Евгений Мансуров - Психология творчества. Вневременная родословная таланта Страница 15

«Вполне понятно, что у Лоренцо Великолепного, этого великодушного государя, Микеланджело научился всему, кроме ремесла царедворца, – отмечает А. Стендаль в своей капитальной книге «История живописи в Италии» (Франция, 1818 г.). – Напротив, весьма вероятно, что, видя обращение с собой как с равным со стороны лучших людей эпохи, он рано утвердился в той римской гордости, которая не склонит головы ни перед какой низостью и которую он обессмертил тем, что сумел придать столь поразительную экспрессию «Пророкам» Сикстинской капеллы (Рим, 1536–1541 гг.)».

Уже этим «вхождением в вечность» художник-творец доказывает неслучайность своего рождения. Уже этой способностью «придать поразительную экспрессию» он становится если не выше, то значительнее властителя «всех природных богатств и иже с ними подданных». Незримая, но осязаемая власть! Ибо только гений да безумец может, не сдерживая гнева, ответить своему недоброжелателю: «Князь! Тем, чем вы являетесь, вы обязаны случаю и происхождением; тем, чем я являюсь, я обязан самому себе. Князей есть и будет тысячи, Бетховен – один!»

Мятежность «аристокрации духа» можно, конечно, объяснить гордыней ума; их нелюдимость, доходящую до полного затворничества, – ложным или истинным самоуничижением. Однако едва ли обе эти крайности укажут нам на действительную причину их асоциального поведения в быту. Одна из дочерей Марии Склодовской-Кюри (1867–1934), Ирэн, сама ставшая известным физиком, в этой связи вспоминает: «Тот факт, что мать не искала ни светских связей, ни связей с людьми влиятельными, иногда считают свидетельством ее скромности. Я полагаю, что это скорее как раз обратное: она очень верно оценивала свое значение и ей нисколько не льстили встречи с титулованными особами или с министрами. Мне кажется, она была очень довольна, когда ей довелось познакомиться с Редьярдом Киплингом, а то, что ее представили королеве Румынии, не произвело на нее никакого впечатления».

Уникальность своего «дара нездешнего» чувствовал и поэт Ф. Петрарка, когда с гордостью не простого смертного замечал: «Некоторые из величайших венценосцев моего времени ценили мое внимание больше, чем я их, вследствие чего их высокое положение доставляло мне только многие удобства, но не малейшей докуки…» (из «Письма к потомкам», Италия, 1374 г.).

Оставим без комментариев утверждение художника-творца об идиллии в отношениях между «князем» и «философом» («многие удобства без малейшей докуки»), достаточно и того, если «первый литератор своего века» может сам присуждать достоинства влиятельных особ перед лицом веков грядущих. И как знать, если б не эта привилегия таланта, в его общении с сильными мира сего было бы меньше дерзости и неповиновения, иногда позволительных аристокрации духа.

«Историческая значимость и социальный вес гениев умножают и усиливают то положительное и негативное, что может заключаться в их творчестве, – констатирует российский психолог Николай Гончаренко. – Им часто позволяют больше других, многое они могут позволить себе сами и, как Цезарь, перейти свой Рубикон» (из книги «Гений в искусстве и науке», СССР, 1991 г.).

Артур Шопенгауэр (1788–1860) шел еще дальше, полагая, что способности, данные природой, выше иерархических уложений, установленных «обществом большинства»: «Каждый истинный мыслитель в известном смысле подобен монарху: он непосредствен и никого не признает над собой». Что ж, Рубикон перейден с верой, что право на силу есть, прежде всего, моральное право.

Блок информации первый

«Аристокрация духа», или Имя, приравненное к титулу

I. «Изъявляли свое неудовольствие даже с некоторым негодованием…»

• «Говорят, что Солон (между 640 и 635 – ок. 559 до н. э.) по просьбе лидийского царя Креза приехал к нему в Сарды. Проходя по дворцу и видя множество придворных в богатых нарядах, важно расхаживающих по комнатам, Солон каждого принимал за Креза, пока, наконец, его не привели к самому Крезу. На том было надето большинство из его драгоценностей. Но Солон ни словом, ни действием не выразил своего восхищения. Царя это задело. Он приказал открыть для гостя все свои сокровищницы, потом провести его по покоям и показать всю роскошную обстановку. Но Солон смотрел на все с презрением. Когда осмотр был окончен и Солона привели к Крезу, царь обратился к нему с вопросом, знает ли он человека, счастливее его, Креза? Солон отвечал, что знает такого человека: это его согражданин Тепл. И рассказал, что Тепл был храбрым воином, имел много детей и погиб за Отечество. Солон показался Крезу чудаком и грубияном. «А нас, – воскликнул Крез с гневом, – ты не ставишь совсем в число людей счастливых?» На что Солон ответил: «Царь Лидийский! В жизни бывают всякие превратности. И завтра все может перемениться. А называть счастливым человека при жизни, пока он еще подвержен опасностям, – это все равно, что провозглашать победителем и величать венком атлета, еще не кончившего состязание: это дело неверное, лишенное всякого смысла. Поэтому мы, эллины, считаем, что нельзя назвать счастливым человека до конца его жизни». После этих слов Солон удалился; Креза он обидел, но не образумил…» (из книги П. Таранова «Философия сорока пяти поколений», Россия, 1999 г.).

