Евгений Мансуров - Психология творчества. Вневременная родословная таланта Страница 17

• «Рассказывают, что в то время как Микеланджело (1475–1564) трудился в Сикстинской капелле (Рим, 1508–1512 гг.), он захотел однажды съездить во Флоренцию на праздник Иванова дня, причем на вопрос папы: «Когда же ты кончишь?» – по обыкновению ответил: «Когда смогу»; тут нетерпеливый Юлий II, стоявший поблизости от художника, ударил его небольшой тростью, на которую опирался, гневно повторив его слова: «Когда смогу! Когда смогу!» Едва Микеланджело вышел, как первосвященник, боясь потерять его навсегда, послал за ним Аккорсо, молодого своего фаворита, который принес ему самые горячие извинения и умолял простить бедного старика, у которого были все основания бояться, что он не увидит окончания трудов, начатых по его приказанию. Аккорсо прибавил, что папа желает ему удачно съездить и посылает 500 дукатов на развлечения во Флоренции…» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.).

• «Беззастенчивая похвальба и горделивое сознание своего достоинства в равной мере присущи Бенвенуто Челлини (1500–1571), и порой невозможно отличить, где кончается одно и начинается другое… Челлини не опускал глаза и перед папами, грозными пастырями, железным жезлом пасшими свои стада… Челлини затягивал и менял сроки работы, откладывал папские заказы ради своих замыслов, не отдавал выполненных работ и гнал к черту папских гонцов. Папа скрежетал зубами и вызывал его в Ватикан. Их ссоры с Климентом VII были ужасны и в то же время комичны. Вот Челлини является с гордо поднятой головой. Климент яростно смотрит на него «этаким свиным глазом» и обрушивает на строптивого художника гром небесный: «Как Бог свят, объявляю тебе, взявшему себе привычку не считаться ни с чем в мире, что если бы не уважение к человеческому достоинству, то я велел бы вышвырнуть тебя в окно вместе со всей твоей работой!» Челлини отвечает ему в тон, кардиналы бледнеют, шепчутся и беспокойно переглядываются. Но вот из-под плаща мастера появляется готовая вещь, и лицо папы: расплывается в отеческой улыбке: «Мой Бенвенуто!» Однажды Челлини ушел от него взбешенный, так как не получил просимой синекуры. Климент, знавший его свободолюбивый нрав и боявшийся, что мастер покинет его, в растерянности воскликнул: «Этот дьявол Бенвенуто не выносит никаких замечаний! Я был готов дать ему это место, но нельзя же быть таким гордым с папой! Теперь я не знаю, что мне и делать»… Челлини мог наполнить Рим убийствами и бесчинствами, но стоило ему показать папе перстень, вазу или камею, как милость тотчас была ему возвращена. Полурельеф Бога Отца на большом бриллианте спас ему жизнь после сведения счетов с убийцей брата; убив Помпео (мастера папского двора. – Е.М.), он попросил помилования у Павла III, грозя в противном случае уехать к герцогу флорентийскому, – прощение тут же было даровано ему» (из книги С.Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Однажды Франсуа Вольтер (1694–1778) появился в разгар званого обеда к Фридриху II Великому (Берлин, 1750 г.). Король встал из-за стола и написал мелом на камине: «Вольтер – первый осел». Вольтер прочитал и поставил внизу подпись: «Фридрих – Второй»…» (из сборника В. Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.). «Несомненно, Вольтер ничему не мог научиться в Берлине (Пруссия, 1750 г.). В свою очередь Фридрих II устал ждать признания своего превосходства от человека, который привык первенствовать сам… Получив очередной пакет с королевскими стихами, присланными для разбора, он обратился к Ламетри и Мопертюи, с которыми в это время беседовал: «Извините, господа, что я вас оставлю. Король прислал мне свое грязное белье – надо его поскорее вымыть»…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Выход книги «Естественная история души» (Франция, 1745 г.) круто изменил судьбу Жюльена-Оффрэ де Ламетри (1709–1751). На него обрушивается град ударов… Избежав благодаря Фридриху II почти верной гибели, философ, естественно, чувствовал себя обязанным, но, попав ко двору (Пруссия, 1748 г.), сразу же ощутил унизительность королевских милостей. В «Работе Пенелопы», вышедшей через год после его приезда в Берлин (1749 г.), он пишет: «Честь быть приближенным великого короля не избавляет от грустной мысли, что находишься подле хозяина, каким бы любезным он ни был… При дворе требуется больше услужливости и льстивости, чем философии, а я до сих пор прилежно занимался лишь последней… и нечего, конечно, в 39-летнем возрасте начинать учиться низкопоклонству». Это горькое чувство, испытываемое философом, находило выражение в бравадах, в нарушении придворного этикета. Здесь мы надежно располагаем свидетельством современника, сообщающего: в присутствии короля «он в любое время усаживался, развалившись на диване. Когда становилось жарко, он снимал воротник, расстегивал камзол и бросал парик на пол. Одним словом, Ламетри во всем держал себя так, словно относился к королю как к товарищу»…» (из книги П. Таранова «От Монтеня до В.В. Розанова», Россия, 2001 г.).

