Жак Лакан - Образования бессознательного (1957-58) Страница 26

Что такое желание? Желание определяется принципиальным смещением по отношению ко всему тому, что характеризует просто-напросто воображаемое направление, которое принимает потребность — потребность, которую требование вводит в иной разряд, в порядок символического, со всеми возмущениями, которые при подобном преобразовании неминуемы.

Я прошу вас взять в качестве отправной точки этот начальный миф потому, что опираться на него придется нам и в дальнейшем — в противном случае, все, что сформулировал Фрейд, говоря о самом механизме получаемого от остроты удовольствия, останется непонятным. То новое, что появляется в означаемом в результате введения означающего, мы обнаружим повсюду, ибо оно представляет собой измерение принципиально важное — измерение, наличие которого во всем, что относится к проявлениям бессознательного, Фрейд, какое бы направление эти последние ни принимали, неизменно выделяет.

Фрейд не однажды отмечает, что на уровне образований бессознательного возникает нечто такое, что он называет удивлением. Удивление это следует рассматривать не как случайное свойство фрейдовского открытия, а как фундаментальное измерение его сущности. В феномене удивления есть нечто бессознательному прирожденное — независимо оттого, проявляется ли оно внутри самой формации бессознательного, чьи проявления потрясают субъект в силу присущей им неожиданности, или в момент, когда, открывая субъекту на его бессознательное глаза, вы у него чувство удивления провоцируете. Фрейд указывает на это по самым различным поводам — и в Науке о сновидениях, и в Психопатологии обыденной жмзни, и, едва не на каждой странице, в книге Остроумие и его отношение к бессознательному. Всему тому, что имеет отношение к желанию, в той мере, в которой это последнее перешло на уровень бессознательного, измерение удивления единосущно.

Измерение это представляет собою то, что желание увлекает с собой как имеющее отношение к условию возникновения, которое ему, как желанию, свойственно. Это и есть, собственно говоря, то самое измерение, посредством которого желание способно оказывается в бессознательное войти. На самом деле далеко не всякое желание способно войти в бессознательное. Входят в бессознательное лишь те желания, которые, будучи символизированы, могут, войдя в бессознательное, закрепиться в нем в своей символической форме, то есть в форме того неразрушимого следа, пример которого Фрейд вновь приводит в работе об остроумии. Эти желания не слабеют со временем, не отмечены свойственным неудовлетворенности непостоянством, а опираются, напротив, на символическую структуру, которая и сохраняет их на определенном уровне циркуляции означающего, который, какя вам уже показывал, должен найти свое место на нашей схеме в контуре между сообщением и Другим — контуре, где он выполняет переменную функцию, зависящую от тех обстоятельств, вполне случайных, при которых он возникает. Это и есть те векторы схемы, которые призваны дать нам понять, как движется круговой ток бессознательного — ток, всегда готовый вновь в этом контуре появиться.

Именно под действием метафоры происходит возникновение нового смысла — метафоры, которая, заимствуя некоторые первоначальные контуры, прокладывает себе дорогу в заурядный, банальный, заимствованный контур метонимии. В остроте мяч разыгрывается между сообщением и Другим совершенно открыто — производя тот оригинальный эффект, который для остроумия характерен.

Попробуем же войти в детали, чтобы попытаться уловить его и составить о нем понятие.

Посмотрим теперь, что будет, если мы этот первоначальный, мифический уровень первичной постановки требования в свойственной ему форме, наконец, оставим.

Обратимся к теме, без которой ни один анекдот не обходится. В любом из них мы обязательно встречаем человека, который чего-то выпрашивает и которому чего-то дают. Причем либо дают ему то, чего он не просит, либо, получив то, что просил, он пользуется им не по назначению, либо он начинает вести себя по отношению к лицу, его просьбу удовлетворившему, с особенной наглостью, через которую возникает в отношениях между просителем и его адресатом то благословенное измерение неблагодарности, без которого пойти навстречу какому-либо требованию было бы поистине невыносимо. Вы можете на собственных наблюдениях убедиться, что, как очень уместно отметил в своей великолепной работе наш друг Маннони, обычный механизм требования, которому идут навстречу, состоит в том, чтобы провоцировать все новые и новые требования.

