Самуил Лурье - Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова) Страница 26

Не знаю, жив ли еще этот Климов. Американской разведке он якобы продался вскоре после войны, надо полагать - гэбэшником уже в чинах, так что немолод. Якобы занимался психологическими диверсиями. Пишет в технике промывания мозгов. Слог - хамский, уснащенный сальностями. Идея одна и вдалбливается читателю бесчисленными повторами на сотнях страниц: евреи - не люди, их существование представляет смертельную опасность для человечества, они активные носители абсолютного зла. На шикарно уродливой суперобложке дьяволы с шестиконечными звездами.

- Причем тут генералы? - спрашиваете вы. - И кому какое дело до этого Климова? Порядочные люди подобных книг не читают. И вообще - что за сюжет в Рождественскую неделю?

Отвечаю. Генералы притом, что оба романа Климова изданы "Воениздатом", то есть с ведома, а значит - по приказанию - военачальников и полководцев. Порядочные люди хоть и предпочитают детективы, но тоже имеют право и даже обязаны знать, на что расходуются их деньги, из так называемого оборонного бюджета. Что же до праздника... Он залит свежей кровью, закрашен враньем, и лично я думаю, что армия, руководимая любителями Климова, не в силах действовать менее бесчеловечно, менее бессовестно, менее бездарно.

Письмо VIII

24 января 1995

Сказуемые воруют и убивают - конечно, не передают всего разнообразия нашей жизни. Если на контурной карте России вывести эти слова самыми крупными, как и следует, буквами, - все-таки в промежутках каждый, кроме покойного Карамзина, сумел бы уместить глаголы помельче: скажем, пьют, болеют и т. д. Не упустим словосочетания смотрят телевизор: Е. Т. Гайдар, упразднив очереди за продовольствием, высвободил миллиарды человеко-часов для наслаждения "Санта-Барбарой". На предложениях типа "Работают" или "Читают" настаивать не приходится, но все же без риска солгать пометим хоть на обороте карты, что упомянутые в них действия совершаются тоже. В частности, как ни странно, кое-кто пишет и кое-что издают.

Жадные невежды книжное дело покидают (усекли, что понта нет и капитал отбеливается безупречней в других котлах), - а свирепые обкомовские лицемеры еще не вошли в прежнюю силу.

И происходит небывалое: замечательные книги являются в свет прямо при жизни авторов.

Александр Эткинд. Эрос невозможного. История психоанализа в России. Подзаголовок обозначает вроде бы научную тему, а на самом деле - сюжетный ход. Перед нами существенный фрагмент из истории европейской культуры, принявший очертания сюжетного романа. Изучается последовательность фактов, неизвестных и важных. Но при том какие страсти пылают! Какие характеры противоборствуют! Какие речи звучат!

Пересказывать нельзя и не хочется, потому что потеряется самое удивительное - связность повествования, почти волшебно совпадающая с поступательным движением авторской мысли. Судьбы и концепции пересекаются в самых неожиданных точках, как если бы хронология повиновалась фантазии. А между тем все так просто, так неизбежно - или представляется неизбежным сегодня, отсюда... Обдумывая несколько гениальных метафор главного героя, прочие действующие лица испытывают ими жизнь - свою и других, - а на дворе двадцатый век, а над Европой - кровавый закат свободы, - и вот уже людей, чье бытие определялось их сознанием, бросают, улюлюкая, в небытие - так массы реализуют, не читая, метафоры гения: старый венский еврей догадался, что каждый живет в своем собственном аду, - а мы наш, мы новый ад построим, один на всех, и за ценой не постоим...

Короче говоря, очень грустная книга - о любви, не побеждающей смерть, Сталину не понравилась бы.

Ну, а "Сантименты" Тимура Кибирова - стихотворные шутовские поминки по другой культуре, воздвигнутой сталинскими соколами и ужами на костях персонажей предыдущего автора.

В этой другой, зловонно-жизнерадостной так называемой культуре мы, нынешние взрослые, долго утешались эросом вполне возможного и отсутствием трагизма. В ней сознание в упор не видело бытия - личной судьбы никому не полагалось, - а типовая биография состояла из коммунального быта пополам с коллективной идеологией...

Изобразить все это стихами - наверное, нелегко. Тимур Кибиров нашел ход мучительный. Вообразим, что земляного червя тошнит пройденными переваренными - километрами почвы: такая опустошающая тошнота до сладких слез изнеможения - в стихах Кибирова. Ужас в том, что человека рвет всей пошлостью прожитой жизни, - а ничего другого и не было или ему не досталось, - так что его рвет самой жизнью, а он не в силах свою жизнь не любить.

