Дмитрий Соколов - Любовные реки, семейные берега (Архетипические сюжеты семьи и рода) Страница 17

Так что этот вопрос – половой идентификации – каким-то странным образом стоит. И он не будет у нас торчать одиноко. Мы постараемся в пару дать ему что-нибудь хорошее – скажем, ответ.

Итак, нам неведомо, каким образом могут родители влиять на пол зарождающегося ребенка. И могут ли вообще. Мы знаем только, что в большинстве семей в своем сознании они пытаются это делать. Они рассуждают, как здорово было бы, если бы родился_________ (вставить пол).

Они придумывают имена, далеко не всегда на любой случай. Некоторые молятся, некоторые орут друг на друга. Да-да, бывает, если вы не знаете, что муж орет на жену: «Если не родишь мальчика, я уйду от тебя!» Это не патология, это реальность большого количества людей. (То есть, конечно, методом может быть не крик, а любое другое давление).

И такие сцены «предсказания пола» мы можем считать первым актом пьесы про половую идентификацию. Может быть, родители действительно участвуют подобным образом в закладке пола ребенка (я знаю людей, которые тут скажут «Конечно, да, чтоб ты и не сомневался» (включая меня), и знаю полно людей, которые скажут, что объективно это чушь собачья; нам это не важно, а важно то, что в спектакле это обычно происходит, и делается как верящими в это, так и не верящими). В этой пьесе важно вот что: полного, реального контроля у родителей над этим нет. Доказательством этому может служить большое, слишком большое число «неудач», то есть появления детей не того пола, который «заказывался».

Меня всегда поражало, какая это распространенная история – все ждали одного, а родился другой. Я наслушался их, когда работал в детской поликлинике, и тогда у меня не было своих детей, и мне такой расклад казался чушью, еще одним дурацким бременем на плечах несчастных детей. Потом, когда я захотел своего ребенка, я как миленький делал специальные ритуалы, чтобы родился мальчик, и не сомневался ни секунды, что это он – с первого месяца беременности.

И вот тут наступает интересный момент. Мне повезло, или я добился своего, и ребенок «попал в масть» того, что хотели его папа и мама (мама тоже хотела мальчика, уже по своим причинам). Но со стороны понятно, что все мы рисковали тем, что фокус не удастся, и новорожденная девочка получит конкретный бессознательный невроз на много-много лет.

Этот невроз – это второй акт нашей пьесы. Слишком нередкий сюжет, повторяю: на место ОДНОГО родилось ДРУГОЕ. Что будет происходить с этим другим? Оно, скорее всего, будет стараться своим родителям подыгрывать. Можно сказать иначе (хотя это то же самое): оно будет виновато в своем несоответствии, и будет стараться его загладить. Оно, скорее всего, не знает, что это невозможно, что в нашем мире мужчины и женщины – это разные, несмешиваемые во многих важных сюжетах роли. Эти роли-то – из взрослой жизни, а в три года почти что нет мальчиков и девочек, есть только воспитываемые роли, которые к тем реальным будущим относятся символически и косвенно, примерно как голубые ленточки, шорты или пистолеты (мальчиковая символика) к тому, что деньги в семью зарабатывает мужчина. И родители, если у них в мозгах впечатан образ не того пола, очень и очень могут вести воспитание в двойных посылах: с одной стороны, например, воспитывать мальчика (чтобы он занял в социуме место, достойное своей пиписьки), а с другой – девочку (чтобы удовлетворила ноющее место в их сердцах). И результатом такого воспитания станет некоторая система сложных игр, в которых с одной стороны – все, конечно, так, а с другой – совсем наоборот. Вы встречали, например, девочек, очень похожих на мальчиков? Можно с очень большой вероятностью сказать, что они – актеры этой оперы, и в их семье есть какая-то важная причина, чтобы на их месте был мальчик, и они стараются удовлетворить этот позыв как могут (хотя им это наверняка трудно, особенно в репродуктивном возрасте).

