Жак Лакан - Образования бессознательного (1957-58) Страница 28

Быть может, он удостоверяет то, что представляет там собою бессмыслицу? Лично я настаиваю здесь вот на чем — я не считаю, что придерживаться термина "бессмыслица" (non-sens), имеющего смысл лишь в рамках разума, критики, то есть как раз того, что в контуре этом избегается, было бы здесь уместно. Поэтому я предлагаю вместо него формулу "смысловой ход" (pas-de-sens), где словечко ход (pas) употреблено в значении шага — шага резьбы, скажем, или шага в танце (па-де-катр), или шага в географическом названии (Па-де-Кале, Па-де-Сюз).

Смысловой ход и есть, собственно говоря, то, что получает осуществление в метафоре. Именно намерение субъекта, именно потребность его делают — по ту сторону метонимического употребления, по ту сторону того, что находит себе удовлетворение в по общей мерке скроенных ценностях, — этот заключающийся в метафоре смысловой ход. Взять элемент, занимающий определенное место, и заменить его на этом месте другим элементом, почти все равно каким — вот операция, которая вводит ту потустороннюю по отношению ко всякому сформированному желанию составляющую потребности, которая и лежит всегда в основе метафоры.

Какая же роль принадлежит здесь остроте? Она указывает, собственно говоря, не на что иное, как на измерение самого хода как такового. Она и есть, если можно так выразиться, сам этот ход как форма. Это ход, свободный от всякого рода потребности. Вот оно — то, что сохраняет-таки, в остроте, способность явить во мне ту составляющую моего желания, которая скрытно в нем пребывает, составляющую, представляющую собой нечто такое, что может, хотя и необязательно, найти в Другом отклик. Для остроты самое главное заключается в том, чтобы измерение смыслового хода оказалось подхвачено и удостоверено в своей подлинности.

Именно этому и отвечает смещение. Новизна, вместе со смысловым ходом, возникает лишь по ту сторону объекта и для обоих субъектов одновременно. Есть субъект — и есть Другой; субъект — это тот, кто обращает к Другому речь и сообщает ему нечто новое в виде остроты. Пройдя сегмент метонимического измерения, он обеспечивает восприятие смыслового ухода, в котором другой удостоверяет смысловой ход. Что как раз получаемое субъектом удовольствие и венчает.

Именно постольку, поскольку удается субъекту удивить, застать врасплох Другого своей остротой, пожинает он плоды удовольствия — того самого простейшего удовольствия, которого тот инфантильный, мифический, архаический, изначальный субъект, о котором мы только что упоминали, вкусил сразу же, как только начал означающим пользоваться.

На этом я пока и остановлюсь. Я надеюсь, что рассуждения мои не показались вам чрезмерно искусственными или излишне педантичными. Я извиняюсь перед теми, у кого от этой гимнастики кружится голова, — хотя не подумайте, будто я считаю вас неспособными эти вещи понять. Я не думаю, что медицинские, психологические, аналитические и другие штудии, которым вы предаетесь, настолько помрачили ваш здравый смысл,Mutterwitz, как называл его Кант, чтобы вы не смогли проследить ход моей мысли с полуслова. Тем не менее, в свете правил, которых я в преподавании своем придерживаюсь, не лишним будет эти этапы, эти существенные фазы на пути, который субъективность в остроте проделывает, рассмотреть и по отдельности.

Субъективность — вот слово, к которому я сейчас подхожу, ибо до сих пор, в том числе и сегодня, в нарисованной нами картине движения означающего чего-то посреди этого не хватало — на что были, как вы убедитесь, свои причины. Не случайно мы видим сегодня, что появляются посреди всего этого лишь субъекты как бы вовсе отсутствующие, своего рода приспособления для перебрасывания друг другу мяча означающего. С другой стороны, что может быть для измерения остроты существеннее, чем субъективность?

Когда я говорю "субъективность", я утверждаю тем самым, что объект остроты абсолютно неуловим. Даже то, на что указывает она за пределами того, что сама формулирует, даже присущий ей характер скрытого, внутреннего намека ни на что в данном случае не намекает, кроме, разве что, необходимости смыслового хода. И темне менее при полном отсутствии какого бы то ни было объекта, что-то, в конечном счете, служит остроте опорой — и оно-то, глубже всего пережитого и усвоенного пережитое и усвоенное, и делает ее вещью столь субъективной. Здесь налицо, как говорит где-то Фрейд, глубочайшая субъективная обусловленность, и слово суверенность явно прочитывается у него между строк. "Остротой является лишь то, — говорит он в одной из тех отточенных формул, подобных которым в литературе найдется мало, а я лично не встречал вовсе ни у кого, — что признаю остротой я сам".

