Андрей Гронский - Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России Страница 16

Один из респондентов указывал, что с его точки зрения эти события научили людей большей терпимости: «Мы учимся с этим жить. Этот кризис послужил катализатором того, что мы стали учиться жить, осознавая, что существуют разные позиции, которые могут отличаться радикально».

Прощание с вымышленной страной: стадии культурного шока

Думаю, вполне обоснованно можно сказать, что многие представители либерально мыслящей интеллигенции в последние годы пережили состояние культурного шока. Сначала в 2012—2013-м, а затем наиболее остро в 2014 году они неожиданно для себя осознали, что государство, в котором они живут, о котором у них было сложившееся представление, было плодом фантазии, а также придуманным был и тот народ, который их окружает. Это осознание было особенно болезненным, потому что произошло неожиданно. Как сказала белорусская писательница Светлана Алексиевич: «Ясно, что мы себе придумали народ, народ какой-то совершенно другой. Мы все говорили, что же он молчит? Но вот он заговорил. Когда он заговорил, то стало очень страшно. Так что это грустно, но мы все живем с чувством поражения»51.

Социальные и политические изменения, произошедшие в последние годы в жизни страны, фактически стали психической травмой (хотя конечно и не идут в сравнение по силе воздействия с такими травмами как, например, война, сталинские репрессии или геноцид). Пожалуй, у всех сторонников демократического развития страны и мира с Украиной происходил более или менее болезненный процесс прощания с иллюзиями. Как известно, характер психической переработки имеет общие, универсальные черты. Я попытаюсь систематизировать стадии культурного шока, о котором идет речь. В представленном в предыдущем параграфе описании можно проследить определенную последовательность переживаний, и можно выделить стадии, сходные со стадиями переработки при других ситуациях потери объекта:

Шок, отрицание, нежелание верить в происходящее и надежда на изменение к лучшему.

Гнев и возмущение. Желание активно действовать, чтобы изменить ситуацию. Попытки искать единомышленников.

Разочарование.

Депрессия, апатия и озлобленность.

Принятие ситуации и внутренняя переориентация.

По рассказам респондентов первая типичная реакция на происходящие негативные события («фальсификации на выборах», «оккупация территорий», «военные действия») проявлялась в виде эмоционального потрясения, возмущения, негодования и надежды, что все как-нибудь образуется или что с этим можно справиться, если срочно начать действовать. Возникало желание что-то немедленно делать, «бороться со злом», искать единомышленников. Казалось, что если проявить активность, ситуацию можно изменить. У индивида обычно возникала идея, что он способен убедить близких в своей правоте и привлечь их на свою сторону, «открыть им глаза», однако на практике он обычно сталкивался с «эффектом Кассандры» – окружающие не хотели его слушать и не верили ему.

В непосредственном окружении «отщепенца» встречались чаще всего в основном «премудрые пескари», главный принцип которых – не высовываться. А с людьми близких взглядов, которых все-таки удавалось встретить, нередко возникали расхождения по многим точкам зрения, что затрудняло осмысленную совместную деятельность

Попытки поделиться своим состоянием с ближайшим окружением обычно не приводили к пониманию и облегчению: люди, занимающие аполитичную позицию, не понимали переживаний «отщепенца» – как правило, они переводили разговор на другую тему или превращали обсуждение в шутку. Ура-патриоты реагировали недоумением и гневом. В результате выпавший из общего мейнстрима «отщепенец» чувствовал себя изгоем, переживал психологическую изоляцию. Обычно он слышал недоуменные фразы: «Ну и что? Что такого случилось?», – либо полушутливые, или примиренческие: «Ну, похоже на то. Посмотрим, что дальше будет», «Ну все образуется как-нибудь», «Жаль. Но видимо это исторический путь России».

