слышу это свое молчание. Снова, и снова, и снова.

А вы свое слышите?

Почему мы не вступаемся? Боимся оказаться неправыми. Боимся быть теми, кто раскачивает лодку. Боимся, что нам нанесут ущерб. Однако именно наше молчание позволяет наносить ущерб другим.

Слишком многие из нас помалкивают. Много лет назад я писала рассказ-расследование о подростке из города Риттман, штат Огайо, которого арестовали за то, что он убил своего отца. Год за годом Уилл Снайдер терпел постоянные побои от рук отца-алкоголика, который страдал серьезным неизлечимым психическим заболеванием. А однажды утром, 21 января 1996 года, тихий 17-летний парнишка, который ни разу в жизни не попадал в неприятности, взял бейсбольную биту и убил спящего отца. Едва узнав об этой новости, поток соседей и друзей устремился в полицию, стремясь защитить мальчика. Они рассказывали полицейским о тех многочисленных случаях, когда видели его с синяками.

Соседи видели, как отец Уилла ударил его так сильно, что мальчик упал на землю. Друзья видели Уилла с синяками под глазами, ссадинами и следами от ремня. После того как полиция завершила расследование, 70 свидетелей подтвердили, что отец годами избивал Уилла. Уилл был обвинен в убийстве. Судья дал ему 5 лет условно с испытательным сроком. Никто не смел вступиться за него, пока не стало слишком поздно.

Есть знаменитое стихотворение пастора Мартина Нимёллера о том, как добропорядочные немцы во времена нацистского режима не сумели защитить права других людей. Это мощное послание всем нам:

Когда они сначала пришли за коммунистами, я не вступился за коммунистов, потому что я не был коммунистом.

Потом пришли за членами профсоюзов, и я за них не вступился, потому что не был членом профсоюза.

Потом пришли за евреями, и я за них не вступился, потому что не был евреем.

Потом они пришли за мной, и к тому времени никого не осталось, чтобы вступиться за меня.

Почему мы не вступаемся?

Боимся оказаться неправыми. Боимся быть теми, кто раскачивает лодку. Боимся, что нам нанесут ущерб.

Однако именно наше молчание позволяет наносить ущерб другим.

Южноафриканский священник Аллан Босак, который боролся против апартеида, как-то сказал, что, когда мы предстанем перед Богом в конце нашей жизни, чтобы он нас судил, Бог спросит: «Где ваши раны?»

Слишком многие ответят: «У нас нет никаких ран».

И тогда Бог спросит: «Неужели вы не нашли ничего, за что стоило бы драться?»

Урок 13

Рождайся заново каждый день

Звонок раздался в воскресенье поздно вечером, около половины десятого. Женщина откашлялась, потом оставила короткое сообщение на моей рабочей голосовой почте. Это произошло после того как я написала колонку, проникнутую духом оптимизма.

«Я только что прочла вашу статью в воскресной газете. Я родилась в 1930-е годы. Моя мать была не замужем. Она отказалась от меня, и я попала в приемную семью. Лучше бы она тогда сделала аборт, потому что у меня никогда не было счастливой жизни. Уверена, что на свете есть множество людей, которые чувствуют то же, что и я».

И все. Она повесила трубку.

Я несколько раз прослушивала это сообщение, чтобы понять, не чувствуется ли в ее голосе гнева, или обиды, или того и другого разом. Эта женщина сказала, что лучше бы она никогда не рождалась. Она прожила на свете больше половины столетия – и ее жизнь никогда не была счастливой.

Интересно, в чем она измеряла счастье.

Неужели она никогда не видела роскошного заката, разливающегося по горизонту? А как же сотни звезд на фоне черного неба? Неужели она никогда страстно не целовалась?

Съезжала ли она когда-нибудь на велосипеде с холма, так чтобы ветер трепал ее волосы? Бродила ли по руслу ручья, чувствуя, как мягкий ил просачивается между пальцами? Неужели она никогда не лепила снеговика, не читала прекрасного романа, не выигрывала в карты?

Мерит ли она счастье мгновениями – или годами? Должно быть, годами.

Наверное, она свалила все эти годы в кучу и объявила свою жизнь несчастливой.

Может быть, она так и не сумела оправиться от чувства обиды за то, что ее бросила биологическая мать. Может быть, удочерившие ее люди были злы или склонны к насилию. Но никто из нас – даже те, у кого с самого начала были два родителя, – не имеет гарантий абсолютной безусловной любви и счастья. Жизнь не так устроена, она штука куда более волнующая.

Мы были бы несчастны, если бы были счастливы все время. Это было бы все равно что вечное лето. Нам наскучили бы свет солнца и голубые небеса, если бы мы видели их каждый день. Вот поэтому я люблю Огайо. Здесь великолепная смесь гроз, метелей, жары, осенних листьев и грандиозных битв снежками.