• «В 1773 году Дени Дидро (1713–1784) получил личное приглашение Екатерины II посетить Петербург, куда он и отправился в мае того же года, пробыв в северной столице около 5 месяцев. Екатерина встретила его милостиво и дружески. Сам философ был настроен так деловито – ведь он представлял русскую царицу великим реформатором, с нетерпением ожидавшим его советов, – что даже не посчитал нужным соблюсти правила придворного этикета. Он явился на прием к Екатерине в черном кафтане, «в котором ходят только в чулан», как позже писала об этом дочь Дидро. Философ подолгу беседовал с Екатериной на различные государственные, философские и политические темы, написал замечания, резкие и бескомпромиссные, на ее проект «Наказа»…» (из сборника «100 великих мастеров прозы», Россия, 2009 г.). «Впечатление, которое произвела Екатерина II на Дидро, было очень сильным… Дидро она предоставляла полную свободу. Он мог говорить, о чем хотел, как хотел, и имел всегда в лице Екатерины внимательную слушательницу. Он брал ее за руку, вскакивал и бегал по комнате, ударял кулаком по столу. «Ваш Дидро, – писала сама Екатерина, – необыкновенный человек: всякий раз после беседы с ним у меня на ляжке оказываются синяки». Значит, Дидро не только ударял кулаком по столу, но в пылу разговора даже фамильярно хлопал императрицу по ноге, и, как она сама пишет, она вынуждена была, чтобы защитить себя от такой яростной жестикуляции, ставить стол между собой и своим собеседником…» (из очерка Р. Сементковского «Дени Дидро, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1896 г.). «Княгиня Е. Дашкова писала о Дидро: «Я очень любила в нем даже запальчивость его, которая была плодом смелого воззрения и чувства». Екатерина II сама пишет Сегюру, как Дидро, во время пребывания в Петербурге, замечая, что она не совершает всех намеченных в разговоре с ним преобразований, «изъявил свое неудовольствие с некоторым негодованием»… Разговор этот состоялся в приезд Дидро ко двору Екатерины в 1773 году» (из очерка С. Брилианта «Денис Фонвизин, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1892 г.).

• «В общежитии Александр Сумароков (1717–1777), сказывают, был так же жив и заносчив, как и в литературной полемике; часто не мог он, назло себе, удержаться от насмешки и часто крупными и резкими выходками наживал себе неприятелей. Свидетель следующей сцены, Павел Каверин, рассказал мне: «В какой-то годовой праздник, в пребывание свое в Москве, приехал он с поздравлением к Н.П. Архарову (в 1782–1784 гг. губернатор Москвы; в 1777 году был в чине генерал-майора – Е. М.) и привез новые стихи свои, напечатанные на особенных листках. Раздав по экземпляру хозяину и гостям знакомым, спросил он о имени одного из посетителей, ему неизвестного. Узнав, что он чиновник полицейский и доверенный человек у хозяина дома, он и его одарил экземпляром. Общий разговор коснулся до драматической литературы; каждый вносил свое мнение. Новый знакомец Сумарокова изложил и свое, которое, по несчастью, не попало на его мнение. С живостью встав с места, подходит он к нему и говорит: «Прошу покорнейше отдать мне мои стихи, этот подарок не по вас; а завтра для праздника пришлю вам воз сена или куль муки»…» (из «Записных книжек» П. Вяземского, Россия, 1813–1877 гг.).

• «Иоганн Гёте (1749–1832) не давал ускользнуть ни одной мысли, немедленно занося ее на бумагу. Рассказывают, что однажды, удостоенный посещения одного монарха, Гёте, в разгар интересной беседы, удалился в другую комнату – записать мелькнувшую у него смелую мысль для «Фауста» (из книги Т. Иванюк «Творчество и личность», Россия, 2006 г.).

• «В 1763 году семейство Вольфганга Моцарта (1756–1791) прибыло в Париж, снабженное многочисленными рекомендательными письмами. Здесь особенно теплое участие в них принял их соотечественник барон Гримм, уже давно переселившийся во Францию и бывший в то время секретарем герцога Орлеанского, вследствие чего он имел постоянный свободный доступ ко двору. Он сумел заинтересовать детьми королевскую семью, и их пригласили в Версаль. Г-жа Помпадур тоже пожелала их видеть. Она с большим любопытством разглядывала маленького артиста и для этого даже поставила его на стол, но держала себя так чопорно, что уклонилась от его детского поцелуя. «Это кто такая, что не хочет меня поцеловать? Ведь целовала же меня сама императрица!» – воскликнул в негодовании обиженный мальчик» (из очерка М. Давыдовой «В.Моцарт, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1891 г.).