Альфред Щеголев - Ложная женщина. Невроз как внутренний театр личности Страница 18

Свобода, заложенная как возможность в человеке, находит выражение в реальной жизни в той или иной общественной структуре, которая рождается, живет и умирает, чтобы, исчерпав себя, снова возродиться в новых формах общественного бытия. Всякая общественная формация есть попытка осуществления человеческой свободы в объективной действительности, всякая общественная формация пытается условно разрешить безусловную потребность свободы.

Социальным идеологам и реформаторам, однако, их идеи представляются осуществимыми. Они предполагают, что общество, современное им и не правое, будет всегда находиться в том же социально-психологическом состоянии, что и во время зарождения и формирования их новой социальной идеи, которая призвана изгнать не правду предшественников и установить подлинную правду. Их идеи хороши для их эпохи, но поскольку социальная идея для своего осуществления требует материально-экономического закрепления, а на это уйдут силы не одного, а нескольких поколений, то для последующих поколений людей – и чем дальше, тем больше, – первоначальная правда социальной идеи будет оборачиваться ложью, предполагаемая свобода – несвободой. То, что было правдой для первого поколения новой социальной формации, становится ложью в пятом или десятом.

Человек ограничен рамками своей жизни в объективном бытии и не может охватить в сознании весь период общественной формации. Далеко не всем выпадает жить в момент зарождения нового и гибели старого общества, появления новых идеологий, новых формул свободы, то есть в момент наиболее правдивого состояния нового общественного строя, и потому в отношении социума человек двойствен: он и принимает, и отвергает его.

III

У невротика эта двойственность достигает наиболее интенсивного выражения. Миропредставление невротика никак не накладывается на его мироощущение, а это делает проблемным его поведение в обществе.

Социум он и отвергает и, в то же время, взывает к нему, потому что в социуме улавливает не только силу, способную преодолевать объективные трудности бытия, но и тонко чует присутствие в нем морального существа, значимого для его субъективной данности.

Эта двойственность располагает невротика к своеобразному, чрезвычайно характерному для него существованию. Он – это он сам в себе и для себя, и это «он», который существует как социальный объект, как «значительное лицо» в сознании других людей; иными словами, социальное лицо становится для невротика основной личной проблемой, и он останавливается на маске как способе адаптации в обществе. Он приспосабливается к социальной реальности через маску, камуфляж становится принципом его социальной активности.

Маска делает жизнь невротика театром. Совершенно невозможно вне театра, вне его природы понять душевные проблемы и жизненное поведение невротика. Душевный строй невротика, можно сказать, театроцентрический, уготованный к восприятию и переживанию театрального феномена всюду и всегда. Невротику будто и в театр ходить не надо, театр находится в нем самом.

И этот внутренний театр личности определяет в нем все. Вне «театрализации жизни» он не видит в ней смысла, жить для него – значит, прежде всего, быть на сцене жизни в самом широком смысле этого слова.

Невротик – человек с обостренным сюжетным восприятием мира, он – да будет простительно мне такое громоздкое выражение – сюжетоозабоченный, сюжетоозадаченный человек; канву своей жизни он непременно вплетает в узор жизненного сюжета, развертывающегося в его воображении, и изо всех сил силится достойно разыграть этот сюжет. Он заворожен сценой и в своем внутреннем театре уделяет ей исключительное внимание.

Невротик – прикрывающийся социальной маской актер, – и социум принимает как публику, оценивающую его игру. О публике, как составляющей театрального феномена, я буду отдельно говорить в последующем изложении, а сейчас лишь замечу, что она есть обязательное условие существования как театра, так и невротизма. Невроз и театр на необитаемом острове невозможны. Там, где есть упорная и непрестанная борьба за насущное, за жизненно необходимое, за саму жизнь, невроз невозможен, а театр не нужен, потому что нет внутреннего разлада, нет почвы для невротизма, нет потребности «казаться», есть потребность «быть».

IV

Театр начинается с маски. Без маски, без перевоплощения в другое существо, нет театра. Театр основан на потребности перевоплощения, он невозможен без сценического образа, личины, в которую рядится актер.

