Владимир Леви - Исповедь гипнотезера Страница 23

— Не допивай. Оставь это дело.

— Ослушаюсь. Повинуюсь. Но если честно, Боб… Я могу, Боб. Я могу. Силу воли имею. Гипнозу не поддаюсь. Могу сам…

— Эк куда, эрудит. Сказал бы лучше, что живешь в коммуналке, отца слабо помнишь.

— Точно так, ваше благородие, у меня это на морде написано, п-психиатр видит насквозь… Но если честно, Боб, если честно… Я вас — с первого взгляда… Дорогой Фуинбус Клестринович. Извини, отец, но если честно…

— Ну, марш домой. Хватит. Таких, как ты… Вдруг посерел. Пошатнулся.

— Доведи, — ткнул в бок кто-то опытный. — Отрубается.

…Полутьма переулка, первый этаж некоего клоповника.

Перевалившись через порог, он сразу потвердел, нашарил лампу, зажег, каким-то образом оказался без протеза и рухнул на пол возле диванчика. Костыль прильнул сбоку.

Я опустился на колено. Не сдвинуть.

— Оставь меня так. Все в порядке. Любую книгу в любое время. Потом следующую.

Выпорхнуло седоватое облачко. Глаз закрылся.

Светильник с зеленым абажуром на самодельном столике, заваленном книгами; свет не яркий, но позволяющий оглядеться. Книги, сплошные книги, ничего, кроме книг: хребты, отроги, утесы на голом полу, острова, облака, уже где-то под потолком. Купол лба, мерно вздымающийся на всплывах дыхания. Что-то еще кроме книг… Старенькая стремянка. Телевизор первого выпуска с запыленной линзой. Двухпудовая гиря. Метроном.

Мстительная физиология напомнила о себе сразу с двух сторон. В одном из межкнижных фьордов обнаружил проход в кухоньку.

На обратном пути произвел обвал: обрушилась скала фолиантов, завалила проход. Защекотало в носу, посыпалось что-то дальше, застучал метроном.

«Теория вероятностей»… Какой-то арабский, что ли, — трактат? — знаковая ткань, змеисто-летучая, гипнотизирующая… (Потом выяснил: Авиценна. «Трактат о любви».

«Теория излучений». Да-да… И он, который в отключке там, все это… На всех языках?..

У диванчика обнаружил последствие лавины: новый полуостров. Листанул — ноты: «Весна священная» Стравинского, Бах, Моцарт…

А это что такое, в сторонке, серенькое? Поглядим.

«Здоровье и красота для всех. Система самоконтроля и совершенного физического развития доктора Мюллера».

С картинками, любопытно. Ух ты, какие трицепсы у мужика! А я спорт забросил совсем. Вот что почитать надо.

Подошел на цыпочках.

— Борис Петрович… Боб… Я пошел… Я приду, Боб.

Два больших профиля на полу: изуродованный и безмятежный, светящийся — раздвинулись и слились.

…Утром под мелодию «Я люблю тебя, жизнь» отправляюсь на экзамен по патанатомии. Лихорадочно дописываю и рассовываю шпаргалки — некоторая оснащенность не повредит… Шнурок на ботинке на три узла, была-а-а бы только тройка… Полотенце на пять узлов, это программа максимум… Ножницы на пол, чайную ложку под книжный шкаф, в карман два окурка, огрызок яблока, таблетку элениума, три раза через левое плечо, ну и все, мам, я бегу, пока, ни пуха ни пера, к черту, по деревяшке, бешеный бег по улице, головокружительные антраша выскакивающих отовсюду котов…

ВОЗВРАТ УДИВЛЕНИЯ

…Как же, как же это узнать… откуда я, кто я, где нахожусь, куда дальше, что дальше, зачем… зачем… нет, нет, не выныривать, продолжать колыхаться в тепловатой водице… света не нужно… я давно уже здесь, и что за проблема, меня просто нет, я не хочу быть, не хочу, не надо, не надо меня мять, зачем вам несущество — ПРИДЕТСЯ СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ — застучал метроном…

Я проснулся, не открывая еще глаз, исподтишка вслушался. Нет, не будильник, с этим старым идиотом я свел счеты два сна назад, он умолк навеки, а стучит метроном в темпе модерато, стучит именно так, как стучал… Где? Кто же это произнес надо мной такую неудобную фразу… Что создать?.. А, вот что было: я валялся на морском дне, в неглубокой бухте, вокруг меня шныряли рыбешки, копошились рачки, каракатицы, колыхались медузы, я был перезрелым утопленником, и это меня устраивало; а потом этот громадный седой Глаз… Метроном все еще стучит, — стало быть, я еще не проснулся, это тот самый дурацкий последний сон, в котором тебя то ли будят в несчетный раз, то ли опять рожают, и можно дальше — ПРИДЕТСЯ СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ — метроном смолк. Что за черт, захрипел будильник. Проснулся. Вот подлость всегда с этими снами: выдается под занавес что-то страшно важное — не успеваешь схватить… Вставать, увы, пересдавать проклятую патанатомию.

