Петр Люкимсон - Фрейд: История болезни Страница 26

10) Психоанализ есть мифическое фантазирование, которое переодели в научный костюм. Он сродни алхимии, теософии и прочим колдовским штучкам»[71].

Речь, повторим, идет об общих претензиях к методу и работам Фрейда, но многие из них проявились уже в его «случае Анны О».

Но один из «парадоксов Фрейда» как раз и заключается в том, что при всех недостатках его работ они оказывали огромное влияние на последующее развитие науки, и описанная им позже история Анны О. не стала в этом смысле исключением. Именно эта история натолкнула великого русского физиолога И. П. Павлова на одно из важнейших открытий.

«Иван Петрович сообщает о том, что́ именно натолкнуло его на мысль производить неврозы сшибками, — сообщается в протоколе одной из знаменитых „Павловских сред“. — В одной из своих ранних работ Фрейд описал случай невроза у девушки, которая много лет перед тем должна была ухаживать за больным отцом, обреченным на смерть, которого она очень любила и старалась поэтому казаться веселой, скрывая от него опасность болезни. Психоанализом Фрейд установил, что это легло в основу позже развившегося невроза. Рассматривая это как трудную встречу процессов возбуждения и торможения, Иван Петрович как раз и положил в основу метода вызывания экспериментальных неврозов на собаках это трудное столкновение двух противоположных процессов»[72].

«Через много лет, — пишет Михаил Григорьевич Ярошевский, — Фрейд случайно узнал, что Павлов, создавая свое учение об экспериментальных неврозах, отталкивался от его пионерской работы… Сердито фыркнув, он воскликнул: „Это могло бы мне чрезвычайно помочь, если бы он сказал это несколькими десятилетиями раньше“… Возможно, он вспомнил при этом о неудаче, постигшей его в попытках физиологически объяснить невроз. Вместе с тем, оставаясь в пределах этого объяснения, он не смог бы создать принесший ему всемирную славу психоанализ»[73].

Любопытно отметить, что сама Берта Паппенгейм, которая, конечно же, узнала себя в Анне О., до конца жизни ненавидела Фрейда, и время от времени ей снились кошмары, в которых так или иначе фигурировали Брейер и Фрейд. В одной из таких записанных Бертой снов она оказывается в санатории, куда ее поместил Брейер, где к ней возвращались все ее истерические симптомы, и надзиратель больницы хотел сделать ей укол морфия. «Я кричала им, — говорится в описании этого сна, — что я не та Анна из статей, которые они постоянно публиковали, глупая, маленькая фрейлейн, которую они лечили разговорами, но это всё равно не помогло. Мы все знали, в чем была их проблема — они были мужчинами. Брейер думал, что всё знает. Так же думал и этот наглый друг, с которым я никогда не была знакома, этот Фрейд, который затем писал обо мне, будто знал меня. Никто из них и близко не подошел к Анне. Она играла с ними в женские игры».

Впрочем, всей этой катавасии с Анной О. можно, разумеется, дать и иное, куда более прозаическое объяснение: 21-летняя Берта и в самом деле влюбилась в своего лечащего врача, но то, что в силу воспитания и условностей своей среды она не могла ни открыться ему, ни тем более реализовать свою страсть, значительно усилило симптомы ее заболевания. Таким образом, в чем-то Фрейд был прав: сексуальная составляющая играла огромную роль в истории ее болезни, но в главном он ошибся: никакого «комплекса Электры» у девушки не было. Она любила еще относительно молодого и необычайно обаятельного доктора Йозефа Брейера и всеми силами пыталась удержать его возле себя, устраивая «женские игры» в «прочистку труб» и сознавая всю бесперспективность своего чувства. Любовь эта для такой романтической и экзальтированной натуры, какой была Берта Паппенгейм, оказалась поистине роковой: она так и не смогла никого больше полюбить, и, говоря терминологией Фрейда, сублимировала свое либидо в активной общественной деятельности.

Думается, Виленский не ошибается, поставив Берте диагноз «шизофрения». В связи с этим автор этих строк не может не вспомнить давнюю историю, произошедшую с его приятелем, ныне известным в России профессором математики, а тогда 26-летним кандидатом наук, молодым преподавателем университета, внешне очень похожим на актера Олега Янковского. Одна из студенток (как выяснилось позже, страдающая шизофренией) настолько страстно влюбилась в него, что начала его преследовать. Дело дошло до того, что она стала заявляться к нему в квартиру и молча, не произнося ни слова, просиживать там часами, наотрез отказываясь возвращаться домой, — даже когда за ней приходили родители. Всё это, естественно, не очень нравилось жене моего друга и вдобавок изрядно пугало ее. Да и, если честно, друг тоже был не на шутку напуган и не знал, как выпутаться из этой ситуации.

