Петр Люкимсон - Фрейд: История болезни Страница 24

В этом отрывке Цвейг пользуется теми же приемами, которыми пользовались многие биографы Фрейда, пытавшиеся навести хрестоматийный глянец на его личность.

Во-первых, он подтасовывает факты, говоря о том, что Анна О. призналась Брейеру под гипнозом в том, что столь «упорно замалчивала». Здесь Цвейг опирается на мнение самого Фрейда и его учеников, что подлинной причиной истерии Анны О. было бессознательное сексуальное влечение к отцу. Но Анна О. такого признания Брейеру не делала. Более того, Фрейд подчеркивал, что данный случай нельзя рассматривать с точки зрения психоанализа, так как девушка ему не подверглась.

Во-вторых, Цвейг сознательно кое-что недоговаривает, чтобы не портить созданную им лубочную картину «зачатия психоанализа». На деле ему прекрасно было известно, что говорить об этой пациентке как об «излечившейся до конца и совершенно здоровой» было никак нельзя. Об этом сам Фрейд рассказал Цвейгу в письме от 2 июня 1932 года:

«Однажды, когда все симптомы болезни уже были побеждены, его (Брейера. — П. Л.) позвали вечером к больной, которую он нашел в состоянии душевного расстройства, корчащуюся от спазмов в области живота. Когда он спросил ее, что происходит, она ответила: „Это рождается ребенок от доктора Брейера“. В этот момент у Брейера был ключ от „Главных дверей“, но он выронил его. Несмотря на большую умственную одаренность, в нем не было ничего фаустовского. Придя в ужас, что случилось бы на его месте с любым врачом, не владеющим психоанализом, он обратился в бегство, передав пациентку своему коллеге. Ей в течение нескольких месяцев пришлось бороться с недугом, пока не восстановилось ее здоровье».

О том, что на самом деле «катартический метод» ни к какому исцелению не привел, говорит и Эрнест Джонс, которого мы чуть выше прервали на полуслове.

«…У бедной пациентки, — сообщает далее Джонс, — дела шли не так хорошо, как можно было предположить из опубликованного Брейером отчета о ее болезни. Имели место рецидивы, и ее перевели в медицинскую клинику на Гросс-Энцерсдорф. После годичного перерыва в лечении этой пациентки Брейер признался Фрейду, что она абсолютно расстроена умом и что он желал бы, чтобы она умерла и избавилась от страданий. Однако она неожиданно пошла на поправку. Несколько лет спустя Марта рассказывает, как „Анна О.“, которая оказалась одной из ее старых приятельниц, а позднее ее родственницей по линии брака, неоднократно ее навешала. Днем она чувствовала себя очень хорошо, но с наступлением вечера всё еще страдала от галлюцинаторных состояний.

Фрейлейн Берта („Анна О.“) была не только высокоинтеллектуальной девушкой, но также обладала весьма привлекательной внешностью и индивидуальностью; когда она находилась в санатории, то воспламенила любовью сердце лечащего ее психиатра. За несколько лет до своей смерти она сочинила пять остроумных некрологических заметок о себе. В тридцатилетием возрасте проявилась очень серьезная сторона ее натуры, и она стала первым социальным работником Германии… Она основала одно периодическое издание и несколько институтов. Большая часть ее деятельности была посвящена защите и эмансипации женщин, но забота о детях также занимает видное место в ее жизни. Настоящим подвигом можно назвать ее поездки в Россию, Польшу и Румынию для спасения детей, чьи родители погибли в еврейских погромах. Она никогда не была замужем и осталась очень набожной».

Говоря о значении «случая Анны О.» для рождения теории психоанализа, фанаты Фрейда утверждают, что именно она навела их кумира на мысль о той огромной роли, которую бессознательное начало нашей психики оказывает на наше поведение. Одновременно они как бы мимоходом отмечают, что в отношении к этой истории впервые проявилась гениальность Фрейда как ученого: он обратил внимание на то, чего не заметил не гениальный, а «всего лишь» талантливый Брейер.

«Заслуга Брейера по отношению к психоанализу так же велика, как заслуга фон Брюкке по отношению к изобретению офтальмоскопа. Брейер видел свечение бессознательного, а фон Брюкке — сетчатки глаза. Фрейд же дал нам линзу, с помощью которой мы можем видеть картины психоанализа»[68].