(Из записей Бориса Калгана)

(…) Не все сразу, мой мальчик, ты не готов еще, нечем видеть.

Мы встретились для осуществления жизни. Важно ли, кто есть кто. Мимолетностью мир творится и пишутся письмена.

Потихоньку веду историю твоей болезни, потом отдам, чтобы смог вглядеться в свое пространство. Болезнь есть почерк жизни, способ движения, как видишь и на моем наглядном пособии.

Будешь, как и я, мучиться тайной страдания, благо ли зло — не вычислишь. Только цельнобытие даст ответ. Я уже близок к своему маленькому итогу, и что же? Для уразумения потребовалось осиротение, две клинические смерти и сверх того множество мелочей. Не скрытничаю, но мой урок благодарности дан только мне, а для тебя пока абстракция… Разум — только прибор для измерения собственной ограниченности, но как мало умеющих пользоваться… Поэтому не распространяюсь, придешь — займемся очистительными процедурами (…)

Человека, вернувшего мне удивление, я озирал с восторгом, но при этом почти не видел, почти не слышал.

Однорукости не замечал отчасти из-за величины его длани, которой с избытком хватило бы на двоих; но главное — из-за непринужденности, с какой совершались двуручные, по сути, действия. Пробки из бутылок вышибал ударом дна о плечо. Спички, подбрасывая коробок, зажигал на лету. Писал стремительно, связнолетящими, как олимпийские бегуны, словами. (Сейчас, рассматривая этот почерк, нахожу в нем признаки тремора.) Как бы независимо от могучего массива кисти струились пальцы — двойной длины, без растительности, с голубоватой кожей, они бывали похожи то на пучок антенн, то на щупальца осьминога; казалось, что их не пять, а гораздо больше. Сам стриг себе ногти. Я этот цирковой номер однажды увидел, не удержался:

— Левша, да?

— Спросил бы полегче. Ты тоже однорукий и одноглазый, не замечаешь. Хочешь стать гением?

— Припаяй правую руку к заднице, разовьется другая половина мозгов.

Рекомендацию я оценил как не самую удачную шутку.

Его пещера была книгочейским клубом. Являлся самый разношерстный народ. Кто пациент, а кто нет — не разграничивалось.

Я обычно бывал самым поздним гостем. Боб, как и я, был «совой», спал очень мало; случалось, ночи напролет читал и писал.

Любопытствовать о его писаниях не дозволялось.

БУТЫЛКА

…Углубившись в систему Мюллера, я возликовал: то, что надо! Солнце, воздух, вода, физические упражнения. Никаких излишеств, строгий режим. Какой я дурак, что забросил спорт, с такими-то данными. Ничего, наверстаем!.. Уже на второй день занятий почувствовал себя сказочным богатырем. Восходил буйный май. В парк — бегом! В упоении ошалелых цветов, в сказку мускулистой земли!..

— Аве, Цезарь, император, моритури те салютант! — приветственно прорычал Боб. Он воздымался, опершись на костыль, возле того же заведения, в обществе неких личностей. — Как самочувствие?

— Во! — не останавливаясь, дыхания не сбивая. — А ты?

— Царь Вселенной, Гробонапал Стотридцатьвторой, Жизнь, Здоровье, Сила. Не отвлекайся!..

Прошла первая неделя триумфа. Пошла вторая.

И вот как-то под вечер, во время одного из упражнений, которые делал, как по священному писанию, ни на йоту не отступая, почувствовал, что во мне что-то смещается.

— БОЛЬШЕ НЕ МОГУ… СИЛА ВОЛИ!..

…Тьфу! Вот же! Мешает этот бренчащий звук с улицы, эта гитара. Как мерзко, как низко жить на втором этаже.

Ну кого же там принесло? Окно — захлопнуть!..

«Все упражнения необходимо делать в проветренном помещении…»

…В окно медленно влетает бутылка.

Винтообразно вращаясь, совершает мягкую посадку прямо на мой гимнастический коврик — и, сделав два с четвертью оборота в положении на боку, замирает.

Четвертинка. Пустая.

Так филигранно ее вбросить могла только вдохновенная рука, и я уже знал, чья…

…Прихватив «Систему Мюллера» и кое-что на последние, потащился к Бобу.

Обложенный фолиантами, он сидел на своем диванчике. Пачки из-под «Беломора» кругом.

— Погоди чуток… (Я первым делом хотел вытащить подкрепление.) Сейчас… Садись, отдохни.

Сел неловко, обвалил несколько книг.

— Покойник перед смертью потел?

— Потел.

— Это хорошо. На что жалуется?

— Скучища.