Шалва Амонашвили - Как живете, дети? Страница 25

Кто-то разбил стекло, ну случайно. «Кто это сделал?» — допытывается классный руководитель. А разве встанет кто-либо из подростков и скажет: «Вот он разбил стекло!» Классный руководитель ведь тоже должен понимать, что ребята проявляют своего рода мужество, не выдавая товарища, и готовы без колебаний принять коллективное наказание. Но нет, он все же пристает то к одному, то к другому: «И ты не видел, кто разбил стекло?» «Нет, не видел!» «Ты тоже не видел?» «Да, не видел!» «Так кто?» «Не скажу!» А тот, «шпион», тайком сообщит ему, кто разбил стекло, и хотя усилиями подростков стекло в окно уже вставлено, тем не менее виновник наказывается. И вот тогда подростки ведут свое расследование, кто мог выдать товарища.

Ну, как, нравится вам эта картина, которую иные педагоги могут назвать управляемым, целенаправленным воспитательным процессом? Мне она конечно, не по душе, она противоречит моим представлениям о воспитании, которое организовывается педагогом. И потому не буду способствовать тому, чтобы кто-либо из моих ребятишек превратился в «шпиона». Перейдет он в старшие классы, окончит школу, выйдет в жизнь. Кем он будет на работе — на заводе, в колхозе, в учреждении? Кляузником, озлобленным на людей человеком, вот кем, а не Новым Человеком, которого мы хотим воспитать. Как может педагог воспитывать и формировать детский коллектив, имея в этом коллективе своих «шушукающихся» с ним информаторов? Этим ведь он подрывает доверие детей друг к другу и, что более важно, ставит самого себя вне детского коллектива.

Нет, лучше научу своих ребятишек, как защищать товарища, как самим справляться со своими проблемами. Я чувствую влияние детского коллектива, который уже приобретает отчетливые контуры. Дети сами восстанавливают порядок и при этом принимают меры, чтобы я не узнал, как это случилось. Что, они боятся меня и потому скрывают что-то от меня? Да, они боятся, но не меня, а того, чтобы не огорчить меня, не причинить мне боль. Они заботятся обо мне, говоря языком педагогики, занимаются самовоспитанием. Вот чему я радуюсь.

В общем, я не буду иметь своих информаторов. Зачем они мне? Я и без всяких специальных информаторов знаю каждое движение моих детей. Знаю потому, что я педагог и интуитивно могу догадываться, с кем что произошло, кого что волнует, чем занят коллектив детей. Это во-первых. Знаю еще потому, что у меня сто глаз и сто ушей и педагогическую наблюдательность я развиваю в себе постоянно. Это во-вторых. В-третьих же, я для моих детей свой человек, я член коллектива. Они просто оберегают меня от лишних волнений и потому не доводят до меня информацию о всех происшествиях в коллективе. Зато они без всякого стеснения обсуждают в моем присутствии все проблемы, которые их волнуют, порой и меня привлекая к обсуждению этих проблем. Вот я и знаю все, что мне необходимо знать для воспитания моих ребятишек.

А доверие их я завоевал не без труда. Я завоевал его на основе взаимности. Я часто рассказывал им о своем детстве — «Когда я был маленький...» Рассказывал о том, как шалил, и они смеялись, рассказывал, как мучила меня совесть, когда мой необдуманный поступок причинял кому-то неприятность.

— Я был тогда во II классе. Было лето, шла война, и мама отправила меня в деревню, к дедушке и бабушке...

Представьте себе: на улице осенний дождь, погода скучная, мы находимся в классной комнате, они расположились как хотят, некоторые стоят рядом со мной, а я сижу на маленьком стульчике, и урок чтения прерывается. Рассказ о дедушке, о котором мы только что спорили, унес меня в воспоминания детства. Дети слушают меня с большим интересом и ясно представляют своего учителя в коротких штанишках, тоже неугомонного и шалуна. Я рассказываю с грустью, иронизируя над собой, и они тоже — то смеются, то грустят.

— Дедушка готовился опрыскивать виноградники специальной жидкостью против заболевания листьев. Эту жидкость он наливал в аппарат, который потом перекидывал через спину; правой рукой он давил на рычаг, а в левой держал узкую длинную трубку, из головки которой неслись брызги синей жидкости и опрыскивали листья виноградников. Этот аппарат очень интересовал меня. Дедушка гордился своим аппаратом и не давал мне трогать его. Но я все же тайком разобрал его. Но как вы думаете, мог ли я его вновь собрать? Увидев испорченный аппарат, дедушка рассердился. «Кто это мог сделать? — возмущался он — Вот бы я надрал ему уши!» Он прекрасно знал, что это было делом моих рук. Но как будто я был тут ни при чем, так он жаловался мне. А я не признавался, стыдился. «Ты посмотри, — говорил он мне, показывая на испорченную часть аппарата, — какой-то шалопай взял и испортил мой французский аппарат. Чем я сейчас буду опрыскивать виноградники? Давай пойдем к мастеру!» А тут и мастер подоспел. «Ой, — говорит, — неужели этот глупец не понимал, что значит для виноградаря в такое жаркое лето аппарат для опрыскивания виноградников, да еще такой?! Где сейчас найдешь французский аппарат?» И подмигивает мне одним глазом. «Подойди, — говорит, — поддержи этот рычаг!» Он исправлял аппарат и все время говорил, что он делает, что происходит в аппарате, почему его нельзя разбирать... Прошло лето. И только когда я уже возвращался домой, и признался дедушке: «Дедушка, это я испортил твой аппарат. Прости меня, пожалуйста. Обещаю тебе, когда у меня будут деньги, я куплю тебе новый, хорошо?» Как вы думаете, что мне ответил дедушка?..