Что же оно, в конце концов, такое, это требование, когда оно встречает своего слушателя, то ухо, для которого оно предназначено? Прибегнем за помощью к этимологии. Хотя то важное измерение, к которому мы должны обратиться, совершенно не обязательно коренится в применении означающего, небольшой этимологический экскурс вполне может пролить свет на то, что нас интересует. Требование, demande — слово, которое в английском более, нежели в других языках, но и в других языках тоже, окрашено в конкретном употреблении своем тематикой требовательности, — происходит первоначально от латинского demandare, доверяться.

Требование помещается тем самым в плане, характеризуемом общностью регистра и языка, и осуществляет переложение всякого собственного Я со всеми его потребностями на Другого, у которого сам означающий материал требования и заимствуется, меняя при этом свои акценты. На смещение это требование безоговорочно обречено — самим тем, как оно в действительности функционирует. Именно здесь, как прогресс языка об этом свидетельствует, и обнаруживаем мы источник происхождения используемых метафорических материалов.

Факт этот очень поучителен в отношении того, что имеется в виду под пресловутым комплексом зависимости, о котором я только что упоминал. На самом деле, выражая эту мысль в терминах Маннони, когда тот, кто требует, имеет основание думать, что Другой действительно пошел хотя бы одному из его требований навстречу, ни о каких пределах не может уже быть и речи — отныне будет вполне естественно, если он доверит Другому все свои нужды. Откуда и только что упомянутые мною благодеяния неблагодарности, полагающей конец тому, что в противном случае продолжалось бы бесконечно.

С другой стороны, как наш опыт показывает, выпрашивающий что-либо не имеет обыкновения предъявлять свое требование в неприкрытом виде. В требовании нет ничего доверительного. Субъект слишком хорошо знает, с чем, стакиваясь с разумом Другого, имеет он дело, и потому свое требование он маскирует. А именно, он требует то, в чем нуждается, во имя чего-то другого, в чем он, собственно, тоже иногда нуждается, но что в качестве повода к требованию оказывается более приемлемым. При необходимости это другое, если оно отсутствует, он просто-напросто придумает, а самое главное: формулируя требования, он всегда будет принимать в расчет то, что представляет собой усвоенную Другим систему. Особый подход найдется у него к занимающейся благотворительностью даме, особый — к банкиру, особый — к свату, особый — к каждому из тех забавных персонажей, что населяют страницы книги Фрейда об остроумии. Другими словами, желание его будет вобрано в себя и переработано не просто системой означающего, а системой означающего, учрежденной и утвержденной в Другом.

Таким образом, требование его станет теперь формулироваться исходя из Другого. В первую очередь оно отражается от того, что уже давно перешло в его дискурсе в активное состояние, то есть от Я. Это последнее изъявляет требование, которое, отразившись от Другого, отправляется по цепи А-М, чтобы окончить путь уже в качестве сообщения (Message). Перед нами здесь призыв, намерение, перед нами — вторичный контур потребности. Нет нужды слишком настаивать на его разумности, так как вся разумность сводится здесь к контролю — контролю со стороны Другого. Контур это предполагает, само собой, наличие всевозможных факторов, которые мы, исключительно в данном случае, вправе квалифицировать как разумные. Точнее, разумно отдавать себе в них отчет, что отнюдь не предполагает, будто разумность эта заложена в их структуре.

Что же происходит в цепочке означающего в каждой из трех тактов, которые перед нами здесь предстают? Что-то всегда мобилизует весь аппарат и весь материал и приходит поначалу сюда, в точку М. После этого, однако, вместо того, чтобы направиться непосредственно к Другому (А), оно идет сюда, вниз, отражаясь от чего-то такого, что, во втором такте, соответствует обращенному к Другому призыву, то есть объекту. Речь идет об объекте, приемлемом для Другого, объекте, представляющем то, что Другой согласен желать, короче говоря, об объекте метонимическом. Отражаясь от этого объекта, оно возвращается в третьем такте в точку М, чтобы соединиться в нем с сообщением.