Карл Юнг - Отношения между эго и бессознательным Страница 16

Одна юная пациентка, проявлявшая крайне сентиментальную привязанность к матери, всегда видела ее в зловещих снах. Там мать появлялась в облике ведьмы, призрака или преследующего сновидицу демона. Мать избаловала ее выше всякого оправдания и настолько ослепила нежностью, что дочь не могла сознательно разглядеть пагубного материнского слияния. Отсюда и компенсирующая критика, осуществленная бессознательным.

Однажды и мне случилось слишком низко — как в интеллектуальном, так и в моральном отношении — оценить одну из моих пациенток. Во сне я увидел замок на высоком утесе; на самой верхней башне замка был балкон и там сидела моя пациентка. Я без колебаний рассказал этот сои пациентке, что, как и следовало ожидать, имело наилучшие последствия.

Всем известно, как легко мы ставим себя с глупое положение перед теми, кого несправедливо недооценили. Конечно, может случиться и прямо противоположное, как это однажды произошло с моим другом. В те годы еще зеленый студент, он написал Вирхову, известнейшему патологу, письмо, прося аудиенции у “его превосходительства”. Когда, дрожа от страха, он предстал перед Вирховым и попытался назвать себя, то выпалил: “Моя фамилия Вирхов”. После чего “его превосходительство”, озорно улыбаясь, сказал: “А! Так ваша фамилия тоже Вирхов?” Чувство собственной ничтожности оказалось явно не по вкусу бессознательному моего друга, и, в результате, оно тотчас же побудило его представиться как равному Вирхову в величии.

В этих более личных отношениях конечно же нет нужды в сколь-нибудь по-настоящему коллективных компенсациях. Напротив, в нашей первой истории использованные бессознательным фигуры имеют определенно коллективную природу: это герои мировой истории. Здесь возможны два толкования: либо младший брат моего пациента — человек признанный, обладающий большим весом в обществе; либо мой пациент переоценивает свою собственную важность не только по отношению к брату, но и ко всем остальным людям. Для первого предположения нет никакого основания, тогда как очевидность второго, как говорят, бросается в глаза. Поскольку крайнее высокомерие этого человека затронуло не только его самого, но гораздо боле широкую социальную группу, компенсация воспользовалась коллективным образом.

То же самое справедливо и в отношении второй истории “Ведьма” — это коллективный образ. Исходя из этого мы должны заключить, что слепое доверие молодой женщины в той же мере относилось к более широкой социальной группе, в какой оно относилось к ее матери лично. И это на самом деле имело место, поскольку она все еще жила в исключительно инфантильном мире, где весь остальной мир отождествлялся с ее родителями. Приведенные примеры касаются отношений внутри личной сферы. Но существуют и безличные отношения, которые время от времени требуют бессознательной компенсации. В таких случаях коллективные образы приобретают более или менее мифологический характер. Моральные, философские и религиозные проблемы, вследствие их действительности для всех людей, должны, по всей вероятности, требовать мифологической компенсации. В упомянутой выше новелле Г. Дж. Уэллса мы находим классический тип компенсации: мистер Примби, карликовая личность, обнаруживает, что он не кто иной, как перевоплощение Саргона, царя царей (Саргон — царь|. (XXIV в. до н…). основатель обширной державы Двуречье с центром в Аккаде. Согласно легенде сделаться царем ему помогла влюбившаяся в него богиня Иштар. Подробнее см.: Мифы Народов мира: Энциклопедия: В 2 т. М., 1988. — Т. 2. С. 409–410. — Прим. пер.). К счастью, гений автора выручает бедного старого Саргона из патологически глупого положения и даже дает читателю шанс ощутить трагический и вечный смысл в этом жарком скандале. Мистер Примби, полное ничтожество, сознает себя точкой пересечения всех прошедших и грядущих времен. Легкое безумие — не слишком дорогая цена за это знание, при условии, что в конечном счете чудовище изначального образа не сжирает Примби, хотя в действительности ему едва удалось избежать этого.

Универсальная проблема зла и греха составляет другой аспект наших безличных отношений к миру. Поэтому, едва ли не больше всякой другой, эта проблема вызывает коллективные компенсации. Одному из моих пациентов, шестнадцатилетнему юноше, в качестве начального симптома тяжелого невроза навязчивости приснился следующий сон:

Он идет но незнакомой улице. Темно. Вдруг он слышит за собой шаги. От страха он идет быстрее. Шаги приближаются, и его страх растет. Он пускается бежать, но шаги, кажется, догоняют его. Наконец он оборачивается и видит дьявола. В смертельном ужасе он прыгает вверх и повисает в воздухе.

Этот сон повторился дважды, что является признаком его безотлагательности.