Но что значит эта потребность перевоплощения, почему возникает маска? Очевидно, она нужна для того, чтобы скрыть действующее под ней лицо. Каждый актер на сцене это, все-таки, не он сам, живой человек, каким является в жизни. Он лишь исполнитель (наполнитель) действующей маски, предоставляющий драматическому персонажу свою плоть и кровь, насыщающий его своей жизнью, своим опытом, воображением, своими переживаниями.

Но почему нужна маска, а не живое человеческое лицо? Почему необходимо скрыть лицо маской, гримом, мимикой, образной перевоплощенностью?

На ум просится простой ответ: так нужно по роли. Однако, если вдуматься глубже, то надо заметить, что роль появление маски на лице не объясняет. Ведь что такое роль, как не своеобразное продолжение маски, ее динамическое представление зрителям, ее функциональное проявление. Маска и ее действие слиты в сценическом персонаже, однако характер действий персонажа предопределен его маской. Маска есть носитель сценического действия. Для того чтобы решить, как действует на сцене тот или иной персонаж, нужно понять, кто или что в нем действует. Пьеро, Арлекин и Коломбина должны быть, прежде чем они будут действовать, то есть динамически проявлять и представлять присущие им характеры; даже Гамлет, прежде чем задать свой надмирный вопрос: «Быть или не быть?», должен явиться страдающим Гамлетом, а не коварным Полонием или кровожадным Королем. («Шестьдесят процентов успеха зависит от того, что ты играешь, и только сорок процентов – от того, как ты играешь». А. Д. Дикий.)

Маска, изображающая персонаж, исходит не из роли, маска лишь подсказывает роль. Мы видим неразрывную связь маски и ее роли. Маска требует роли, роль требует маски. Уже само по себе выражение маски – всегда застывшее – должно быть оправдано ее ролевым поведением, если она хочет казаться живой.

Маска изображает улыбку – следовательно, в сценическом действии есть веселый мотив для улыбки, а если нет, то его следует обязательно найти. Маска изображает грусть, потому что в сценическом действии есть повод для печали, а если нет, то его необходимо найти, и т. д. и т. п.

Маска существует для того, чтобы... было это «потому, что...» Можно утверждать, что всякое ролевое поведение требует маски. Нельзя играть роль и оставаться при этом самим собой; если я за кого-то действую, я его, а не себя изображаю, это он живет, а не я, я лишь исполнитель его воли. Именно этот момент создает театр.

Однако театр находит и использует маску, но не он ее изобретает. Изобретает маску природа.

V

В борьбе за существование в объективном мире выживают не только самые сильные, ловкие и выносливые особи, но и самые, так сказать, лицедействующие. Причем лицедейство не только не противоречит, но и удачно сочетается и с силой, и с ловкостью, и с выносливостью организма (камуфляж в объективном существовании никогда не повредит).

Мимикрия, а именно ее я имею в виду, говоря о «лицедействе» в природе, есть способ выживания известных особей; может быть, для растительного и животного мира не совсем подходит слово «лицедейство», поскольку ни растения, ни животные лица не имеют. Однако принцип маски, означенный хотя бы в природной маскировке или брачном оперении некоторых птиц, природа обнажает, раскрывает и демонстрирует достаточно убедительно, и потому именно природу можно считать изобретательницей того, что впоследствии становится маской.

Маской природная маскировка становится только у человека. Лицо – привилегия человека. И потому лицедейство – тоже его привилегия.

Маска играет определенную роль в развитии человека. Это относится как к ранним стадиям развития человечества, так и к ранним стадиям развития отдельного человека.

Маска в первобытных обществах занимает столь значительное место, что трудно разглядеть под ней просто лицо первобытного человека. То же имеет место и в так называемых примитивных обществах. Обрядовая сторона жизни здесь так велика, что трудно даже представить себе что-то вне обрядовости, которая пронизывает все.

Развитие человека, особенно в самый значительный период, в детстве, тесным образом связано с его игровым, ролевым поведением. Именно в смене стереотипов этого поведения он учится себя осознавать. Роли же для проигрывания того или иного сюжета задаются ему либо воспринимаемыми, либо, чаще, воображаемыми образами-масками.