Зигмунд Фрейд - Психоаналитические этюды Страница 16

Я не могу объяснить себе этого сопротивления маленькой девочки против фаллического онанизма иначе, как предположив, что эта доставляющая удовольствие деятельность жестоко страдает от возникающего вслед за ней момента. Этого момента не надо долго искать. Это – связанная с завистью к пенису обида, напоминание, что в этом пункте нельзя сравниться с мальчиком и поэтому лучше всего отказаться от соревнования с ним. Таким образом, познание анатомического различия полов отталкивает маленькую девочку от мужественности и от мужского онанизма и направляет ее на новые пути, которые ведут к развитию женственности.

Об Эдиповом комплексе до сих пор не было речи, он до сих пор и не играл никакой роли. Но теперь либидо девочки занимает новую позицию (можно лишь сказать: путем предначертанного символического сравнения пенис – ребенок). Она отказывается от желания иметь пенис, чтобы заменить его желанием иметь ребенка, и для этой цели она выбирает в качестве любовного объекта отца. Мать становится объектом ревности, маленькая девочка превращается в женщину. Если я могу доверять единичному аналитическому результату, то в этой новой ситуации дело может дойти до физических ощущений, которые должны быть учтены как преждевременное пробуждение женского генитального аппарата. Если девочка отказывается впоследствии от этой привязанности к отцу в силу безнадежности ее, то привязанность эта может вылиться в идентификацию с отцом, вместе с которой девочка возвращается к комплексу мужественности и иногда фиксируется на нем.

Я сказал все существенное, что мне было нужно, и останавливаюсь теперь, чтобы окинуть взором результаты, к которым мы пришли. Мы познакомились с доисторическим периодом Эдипова комплекса у девочки. Относительно этого же периода развития у мальчика нам абсолютно ничего не известно. У девочки Эдипов комплекс является вторичным образованием. Ему предшествуют и его подготавливают воздействия кастрационного комплекса. В соотношении между Эдиповым и кастрационным комплексами существует фундаментальная разница у обоих полов. В то время как Эдипов комплекс мальчика погибает вследствие кастрационного комплекса\ Эдипов комплекс девочки становится возможным и возникает благодаря кастрационному комплексу. Это противоречие получает свое объяснение, если принять во внимание, что кастрационный комплекс оказывает при этом свое действие всегда в духе своего содержания, задерживая и ограничивая мужественность и способствуя развитию женственности. Разница в этой части сексуального развития у мужчины и у женщины является понятным следствием анатомического различия гениталий и связанной с этим психической ситуации; она соответствует разнице между осуществленной кастрацией и кастрацией, которая только угрожает. Таким образом, наш результат является в основе своей чем-то само собою понятным, что можно было предвидеть сначала.

Между тем Эдипов комплекс имеет такое важное значение, что далеко не безразлично, каким образом попадают в эту ситуацию и каким образом освобождаются от нее. Как я показал в предыдущем сообщении, результаты которого здесь подтверждаются мною, этот комплекс у мальчика не просто вытесняется, он буквально разрушается под влиянием шока, связанного с угрозой кастрации. Мальчик отказывается от своих либидинозных привязанностей, которые десексуализируются и отчасти сублимируются. Объекты их включаются в состав «Я», где они образуют ядро «сверх-Я» и придают этому новообразованию характерные особенности. В нормальном, лучше говоря, в идеальном случае Эдипов комплекс не существует уже больше и в бессознательном, «сверх-Я» стало его наследником. Так как пенис обязан – в смысле Ференци – своей чрезвычайно высокой нарцистической насыщенностью своему органическому значению для продолжения рода, то катастрофу Эдипова комплекса – отказ от инцеста, возникновение совести, морали – следует учитывать как победу рода над индивидом. Это интересная точка зрения, если принять во внимание, что невроз основан на возмущении «Я» против требований сексуальной функции. Но если мы оставим точку зрения индивидуальной психологии, то это отнюдь не приведет нас к ясности запутанных соотношений.