... Пахнет, Боже, сосновой смолою,

Ближним боем да раной гнилой,

Колбасой, колбасой, колбасою,

Колбасой, все равно колбасой!

Неподмытым общаговским блудом,

И бензином в попутке ночной,

Пахнет Родиной - чуешь ли? - чудом,

Чудом, ладаном, вестью благой!..

Неприятно читать, не правда ли? А жить?

Письмо IX

1 марта 1995

Не в Европе холодно, и не в Италии темно, - зато про власть сказано в этой строфе Мандельштама все, что нужно. Однако ж попользуемся, пока дают, ограниченной свободой обесцененного слова, - ничего слаще этой морковки не будет.

Итак, вот еще две книги, о которых стоило бы подумать, - но некогда и, главное, некому: ведь мы читаем как раз, чтобы не думать, а точней - чтобы не жить. Впрочем, и остальные действия совершаем с той же целью.

Т. В. Петкевич. Жизнь - сапожок непарный. Воспоминания.

Исаак Фильштинский. Мы шагаем под конвоем. Рассказы из лагерной жизни.

Тираж первой книги - 15 тысяч, а второй - в пятнадцать раз меньше.

Жанры тоже разные. "Жизнь - сапожок непарный" - самый настоящий роман. История романтической красавицы, судьба очарованной души. Неизбежный путь от неоправданно высокой самооценки - к еще более высокой, но оправданной, путь унижений и утрат. Мечта о взаимной страсти, основанной на взаимопонимании... Словом, эта проза - скорее для читательниц и от каких-нибудь Унесенных ветром или Поющих в терновнике отличается лишь тем, что автор не сочиняет, а вспоминает, - и еще тем, что все приключения Унесенных и Поющих выглядят игрой благовоспитанных девочек в дочки-матери как сравнишь их с ужасающим сюжетом Т. В. Петкевич. Потому что это тюремный, лагерный, каторжный сюжет.

Исаака Фильштинского читать не так страшно. В лагере он никого не полюбил, и вообще старался не жить, а выжить, ничего не принимая близко к сердцу и не думая о себе, а только наблюдая за другими. Филолог, историк арабской литературы, собеседник знаменитых мертвецов другой цивилизации, он рассматривал каторгу как путешествие в реальность, как случай поближе узнать живых. Это удалось и даже пригодилось. Лаконичные новеллы Фильштинского изображают в лицах конец сороковых-роковых, а также начало пятидесятых несравненно ярче, чем вся советская литература означенного времени. Уплощенные страшным давлением, характеры выявляются в считанных словах и поступках полностью, судьбы предсказуемы: раб жалок, смешон, прост.

Шумный успех ни той, ни другой книжке не угрожает. Есть что-то болезненное в боязливом равнодушии, с каким Россия отворачивается от любой правды о ГУЛАГе. Тут не просто бессознательное чувство вины (за то хотя бы, что питаемся плодами преступного прошлого - пусть горькими, а все-таки живем лишь благодаря тому, что другие, бесчисленные, погибли).

И не только выгода негодяев, хотя бывшие палачи, доносчики, охранники составляют огромную часть населения и требуют льгот и почестей, полагающихся ветеранам войны и труда.

И даже не предчувствие, что и нас ожидают эти врата, - а механизм исправен, только две буквы названия пришлось бы переменить...

По-настоящему тяжело помнить, что лагерь - истинный образ нашей жизни, нашего отношения к так называемым общечеловеческим ценностям, оттого и произносим эти слова не иначе как с оттенком насмешки: нам ли не знать, что ничего подобного не существует. Мы привыкли смотреть на себя глазами рабовладельческого государства - как на лагерную пыль, как на пушечное мясо, - нам известно главное: что с человеком можно сделать все - и человек стерпит.

Это тайное презрение к себе - вирус ГУЛАГа, и нам неохота и незачем читать о лагерях: знаем всё сами, молчи!

... Жизнь пошла по кругу, ее всю ничего не стоит пересказать цитатами из давным-давно прочитанных вещей. Вот первый попавшийся пример официальная военная сводка:

"Бой близится к концу. Противник потерял меч. Копье его сломано. В ковре-самолете обнаружена моль, которая с невиданной быстротой уничтожает летные силы врага. Оторвавшись от своих баз, противник не может добыть нафталин и ловит моль, хлопая ладонями, что лишает его необходимой маневренности"...

Это "Дракон", пьеса Шварца. Не в ней ли мы живем?

Письмо X

22 марта 1995

Книжный магазин - единственное место, где нетрудно вообразить, будто проживаешь в цивилизованной стране. Иной раз такая бросится в глаза обложка - просто ахнешь про себя: послушайте! ведь если подобные книги выпускают - значит, это кому-нибудь нужно? значит, кто-то хочет, чтобы они были?