Джеймс Холлис - Душевные омуты Страница 28

Отсутствие у Синтии любящих родителей не только привело к формированию сильно заряженного комплекса; оно привело к тому, что ее вступление во внешний мир стало травматическим. Ее «выбор» психического расстройства, связанного с приемом пищи, одновременно стал и личным комплексом, защищавшим ее от тревоги, и архетипической стратегией, защищавшей ее от экзистенциального страха. Как потеря заботливой матери приводит к формированию негативного материнского комплекса, так и контроль над сопутствующим страхом концентрируется на связи Матъ-материя-пища-тело. Ощутить себя во Вселенной сиротой, лишенной матери, — значит испытать невыносимый ужас; вместо этого лучше сосредоточиться на соблюдении строгой диеты. Мой невроз был первичной примитивной защитой от невыносимого страха. При всей причиняемой им боли все же лучше вытерпеть эту боль, чем выдержать то, что совершенно невыносимо. Когда подлинный ужас подступает близко к поверхности сознания, он легко активизируется, и тогда у человека возникает приступ паники.

Некоторые панические состояния близки к полной потере чувствительности, ибо в те несколько бесконечных минут, пока продолжается это состояние, человек по-настоящему ощущает себя умирающим. Появляются соответствующие телесные симптомы: удушье, прерывистое дыхание, тахикардия, а вместе с ними — ощущение полной подавленности. Мы шатаемся из стороны в сторону и спотыкаемся, оказавшись в непроходимой чаще бессознательного. Мы испытываем панический ужас в этом царстве Пана, козлоногого существа. Приведенные выше примеры свидетельствуют о том, что склонность к панике может иметь биологическую основу. Столь же справедливо и то, что такому поведению мы можем научиться у воспитывающих нас родителей или других авторитетных для нас людей, испытывающих подавленные эмоции. Но приступ паники может возникнуть и вследствие подмены конкретного непостижимым. Если я продолжительное время концентрирую свое внимание на большом пальце ноги, он начнет болеть, и вскоре я смогу поверить, что эта боль предвещает смертельную болезнь. Ощущение ипохондрии легко возникает из нормальной заботы о своем здоровье. Тогда человека невозможно убедить в том, что у него нет рака, нет инфаркта, что он не умирает.

И все же чрезмерная озабоченность состоянием своего здоровья в чем-то предпочтительнее непомерного ужаса перед тем, что может случиться. Ипохондрия, по крайней мере, дает нам ощущение контроля, потенциального выздоровления. Гораздо легче искать какую-то мнимую причину болезни, чем смириться с той истиной, что человек умрет, что он не властен над вечностью. Вместо того чтобы осознать катастрофу и вынести ее, мы продолжаем бессознательно ощущать катастрофу, страдая от приступов необузданных эмоций. «Преодолеть» паническое расстройство психики (по существу — любое состояние тревоги) значит осознанно пережить катастрофу, т. е. прямо взглянуть в глаза ужасной реальности.

Сумев это сделать, мы можем ее выдержать как взрослые люди и даже найти в себе возможность ее принять и раз и навсегда с ней смириться. Если человек не обладает такой способностью, значит в следующий раз незаметно для себя он обязательно собьется с узкой тропки и снова окажется в непроходимых зарослях Пана. Мы уверены в том, что Пан, человек-козел с раздвоенными копытами, обязательно находится там, как крокодилы, которые нам в детстве мерещились под кроватью, или чудовища, которые скрывались в шкафах; и мы точно знаем, что он обязательно появится, чтобы поживиться нами.

Как уже отмечалось в главе 5, под воздействием страха все мы склонны воспроизводить характерные типы поведения. Мы можем не замечать, что в ситуациях стресса у нас появляется типичное беспокойство: мы можем бессвязно пролепетать вполне уместную фразу, а можем поклясться в чем угодно, не отдавая себе отчета. Даже выражение «встать не с той ноги» свидетельствует о рутинном течении нашей жизни: не только из-за того, что мы ежедневно повторяем привычные действия, но из-за того, что зачастую бессознательно организуем наше бытие под воздействием бессознательного диктата магического мышления.

Магическое мышление характерно для детей, для так называемых первобытных культур, а также для взрослых, если под воздействием травмы они оказались в состоянии регрессии. Путем магического мышления мы можем убедиться в том, что наши мысли и наше поведение определенным образом воздействуют на внешний мир, а мир незаметно воздействует на нас. Наше отношение к предрассудкам осознается лишь наполовину. Атлет, проживая победную полосу жизни, может надевать одни и те же нестираные носки при каждой игре, пока, наконец, эта полоса не оборвется. Любителям развлечений желают «сломать ногу», чтобы доброе пожелание не вызвало гнева богов.