• «Установление власти «тридцати» в Афинах (в 404 г. до н. э.) и их тираническую расправу над неугодными гражданами Сократ (ок.470–399 до н. э.) встретил резко критически. Имея в виду участившиеся при правлении «тридцати» казни, Сократ в одной из бесед заметил, что для него «кажется странным, если человек, взявшись быть пастухом стада коров и убавляя и ухудшая их, не сознает, что он плохой пастух; но что еще более для него странно, если человек, взявшись быть начальником в государстве и убавляя и ухудшая граждан, не стыдится этого и не сознает, что он плохой начальник». Доносчики довели слова Сократа до верхушки нового правления – Крития и Харикла. Последние вызвали дерзкого и словоохотливого старца (Сократу к этому времени было уже 65 лет) и напомнили ему свой закон, запрещавший вести беседы с юношеством. Сократ в иронической манере спросил, можно ли уточнить содержание запрета. Критий и Харикл согласились дать ему соответствующие разъяснения, и между ними состоялась прелюбопытная беседа, в ходе которой Сократ припер к стенке тиранов, заставив их скинуть маску законников и прибегнуть к прямым угрозам… Харикл, рассердившись, сказал: «Сократ, ты не понимаешь, мы предписываем тебе вовсе не вести бесед с молодыми людьми… и ты должен отказаться от этих пастухов, в противном случае берегись, чтобы тебе собою же не уменьшить числа коров». Продолжая преследовать Сократа, тираны, правда, не решились на прямую расправу с ним…» (из книги В. Нерсесянца «Сократ», СССР, 1984 г.).

• «Философ-киник Диоген (400–323 до н. э.) оставался верен своей острословной манере… Когда присматривавший за ним Ксениад (богатый коринфянин, купивший Диогена и поручивший ему воспитание своих детей и управление хозяйством. – Е.М.) спросил Диогена, как его похоронить, тот ответил: «Вниз лицом». На вопрос: «Зачем?», он ответил: «Ведь скоро все, что было внизу, окажется наверху». (Эти слова связаны с тем, что македоняне к этому времени уже захватили власть и из подчиненных стали властителями)…» (из книги П. Таранова «Сокровищница дерзаний. Мост в неизвестное. Цепочка путеводных огней», Россия, 2000 г.).

• «Диоген (ок.400–323 до н. э.) жил в бочке. Это знают все… К Диогену приходили пообщаться великие люди того времени, и Диоген, сплевывая сквозь зубы, нехотя отвечал на поставленные вопросы, всем своим видом показывая, как он недоволен вмешательством в частную жизнь… С Александром Македонским Диоген встречался не раз. Такое чувство, что Александру не с кем было поговорить по душам и, возвращаясь из очередного похода, он по пути непременно заворачивал к старцу, который не отходил далеко от своего благословенного пифоса-бочки. «Приветствую тебя, Диоген! Как поживаешь? Не дашь ли мне добрый совет?» – «А для чего я, по-твоему, сижу в этой бочке, как не давать советы? Спрашивай!» – «Что нужно сделать, чтобы стать мудрым, таким, как ты?» – «Стань бедным». – «Но бедный не может завоевать весь мир!» – «А зачем ты хочешь завоевать весь мир?» – «Чтобы объединить греков». – «И что тогда?» – «Тогда я успокоюсь и сяду на травку рядом с тобой и буду петь песни и пить вино». – «Так что же мешает тебе это сделать прямо сейчас?»…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.).

• «От философа-киника Диогена (ок.400–323 до н. э.) никто никогда не слышал ничего милого или приятного, по крайней мере напрямую. Однажды его пригласили на шикарную виллу, обставленную изящной мебелью, с роскошными коврами на полах и стенах. Все было сделано со вкусом, и даже неприхотливый киник должен был это оценить. Однако он плюнул хозяину дома в лицо, затем вытер его своим плащом и сказал, что просто не смог найти во всем доме ни одного ужасного пятна, куда бы он мог сплюнуть…» (из книги Й. Циттлау «От Диогена до Джобса, Гейтса и Цукерберга. «Ботаники», изменившие мир», Германия, 2011 г.).