Немаловажно, что человек, который не принимал официально пропагандируемую точку зрения, попадал под пресс очень интенсивного социально-психологического давления (и как мы покажем дальше, далеко не все смогли выдержать его). Пользуясь метафорой Аркадия Бабченко, эту ситуацию можно сравнить с тем, что условно здорового человека поместили в психиатрический интернат или психиатрическую больницу в палату со слабоумными или с острыми психическими больными. Но в каком-то смысле, положение «отщепенца» было еще более трудным. Настоящие психические больные говорят о своем личном бреде и галлюцинациях, они у всех у них разные, и достаточно легко поддерживать понимание, что все их высказывания далеки от истины. В нашем же случае ситуация скорее походила на психологические эксперименты на податливость давлению группы. Один из таких опытов был показан в научно-популярном фильме «Я и другие». В одном из показанных в этом фильме экспериментов испытуемому предлагалось выяснить, есть ли среди представленных портретов разные фотографии одного и того же человека, и указать их. Однако все присутствующие, кроме него были сообщниками экспериментатора и должны были утверждать, что две фотографии непохожих друг на друга людей принадлежат одному и тому же лицу. Многие испытуемые соглашались с аргументацией большинства. Не сложно провести параллель с общероссийским психологическим экспериментом под названием «Чей Крым?»

В этой ситуации у человека, который сохранял свою позицию, несмотря на групповое давление, неизбежно возникало чувство изоляции – он оказывался отличным от всех других. Изначально представители демократически настроенной части общества, о которой здесь и идет речь, чувствовали себя частью своего народа, у них было представление, что большинство людей разделяет их ценности, и что люди будут проявлять активность ради их отстаивания. Но вскоре они поняли, что ошибались. Они давали слишком завышенную оценку народу РФ как целому, и, соответственно, возлагали на него слишком большие нереалистичные надежды. Когда оказалось, что население не готово поддерживать ни гражданские инициативы, ни даже просто демократические ценности, высокая оценка и оптимистические ожидания сменились разочарованием, обидой и гневом. Поучаствовав в n-ном количестве диалогов подобных приведенным выше, противники конфликта с Украиной начинали чувствовать разочарование, а затем полную безысходность и отчаяние. У социально ангажированной интеллигенции возникало чувство, что их устремления и деятельность не востребованы основной частью общества, и что они превратились в изгоев, стали чужими в своей собственной стране. Из этих факторов (неоправданных ожиданий и, казалось бы, немотивированного враждебного к себе отношения («Я ведь за ваши права и свободу выступаю!») естественным образом возникали негативные чувства в виде озлобленности, презрения к окружающим как к интеллектуально и морально неполноценным, нежелание принимать участие в социальной активности и нежелание делать что-либо для страны и ее народа, который оказался «предателем». Порыв к действию сменялся разочарованием и апатией. Как оказалось, единомышленников было найти не так просто. Из-за этого постепенно накапливалось чувство одиночества и бессилия, затем оно перерастало в подавленность, возникали нежелание знать что-либо о происходящем в мире, озлобленность на окружающих людей. Косвенно об этом феномене говорит спад гражданской активности и рекордно высокий уровень эмиграции в 2014 году52. Состояние опрашиваемых к концу 2014 года можно охарактеризовать как страх перед будущим, чувство бессилия, депрессию, отчаяние, чувство глубокого разочарования в стране и соотечественниках, гнев и отчуждение по отношению к ним.

В большей или меньшей степени, враждебные чувства, переживались большинством опрашиваемых из этой группы. Что касается механизма их возникновения, то, как известно, нереализованные ожидания порождают чувство обиды. Чувство обиды тесно связано с представлениями о справедливости, обида возникает, когда другой ведет себя не так как должно (исходя из ожиданий обидевшегося).

Через какое-то время у «отщепенцев» постепенно начинал происходить пересмотр представлений о мире и своем месте в нем. Происходил процесс нового самоопределения того, чего субъект хочет, и что он реально может ожидать от жизни и окружающих, ради чего стоит жить и на что стоит направить усилия. Терапевтическая функция этого процесса заключается в том, что хотя новые представления могут быть не такими оптимистичными, как прежние, они все-таки дают ощущение реальной опоры под ногами. Как известно, часть людей, которые не приняли события последних лет в России, эмигрировали, другие замкнулись в своей частной жизни, ушли во «внутреннюю эмиграцию», третьи постарались сконцентрироваться на общественной деятельности, которая оказалась им доступной и представлялась полезной. И, видимо, наиболее сложным было формирование нового отношения к окружающим людям.