Так что легко понять, что пережил Йозеф Брейер после случая мнимой беременности Берты.

К счастью, Берта была девственницей, и потому обвинить его в чем-либо было невозможно. Судя по всему, когда Фрейд в письме Цвейгу пишет, что Брейер поспешно уехал в Венецию, передав Берту другому врачу, под последним он имеет в виду себя.

История болезни Берты Паппенгейм, вне сомнения, врезалась в память Фрейда, но, говоря его же языком, на какое-то время была оттеснена в бессознательное, в глубины памяти, чтобы всплыть оттуда, когда жизнь столкнет его с другими перекликающимися с историей Анны О. случаями. Но это произойдет позже.

Пока же Фрейд всё еще связывает свое будущее с классической медициной и ведет неприметную жизнь одного из многих врачей-стажеров Венской больницы.

Глава десятая

РОМАН С КОКАИНОМ

1882–1884 годы стали для Фрейда периодом становления в качестве профессионального врача. Он не просто проводит время у постели больных, стараясь облегчить их страдания, но и использует свои наблюдения для написания статей и рассылки их в различные медицинские журналы — для того, чтобы на него, по меньшей мере, обратили внимание.

Зимой 1883 года он решает, что пришло время специализироваться в определенной области медицины, и обретает нового покровителя — профессора Теодора Мейнерта. 1 мая 1883 года Зигмунд Фрейд приступает к работе в психиатрической клинике Мейнерта, а затем и в его лаборатории.

Мейнерт, убежденный в том, что причиной психических заболеваний являются те или иные анатомические или физиологические отклонения в работе мозга, усаживает нового ученика за изучение анатомии мозга человеческих зародышей, маленьких детей, собак и кошек, и таким образом Фрейд снова возвращается к научной деятельности. Одновременно в клинике он внимательно наблюдает и за пациентами с целью понять, как те или иные повреждения мозга воздействуют на речь и моторные функции.

Результатом его трудов в этой области стали статьи «Случай кровоизлияния в мозг с комплексом основных косвенных симптомов, связанных с цингой» (1884), «К вопросу о промежуточном расположении оливковидного тела», «Случай атрофии мускулов с обширной потерей чувствительности (нарушение болевой и температурной чувствительности)» (1885) и др.

Эти работы уже принадлежат истории, но для биографов-фрейдофилов сам факт их существования доказывает, что Фрейд был подлинным ученым, прекрасно владевшим научной методологией. А значит, делают они вывод, он остался верен принципам научного мышления и в последующий период своей жизни, прожитый под знаменем психоанализа.

Фрейдофобы не принимают этот аргумент, а в ряде ранних статей Фрейда, посвященных историям болезни его пациентов, видят как раз неспособность к системному мышлению, к педантичному набору необходимого числа фактов и стремление сделать из частных случаев общие выводы. Именно на такой псевдонаучной методике и построено, по их мнению, всё здание теории психоанализа.

В тот период Фрейд по-прежнему крайне нуждался в деньгах, но не мог отказать себе в покупке хороших сигар и книг. Жил он не столько на скудную зарплату начинающего врача, сколько на деньги, которые ему продолжали охотно ссужать (или, скорее, дарить) школьный учитель Самуэль Хаммершлаг, всё те же Брейер и Флейшль и новые коллеги по больнице, выходцы из состоятельных семей.

Одновременно его личная жизнь была полна множеством событий, о чем он подробно рассказывает в письмах Марте, с которой он не виделся с июня 1883 года — с момента ее отъезда в Гамбург. Он вновь ревнует, злится — прежде всего на будущую тещу, но затем переносит этот свой гнев то на Марту, то на весь мир. Явно пытаясь вызвать у невесты сочувствие, чтобы «она его за муки полюбила», Фрейд то и дело жалуется то на свою несчастную жизнь и невыносимые душевные страдания, а также на реальные и мнимые болезни, которые ему довелось перенести — оспу, сыпной тиф (Фрейд, видимо, заразился им от пациентов и перенес в очень легкой форме), ишиас…