Так росло и крепло наше взаимное доверие друг к другу. Детям не нужно было скрывать от меня свои страсти. Я включался в их разговор как свой, советовал и советовался с ними, доверялся им и они доверялись мне...

Значит, кто-то в кого-то влюблен, кто-то отвергает чью-то любовь, кто-то кого-то высмеивает?

Сегодня на большой перемене произошел случай, который заставляет меня задуматься серьезнее о детской влюбленности: Гига и Бондо неожиданно поссорились, ссора перешла в кулачный бой.

Я сам их развел.

— Можете объяснить, почему поссорились?

Мальчики молчат, они угрожающе смотрят друг на друга.

— Это секрет? — спрашиваю я серьезно.

Они кивают головой: «Да, наш секрет!»

— Тогда сделаем так. До начала урока остается еще 10 минут. Оба заходите в класс, там, кроме вас, никого не будет, и поговорите как мужчина с мужчиной, только без кулаков и оскорблений. И помните, вы должны выйти из класса более крепкими друзьями, чем были прежде. Не так ли, ребята? — спрашиваю остальных.

Дети стоят тут же, многие знают в чем дело, а вот Элла, из-за которой подрались мальчишки, и понятия не имеет, что она и есть яблоко раздора.

Дети вталкивают Бондо и Гигу в классную комнату. «Не глупите!» — предупреждает их Илико и закрывает дверь.

Мне часто помогал этот прием. Недоразумение, ссора между двумя ребятишками? Тогда оставайтесь в классе одни, лицом к лицу, тихо-мирно выясняйте свои отношения, пожмите друг другу руки и покажите всем, что вы стали еще лучшими друзьями, чем когда-либо.

Представьте себе, детям нравится такое разрешение спорных проблем.

Ну, конечно, это нелегко: кому заговорить первым, что сказать. Порой, может быть, и не говорят друг другу ничего, просто один из них проявляет больше доброжелательности, уступчивости и протягивает руку другому. Тот сразу и охотно хватает ее и, следуя нашим уговорам, восклицает: «Мир!», а ему в ответ: «Дружба!» Потом они выходят из класса в коридор, улыбаются, краснеют. А дети встречают их с восторгом: «Вот молодцы! Нет ничего дороже дружбы!», и жизнь для этих двоих, и для остальных тоже, становится еще радостнее.

О чем будут говорить между собой Гига и Бондо? Скорее всего, ни о чем. Они, я думаю, будут стоять друг против друга. Подраться, конечно, уже не посмеют, а если не пожмут друг другу руки, то мы их вернем обратно и подождем еще немножко. Или же, в конце концов, поручим кому-нибудь помочь им помириться.

Может быть, по-другому нужно было мне решать эту проблему? Как-никак, дело касается того, что дети опять-таки лезут туда, куда им не полагается входить. Пока им очень рано говорить о каких-то симпатиях друг к другу — «нравится», «любит», «не любит». Они ведь только второклассники, им еще долго учиться и учиться. Учителя и старшеклассникам-то не позволяют говорить о таких чувствах. Мне кажется, что учителя редко проявляют такое единодушие в своих позициях, какое они обнаруживают в отношении того, что мальчик и девочка — пока еще ученики в стенах школы! — влюбляются друг в друга. «Как это можно?!» А заговорить на педсовете, где разбираются такие случаи, о том, что, может быть, настало время учить наших питомцев, как любить, чтобы возвышаться, — рискованно. Это значит поставить под сомнение свою педагогическую репутацию. Школьники изучают поэму Руставели «Витязь в тигровой шкуре», пусть там и говорят о возвышенной любви, о том, как Тариэл, Автандил преданы своим возлюбленным. Но нельзя допустить, чтобы нынешние наши Тариэлы и Автандилы. Нестан-Дарежданы и Тинатины, которые считаются учениками, находятся в стенах школы, обучаются и воспитываются, тоже любили. А разрешить 8—9-летним школьникам вслух заговорить о том, что кто-то из них в кого-то влюблен, будет педагогической ошибкой. Как могут оценить мои коллеги то, что я только что проделал: загнал в пустой класс двух мальчишек, чтобы они помирились друг с другом.