Я до сих пор ловлю себя на том, что стараюсь не наступать на трещины, чтобы у моей мамы не болела спина. Каждый из нас бессознательно изобретает ритуальное поведение, чтобы защититься от действия смутных и темных сил. Если наш ритуал не действует, мы ощущаем все возрастающий страх. Мы приходим в ярость, если не получаем вовремя газету, если что-то упускаем из виду или если нам приходится изменить привычный маршрут. Подобные ритуалы становятся магическими талисманами, которые защищают нас от невыносимой мысли, что мы всегда одиноки и редко оказываемся в окружении друзей.

Наши ритуалы — это шаткие дамбы, которые сдерживают напор океана страха, но какими бы шаткими они ни были, мы все равно за них цепляемся. В самый пик невротического расстройства, связанного с навязчивой одержимостью, человек бессознательно «выбирает» подходящие ему мысли и стили поведения, которые служат ритуализированной защитой от переполняющего его страха. Применение новых антидепрессантов выявило их побочное воздействие, связанное с ослаблением интенсивности навязчивого мышления. Но у всех нас есть мысли, от которых мы хотели бы избавиться. За любой защитной навязчивой одержимостью скрыт аномальный страх. То, на что я могу посмотреть открыто, может на какое-то время испортить мне настроение, зато это утратит надо мной всякую власть.

Иногда случается, что мы выбираем стиль поведения, которое эвфемистически называется «уходом в болезнь» или «вторичной выгодой» невроза. При «диссоциативном расстройстве личности» мы можем изобрести или симулировать физиологическое или психическое заболевание. Наше расстройство позволяет нам сыграть роль человека, подавленного болезнью и таким образом избегающего других воздействий стресса, а заодно хитроумно ускользающего от мучительного переживания сильной тревоги. Если у меня излишек веса, значит я могу особенно не переживать в связи с проблемами и нюансами отношений с другими людьми. Я могу жаловаться на свой жребий и равнодушие со стороны окружающих, но при этом предпочитаю оставаться в неприступной крепости своего тела. Если я не считаю себя полноценным, то мне, конечно же, не следует подставлять себя под удары жизни. Уступая своей тревоге, я избегаю гораздо более сильного страха.

В любом стиле поведения, даже в том, который делает нас похожими на сумасшедших, есть внутренняя логика, если видеть в нем внешнее выражение некоторого эмоционального состояния или реакцию на эмоциональное состояние. Вот почему при аналитическом определении этиологии следует поставить вопрос: «Какое эмоциональное состояние может вызывать такое поведение?» Независимо от своей символической маскировки, внешние симптомы драматически раскрывают бессознательную аффективную предрасположенность человека.

Такая причинная связь между аффективным состоянием и его символическим выражением периодически находит свое внешнее проявление и со временем отражает не только конкретную травму, но и общий стиль и стратегию поведения человека. Иначе говоря, мы становимся воплощением своих травм. Мы воспроизводим реакции, вызванные роковой эмоциональной травмой и тем самым содействуем такому символическому выражению. Эта совокупность поведенческих стилей, психологических установок и рефлекторных стратегий формирует наше ложное Я и нашу временную личность. Таким образом мы оказываемся во власти не только своих травм, но и своих реакций на эти травмы.

Поскольку судьба не позволяет нам полностью раскрыться, нам приходится воспринимать себя через реактивное поведение, которое постепенно все больше отчуждает нас от самих себя. Результатом такого самоотчуждения является невроз. Единственное средство исцеления от невроза — неизбежное, как сам невроз, и предпочтительно бессознательное — заключается в обращении к тому, от чего невроз служит защитой. От какой проблемы мы уходим? Такая проблема существует всегда.

Что значит «справиться с тревогой»

Наша самая примитивная защита сводится к выбору «бей или беги». Обычно мы избегаем того, что нас подавляет. Мы знаем, что следует держаться подальше от тех, кто может причинить нам боль. «С глаз долой — из сердца вон». «То, чего ты не знаешь, не причинит тебе боли». Мы подавляем, забываем, расщепляем; проецируем свои болезненные комплексы на других. Мы можем десятилетиями находиться под властью своих диссоциированных комплексов, не осознавая их скрытой адской деятельности. Оказавшись в их власти, мы переходим к иной системе ценностей и действуем в соответствии с ней, бессознательно возвращаясь к обыденному сознанию, даже не заметив этого.