Тут обязательно нужно сделать отступление и назвать для многих совершенно тривиальный факт – мальчики в нашей культуре ценились всегда больше девочек, и прошлое время сказуемому своему глаголу я придал только ради комильфо, чтобы с «новаторами» не спорить. (Ненавижу спорить с «новаторами»: я им о вечности, а они мне: «А теперь все изменилось!» Вот буквально, блин, пять минут назад, или в 1965 году все изменилось, и теперь уже люди не люди, мужчины не мужчины, женщины не женщины, а семья не семья! Все теперь наоборот, сложился человек нового типа! Да вот вам дулю! Извините, отвлекся). Да, так вот: при патриархате ли, в Европе ли, в иудейско- христианской традиции ль, но по каким-то странным историко- мифологически-экономическим причинам мальчики ценились больше девочек, а поскольку мы с вами еще не Азия при буддистском матриархате, то и поныне все примерно так же, родовые законы быстро не меняются. Я не возьмусь собирать все тайные смыслы этих законов, но скажу только, что именно поэтому, вероятно, сюжет девочек, вместо которых хотели мальчиков – это более распространенный сюжет, чем наоборот. И что мы имеем в этом сюжете? – повышенные «бойцовские» качества обычно, маленькие груди, угловатость (или мешковатость) движений, усики, низкий голос, неприятие женственности, слабые сексуальные качества (или наоборот, повышенную «блядовитость»), нередко проблемы с рождением и выкармливанием детей (хотя вот на этом, кажется, эти качества начинают выравниваться, и если уж женщина проходит через материнство, то как правило, в очень большой степени действительно становится женщиной). Они во многих смыслах ощущают себя мальчиками, хотя им очень трудно озвучить эти смыслы. Это довольно трудный сюжет, хотя ничего сверх-жесткого в нем нет.

Конечно, многие девочки, которые умные или еще как, догадываются в какой-то момент (хоть бы и в 30 лет!), что одно дело – удовлетворять родительские фантазии, а другое – жить свою взрослую жизнь, и понимают, что надо сделать выбор, и выбор делают, почти единственно возможный (я оставляю это «почти», например, потому, что практически ничего не знаю про лесбийские «семьи»; а лесбиянки мне всегда так нравились на фотографиях, что я заранее и на всякий случай не хочу с ними ссориться).

Да, я думаю, хорошее развитие этого сюжета – это принятие женственности, в любом возрасте. Потому что жить в сюжете, где ты хочешь быть слоном, а сам комар – хреново. Тело свое не любишь, оно тоже в ответ барахлит. и, короче, мы не назовем это идеалом счастья и покоя.

Мы можем описать это явление (так делали некоторые известные психотерапевты) как такую сказку: ребенок как бы составляет с родителем (одним или двумя) тайный договор: хорошо, я буду того пола, какой вы хотели. Хеллингер говорит, что ребенок это делает из любви, Гоулдинг – как «первичное решение» и так далее; неважно, какие мы применяем метафоры, важно, что что-то такое может происходить. Взамен ребенок хочет обычное, детское: «любите, принимайте».

И, конечно, когда дело подходит к половозрелости, ребенок имеет право это решение перерешать. Хотя, с другой стороны, какое я имею право так говорить? Может, Роду действительно был нужен мальчик? И если девочка в такой сказке действительно станет девочкой, она всех ужасно предаст? (Так подобные девочки нередко себя и чувствуют: что для нее стать стопроцентной женщиной – это предать маму или папу, или вообще неизвестно кого жутко важного). Но все-таки, по зрелому пятиминутному размышлению, я думаю – имеет право. Они-то ее кинули – дали не то тело, которое было нужно. Значит, фокус уже все равно не вышел, и не по ее вине. Мальчика уже нет. Можно дожить эту жизнь уже в том формате, который случился.

И такую операцию по «принятию своего пола» я назову третьим возможным сюжетом половой идентификации.

Операции по принятию своего пола

Чтоб вы себе не крутили неприличные картинки (я вас знаю, киномехаников-подпольщиков), я сразу определю: это не про пиписьки, это про социальные и семейные роли. Назначаются такие операции тем, кто со своим полом не в ладах, не в ладушках. Сих бунтовщиков по земле русской, как и иноземной – немалое количество. И я, как говорится, там был, мед-пиво пил, по штанам текло, под статью не попало; но хватит завирушничать, пора дело пытать.

Предположим, герой, молодой человек, холостой кавалер, лет двадцати пяти, никак не может стать мужчиной. То есть – что это значит? Ну, это может значить разное, в принципе, в буквальном смысле это всего лишь мнение о нем других людей: то один такое скажет, то другая. Просто, как им кажется, в ряде ситуаций он ведет себя не как «мужчина». Например, не спит с тетками. Или, например, спит, но им за это не платит. Или, например, не может настоять на своем, не зарабатывает денег, стеснителен до посинения (собеседника), спит с плюшевым мишкой, боится боли, не умеет забить гвоздь, живет на шее у родителей, брата или подруги и т. п. Короче, обладает сильно пониженной крепостью в разных житейских смыслах (часто пытаясь компенсировать ее прекрасными детскими чертами характера, за что обычно и любим, и подкармливаем).