И тем не менее я нуждаюсь в другом. Глава, следующая за главой "Механизм удовольствия" (о ней я только что сегодня рассказывал вам) и названная Фрейдом "Мотивы остроумия и социальные тенденции, которые остроумием обнаруживаются" (во французском переводе вместоляотимвов фигурируют скрытые пружины — я никогда не мог понять, почему), к этому другому нас, главным образом, и адресует. Без этого другого, который тоже присутствует здесь в качестве субъекта, никакое удовольствие от остроты немыслимо. Все основано на отношениях между двумя субъектами: того, кого Фрейд называет первым лицом остроты, то есть того, кто ее выдумал, и того, кому абсолютно необходимо, по словам Фрейда, ее сообщить.

Но к какому разряду он, тот другой, о котором все это наводит на мысль, должен принадлежать? Уже сейчас, на этом уровне, можно утверждать, что другой этот, чьи характерные черты нигде больше с подобной рельефностью не выступают, как раз и представляет собой, собственно говоря, то, что называю я Другим [Autre], обозначая его большой буквой А.

Именно это я и постараюсь вам в следующий раз доказать.

4 декабря 1957 года

VI Тпру, родимая!

Избавить мысль от одержимости темой

Кено рассказал мне одну историю

Машина, наделенная остроумием Другой между Реальным и Символическим Дух "своего прихода"

Сегодня я скажу вещи очень важные.

Мы остановились в прошлый раз на функции субъекта в остроте, особо подчеркнув импликации слова субъект. Осмелюсь надеяться, что слово это не стало в ваших ушах под тем предлогом, что мы им здесь пользуемся, чем-то таким, обо что можно вытирать ноги. Обычно, когда пользуются словом субъект, у тех, кто ценит в первую очередь объективность, это вызывает оживленную, очень личную, порой эмоционально окрашенную реакцию.

С другой стороны, мы пришли к своего рода точке схождения, которая расположена на схеме вот здесь, справа и которую мы, имея в виду слово Другой (Autre), обозначаем как А. Будучи местом кода, оно является местом, которого достигает образуемое остротой сообщение, воспользовавшись путем, который ведет на нашей схеме от сообщения к Другому, — путем, куда вписана простая последовательность означающей цепочки как основы того, что происходит на уровне дискурса. Именно на этом уровне возникает из текста фразы то существенное, что мы назвали уходом смысла.

На это подтверждение Другим происходящего во фразе ухода смысла, в остроте всегда более или менее очевидного, мы однажды, не останавливаясь на этом, уже указывали. Тогда мы сочли достаточным сказать, что то, что передается здесь от Другого вдоль ветви контура, возвращающейся на уровень сообщения, подтверждает это сообщение и представляет собой остроту при условии, что Другой, приняв то, что предстает здесь как уход смысла, преобразует его в то, что мы двусмысленно и неоднозначно окрестили смысловым ходом.

То, что мы таким образом выделили, является не отсутствием смысла, не бессмыслицей, а именно смысловым ходом какреакцией на обнаружение тех особенностей присущего ему действия, которые смысл демонстрирует в том метафорическом и аллюзивном, что всегда ему свойственно. Таким образом, с момента, когда потребность прошла через введенную существованием означающего диалектику требования, встреча с ней становится невозможной. Все, что имеет отношение к языку, проделывает ряд ходов или шагов, подобных тем, которыми никогда, никогда не настигнет Ахилл черепаху, ибо стремится оно к восстановлению той полноты смысла, которая, тем не менее, никогда не бывает достигнута, всегда пребывает где-то поодаль.

Вот та схема, к которой пришли мы в последние четверть часа нашего предыдущего занятия. А было оно, похоже, несколько утомительным. Если верить тому, что мне некоторые потом рассказывали, я говорил незаконченными фразами. Мне, однако, когда я собственный текст прочитал, они вовсе не показались такими уж бесхвостыми. Дело в том, что я шаг за шагом стараюсь прокладывать путь к чему-то такому, что поддается передаче лишь с огромным трудом — поэтому такие оплошности и возникают. И я заранее извиняюсь, если сегодня они вновь повторятся.