У девочки отпадает мотив для разрушения Эдипова комплекса. Кастрация уже раньше оказала свое действие, которое состояло в том, что оно толкнуло ребенка к ситуации Эдипова комплекса. Поэтому последний избегает той участи, которая была ему предуготовлена у мальчика; девочка изживает его медленно, упраздняет его путем вытеснения; его влияние распространяется далеко в область нормальной душевной жизни женщины. Я говорю об этом неохотно, но не могу отделаться от мысли, что нормальный уровень нравственности у женщины – иной. «Сверх-Я» никогда не будет столь неумолимо, столь безлично и столь независимо от своих эффективных источников, как мы этого требуем от мужчины. Характерные черты, которые критика издавна ставила в упрек женщине, что она менее способна испытывать чувство справедливости, нежели мужчина, что она менее способна подчиняться настойчивым жизненным необходимостям, что она в своих решениях чаще руководствуется нежными и враждебными чувствами, – эти характерные черты находят себе достаточное обоснование в вышеприведенной модификации образования «сверх-Я». Возражение феминистов, которые хотят нам навязать полное равноправие и одинаковую оценку полов, не должно вводить нас в заблуждение, хотя следует охотно признать, что и многие мужчины далеки от мужского идеала и что все люди соединяют в себе мужские и женские характерные черты вследствие своего бисексуального предрасположения и перекрестной наследственности, так что мужественность и женственность в чистом виде остаются теоретическими конструкциями с неопределенным содержанием.

Я склонен придать сделанным здесь выводам о психических следствиях анатомического различия полов некоторую ценность, однако я знаю, что ценность эта сохранится лишь в том случае, если эти открытия, сделанные на основании нескольких случаев, получат всеобщее подтверждение и окажутся типичными. В противном случае они останутся материалом для познания разнообразных путей в развитии сексуальной жизни.

В ценных и содержательных работах – о комплексе мужественности и о кастрационном комплексе у женщины – Абрагама, Горнея, Елены Дейч – содержится многое, близко соприкасающееся с моим изложением; моя же статья содержит еще и некоторые новые моменты, так что в этом отношении она может быть оправдана.

Заметки о «вечном блокноте»

Если я не доверяю своей памяти – как известно, с невротиком это случается очень часто, но и у нормального человека есть достаточно оснований для этого, – то я могу дополнить и обеспечить ее функцию, прибегая для этого к записи. Поверхность, хранящая эту запись, грифельная доска или лист бумаги, является как бы материализованной частью аппарата воспоминания, который я в противном случае незримо ношу в себе.

Мне стоит лишь заметить себе, на каком месте помещено это зафиксированное таким образом «воспоминание», чтобы я мог в любую минуту по желанию «репродуцировать» его, и я уверен в том, что оно осталось неизменным, то есть что оно не подверглось искажениям, которые оно претерпело бы, может быть, в моей памяти.

При желании пользоваться этой техникой для улучшения функции моей памяти в широких размерах я замечаю, что в моем распоряжении имеются два различных способа. Во-первых, я могу выбрать для заметок такую поверхность, которая сохраняет сделанную на ней запись в течение неопределенно долгого времени, то есть лист бумаги, на котором я пишу чернилами. В этом случае я получаю «длительный след воспоминания». Недостаток этого способа заключается в том, что поверхность, на которой я делаю запись, скоро теряет способность к восприятию. Лист целиком исписан, на нем нет места для новых записей, и я вынужден взять для употребления другой, еще не исписанный лист. Преимущество этого способа, состоящее в том, что он сохраняет «длительный след», тоже может потерять для меня свою ценность, и в том именно случае, когда у меня спустя некоторое время пропадает интерес к сделанной записи и я не хочу больше «сохранять ее в памяти». Другой способ свободен от обоих этих недостатков. Когда я пишу, например, мелом на доске, то я располагаю воспринимающей поверхностью, которая сохраняет свою способность к восприятию в течение неограниченно долгого времени, кроме того, я могу уничтожить сделанную запись, как только она перестает интересовать меня, сохраняя вместе с тем поверхность, на которой эта запись была сделана. Недостаток этого способа заключается в том, что я не могу получить здесь длительного следа. Если я хочу сделать новую запись на доске, то я должен стереть то, что уже написано на ней. Неограниченная способность к восприятию и сохранение длительных следов исключают, таким образом, друг друга в приспособлениях, которыми мы заменяем нашу память; мы должны либо иметь новую воспринимающую поверхность, либо уничтожать запись.