Наконец, эта же позиция очень неплохо сформулирована и в очерке Цвейга:

«Вплоть до этих, существенно важных, можно сказать, решающих предпосылок, Брейер и Фрейд продвигались вперед сообща. В дальнейшем пути их расходятся. Брейер, врач по призванию, обеспокоенный опасными моментами этого спуска в низины, снова обращается к области медицины; его, по существу, занимают возможности излечения истерии, устранения симптомов. Но Фрейда, который только теперь открыл в себе психолога, влечет как раз таинственность этого акта трансформации; происходящий в душе процесс. Впервые установленный факт, что чувства поддаются оттеснению и замене их симптомами, подвигает его на всё новые и новые вопросы; он угадывает, что в этой одной проблеме заключена вся проблематика душевного механизма. Ибо если чувства поддаются оттеснению, то кто их оттесняет? И прежде всего, куда они оттесняются? По каким законам происходит переключение сил психических на физические и где именно совершаются эти непрестанные переустановки, о которых человек ничего не знает и которые он, с другой стороны, сразу же осознаёт, если его принудить к такому осознанию? Перед ним начинает смутно обрисовываться незнакомая область, куда не отваживалась вторгаться до сих пор наука; новый мир открывается ему издали в неясных очертаниях — мир бессознательного. И отныне страстное устремление всей его жизни — „познать долю бессознательного в индивидуальной жизни души“. Спуск в низины начался»[69].

Думается, в наши дни у Берты Паппенгейм диагностировали бы синдром личностного пограничного расстройства (borderline personality disorder). Даже сегодня этот синдром крайне тяжело лечится, а у Фрейда и Брейера вообще не было никаких шансов на его исцеление. Им оставалось довольствоваться ролью наблюдателей…

Критики Фрейда, разумеется, относятся к «случаю Анны О.», мягко говоря, отнюдь не так восторженно, как Цвейг. Они открыто сомневаются в том, что в действительности всё происходило именно так, как это описали Брейер и Фрейд в «Этюдах об истерии», не говоря уже о более поздних ее версиях. И следует признать, что у них есть для этого основания: уж слишком «литературно», а если говорить прямо, попросту надуманно выглядят многие ее моменты.

Обращая внимание на многие нестыковки в этой истории, один из самых яростных современных фрейдофобов Олег Акимов выстраивает целую конспиративную теорию, согласно которой Фрейд был знаком с красавицей Бертой Паппенгейм еще со школьной скамьи — как, впрочем, и с ее близкой подругой Мартой Бёрнейс. Более того, Акимов выдвигает версию о том, что Фрейд с юных лет и едва ли не на протяжении всей жизни любил Берту, пробовал за ней ухаживать и даже пытался посвататься. Однако Берта предпочла Зигмунда куда более красивому, элегантному и успешному ассистенту фон Брюкке Эрнсту Флейшлю, с которым, по Акимову, у нее начался бурный роман.

Когда у Берты проявились первые признаки заболевания, разворачивает Акимов свою теорию дальше, к ней действительно вызвали Брейера, но тот, не испытывая особого интереса к истеричкам, передал ее на попечение Фрейду. Именно Фрейд, а не Брейер, по версии Акимова, лечил Берту, проводя в доме Паппенгеймов долгие часы и пичкая свою пациентку морфием, а заодно внимательно прислушиваясь к ее наркотическому бреду.

Наконец, когда стало ясно, что с Бертой у него ничего не получится, Фрейд переключился на куда менее привлекательную Марту, но все его страстные письма последней, по сути, писались с мыслью о Берте. Далее Акимов доходит до того, что обвиняет Фрейда в намеренном превращении Флейшля в наркомана и доведение его до самоубийства — в отместку за то, что тот оказался более «счастлив в любви».

Как уже говорилось на страницах этой книги, проблема Олега Акимова заключается в том, что, будучи ослеплен своей неприязнью к Фрейду, он зачастую демонизирует его и в своих объяснениях тех или иных событий жизни создателя психоанализа доходит до абсурда. При этом Акимов не учитывает нравы и понятия того времени, в котором эти события проистекали, и по понятным причинам он совершенно не знаком с образом жизни и ценностными установками евреев вообще и религиозных евреев в особенности.

Между тем последнее играет во всем происходящем немалую роль. Семья Паппенгейм была необычайно религиозна, и Эрнест Джонс не случайно подчеркивает, что Берта оставалась «набожной» до конца жизни. Как уже отмечалось, для девушки из религиозной еврейской семьи немыслимо даже прикоснуться рукой к руке постороннего мужчины, не говоря уже о том, чтобы первой признаться ему в своих чувствах. Берта осталась «набожной», то есть, борясь всю жизнь за эмансипацию женщин, так и не смогла эмансипироваться сама. Таким образом, версия о романе Берты Паппенгейм и Эрнста Флейшля, что называется, расползается по всем швам.