Заблуждения толпы. Почему люди коллективно сходят с ума - Уильям Дж. Бернстайн Страница 13

Говоря языком психологии, все мы приматы, ищущие закономерности. Это утверждение отнюдь не ново: уже около 1620 года Бэкон69 замечал, что «человеческий разум по своей склонности легко предполагает в вещах больше порядка и единообразия, чем их находит» [44]. То есть мы фактически запрограммированы выявлять некие отношения даже там, где их зачастую вовсе нет; эту склонность научный журналист Майкл Шермер назвал «упорядочиванием». Причудливые нумерологические схемы Иоахима, безусловно, можно отнести к этому разряду70 .

Естественный отбор в ходе эволюции дает готовое объяснение нашей склонности к галлюцинациям упорядоченности. В далеком человеческом прошлом кара за игнорирование серьезной угрозы была по-настоящему строгой: достаточно пропустить негромкое шипение или промельк желто-черных полос в зарослях, замеченный краем глаза, – и ты труп; цена желания везде и всюду слышать змей и видеть тигров была высока, но несопоставима с гибелью. Следовательно, эволюция поощряла чрезмерное внимание к данным не только у людей, но и в любом организме с функционирующей нервной системой71 .

Библия – громадный текст, около 783 000 слов, более чем 2000 стандартных печатных страниц, в нем перечисляется бесчисленное множество персонажей и событий, вследствие чего этот текст представляет собой сокровищницу для тех, кто ищет закономерности и связи; не остался в стороне и тяготевший к математике Иоахим, чья историческая схема утверждала, что третья эпоха будет эпохой радости, свободы и изобилия, когда истина Божья сделается доступной всем верующим без церковного посредничества, и это счастливое положение дел продлится до Страшного суда72 .

Иоахим не был ни революционером, ни харизматичным пророком, бередившим умы масс посланиями Господа; скорее он был произвольным толкователем Священного Писания. Более того, он старательно уклонялся от изложения точных сведений о третьей эпохе, этого времени смутного совершенства человеческой природы и протокоммунизма, который искоренит все человеческие пороки, прежде всего приверженность материальным благам. Поневоле вспоминается неясное предзнаменование Маркса: «Каждому будет дано столько, что он станет радоваться не своему благополучию, а тому, что его ближний тоже что-то получил. Он будет считать предметы не своей собственностью, а чем-то таким, что даровано другим через него»73 . Видение Иоахима было настолько неопределенным (подразумевалось, что жизнь постепенно изменится без какого-либо заметного вмешательства устрашающих фантазий Откровения), что его одобрили сразу трое сменявших друг друга пап. Иоахим считал, что грядущая третья эпоха в конечном счете исправит недостатки современной ему второй эпохи, но угнетаемые феодалами массы не отличались терпением нашего аббата. Они рассчитывали на более радикальные меры.

Математика Иоахима, в силу того что она одновременно привлекала широкую публику и позволяла использовать всевозможные библейские схемы и числовой мистицизм Библии, сохранилась в той или иной форме до наших дней. Среди духовных наследников аббата, к примеру, выделяется фракция обретавших могущество францисканцев, которые отвергали материализм, свойственный идеологии их ордена. Для них математика была проста: у Матфея (1:17) ясно сказано, что четырнадцать поколений лежат между Авраамом и Давидом, еще четырнадцать поколений – между правлением Давида и Вавилонским пленением, еще четырнадцать поколений – между пленением и рождением Христа. Таким образом, первая эпоха должна насчитывать сорок два поколения, каждое из которых длилось тридцать лет, – всего получается 1260 лет. Текущая вторая эпоха будет такой же длинной и завершится в 1260 году, после чего начнется тысячелетнее царство третьей эпохи.

Чем прочнее утверждалось Средневековье, тем увереннее экономический рост, вызванный кризисом феодализма и ростом торговли и денежной экономики, вел к неравенству доходов, что обернулось появлением множества яростных антисемитских нарративов о конце времен. Один текст, «Книга ста глав» на немецком языке, появился почти одновременно с еретическими воззрениями Мартина Лютера.

Этот текст начинался с того, что архангел Михаил излагает анонимному автору послание Господа: человечество настолько разгневало Всевышнего, что Он готов был обрушить на землю кары небесные, но все же решил дать людям отсрочку. Господь через Михаила велит автору собрать праведных в ожидании прибытия «Императора из Шварцвальда» [45], который изречет кровавое пророчество о конце времен в духе книги Откровение, но также принесет в изобилии еду и вино. Праведные, в основном страдающие бедняки, будут повсюду сеять смерть и разорение, не щадя ни аристократов, ни духовенство. Мессия этого текста не готов подставлять вторую щеку, он потребует убивать двадцать три сотни священников ежедневно на протяжении четырех с половиной лет74.

Отвращение к развращенности церкви не было чем-то новым: задолго до Мартина Лютера и задолго до Иоахима распутство и плотские грехи духовенства, в особенности грехи пап, вызывали недовольство христиан. Лютер всего-навсего оказался в нужное время в нужном месте. Печатный станок Гутенберга, изобретенный приблизительно семьюдесятью годами ранее, значительно снизил затраты на воспроизведение памфлетов и книг (примерно в 30 раз), а мастера в лютеровском Виттенберге могли печатать не только на латинице, но и на греческом и древнееврейском языках, как и положено авангарду новых технологий.

Для реформации Лютеру требовалась поддержка аристократии, поэтому он старательно изливал недовольство на теологические вопросы и тщательно избегал касаться политических тем. Великий реформатор обращался за советом к библейским текстам – к Посланию Римлянам, к Первому посланию Петра, где утверждалось, что законы цезаря (кесаря) должны по-прежнему соблюдаться: «Будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа» [46].

Сам Лютер не слишком-то стремился, как видим, к социальным реформам, но другие люди применяли его методы в социальной области. Лютер не только разрушил крепкую церковную монополию на толкование Священного Писания, но и продемонстрировал всем могущество печатного станка. Когда его спросили, почему он мало проповедует, Лютер ответил: «Мы полагаемся на наши книги»75.

В начале шестнадцатого столетия скудный урожай, бесчинства аристократии и лютеровское рвение сообща привели к кровопролитному народному восстанию. Легенда гласит, что 23 июня 1523 года, через шесть лет после того, как Лютер прибил свои девяносто пять тезисов к дверям виттенбергской замковой церкви, графиня Люпфен-Штюлинген (это Швабия, к северу от современной центральной Швейцарии) велела тысяче двумстам крестьянам, вышедшим собирать сено, заняться вместо этого сбором улиток, раковины которых она предположительно намеревалась нанизать на бусы. Потребность графини в улитках настолько разозлила крестьян, что вспыхнул бунт, который за следующие два года распространился по большей части немецкоязычной Европы76.

В 1524–1525 годах крестьянские воинства выдержали череду сражений, известных под общим названием Немецкой крестьянской войны (в просторечии – войны улиток), против ландскнехтов, то есть наемников, привлеченных местной аристократией. Эти столкновения чаще всего заканчивались массовыми расправами над плохо обученными и плохо вооруженными бунтовщиками. На протяжении большей части