Увы, хорошо известно, что неврозы навязчивости, вследствие свойственных им мелочной щепетильности и обрядовой педантичности, не только имеют внешнюю видимость моральной проблемы, но действительно до краев наполнены нечеловеческими безобразиями и жестоким злом, против объединения с которыми в одно целое и вступает в отчаянную борьбу в остальном тонко организованная личность. Это объясняет, почему гак много дел приходится выполнять в церемониально “корректном” стиле, как если бы нужно было противодействовать злу, притаившемуся в тени. После этого сновидения начался невроз, существенная черта которого состояла в том, что пациенту, употребляя его выражения, нужно было поддерживать себя в “подвешенном” или “неоскверненном” состоянии чистоты. Ради этой цели он либо обрубал, либо лишал “действительности” все отношения с миром и со всем тем, что напоминало ему о бренности человеческого существования, добиваясь этого при помощи безумных формальностей, скрупулезных очистительных обрядов и заботливого соблюдения бесчисленных правил и предписаний невероятной сложности. Еще до того, как у пациента появились какие-то подозрения об ожидавшем его адском существовании, сновидение показало ему, что если бы он захотел снова опуститься на землю, ему пришлось бы заключить договор с дьяволом.

В другом месте я описал сновидение, иллюстрирующее компенсацию религиозной проблемы у одного молодого студента теологии (“Archetypes of the Collective Unconscious” (Collected Works. Vol. 9. 1) pars. 71.). Он запутался во всякого рода разногласиях в толковании вероучения, что нередко случается с современными людьми. И вот во сне он оказался учеником “белого мага”, одетого, однако, во все черное. Тот поучал его до какого-то момента, а затем сказал, что теперь им нужен “черный маг”. Тут появился “черный маг”, одетый, впрочем, во все белое, и заявил, что нашел ключи от рая, но нужна мудрость “белого мага”, чтобы понять, как ими пользоваться. Это сновидение явно содержит в себе проблему противоположностей, которая, как известно, нашла в даосизме решение, весьма отличное от взглядов, превалирующих в западной культуре. Используемые сновидением фигуры представляют собой безличные коллективные образы, соответствующие природе безличной религиозной проблемы. В противоположность христианскому взгляду сновидение подчеркивает относительность добра и зла в том смысле, который сразу вызывает в памяти даосский символ — Инь и Ян.

Из подобных компенсаций не следует непременно заключать, будто стоит только сознательному уму углубиться в универсальные проблемы, как бессознательное поспешит произвести соразмерные широкомасштабные компенсации. Есть еще то, что можно было бы назвать законным и незаконным интересом к безличным проблемам. Такого рода экскурсы законны лишь тогда, когда они возникают из глубочайших и подлинных потребностей индивидуума; незаконны же они в том случае, когда представляют собой либо чисто интеллектуальное любопытство, либо бегство от неприятной действительности. В последнем случае бессознательное производит “слишком человеческие” и чисто личные компенсации, цель которых очевидна — вернуть сознательный ум к обыденной реальности. Людям, незаконно отправляющимся в погоню за бесконечным, часто снятся смехотворно банальные сны, имеющие целью охладить их пыл. Таким образом, из характера компенсации мы сразу можем сделать выводы относительно серьезности и правомерности сознательных устремлений.

Конечно, есть немало людей, которые не отваживаются признать, что бессознательное могло бы иметь “великие” идеи. Они будут возражать: “Неужели вы действительно думаете, будто бессознательное способно предложить что-то подобное конструктивной критике, являющейся достоянием нашего западного образа мысли?” Конечно, если подходить к проблеме интеллектуально и навязывать бессознательному рациональные интенции, предмет дискуссии лишается всякого смысла. Никогда не нужно стремиться навязать нашу сознательную психологию бессознательному. Его ментальность инстинктивная; оно не располагает дифференцированными функциями и не “мыслит” в том смысле, какой мы вкладываем в понятие “мышления”. Бессознательное просто создает образ, который есть реакция и ответ на сознательную ситуацию. Этот образ содержит в себе столько же мысли, сколько и чувства, и, пожалуй, является всем чем угодно, только не продуктом рационалистического обдумывания. Такой oбраз было бы лучше охарактеризовать как прозорливое видение художника. Мы склонны забывать, что проблема, похожая на ту, что легла в основу упомянутого последним сновидения, даже для сознательною ума сновидца выступает не как интеллектуальная, а как глубоко эмоциональная проблема. Для высоконравственного человека этическая проблема — это жгучий вопрос. уходящий корнями как в глубочайшие инстинктивные процессы, так и в его самые идеалистические стремления. Для нею эта проблема катастрофически реальна. Поэтому неудивительно, что и ответ вырастает из глубин его натуры. То обстоятельство, что каждый. думает, будто его психология есть мера всех вещей, и если, к тому же, уродившись глупым, кто-то сочтет такую вот проблему незаслуживающей его внимания, нимало не должно беспокоить психолога, ибо он обязан относиться к вещам объективно, воспринимая их таковыми, какие они есть, а не искажать их в пользу своих субъективных предположений. Более одаренные и восприимчивые натуры могут законно оказаться захваченными безличной проблемой, и в той степени, в какой это происходит, их бессознательное способно ответить им в том же стиле. И так же как сознательный ум может задать вопрос: “Почему существует этот ужасный конфликт между добром и злом?”, так и бессознательное может ответить: “Приглядись, внимательнее! Одно нуждается в другом. Самое лучшее, именно потому что оно самое лучшее, несет в себе зародыш зла, и нет ничего настолько плохого, чтобы из него не могло вырасти ничего хорошего”.