Ирениус Эйбл-Эйбесфельдт - Биологические основы эстетики Страница 3

Во многих случаях адаптации вырабатываются только у получателя важных биологических сигналов. Однако при взаимодействиях между особями одного вида адаптироваться могут как отправители, так и получатели информации: у них создаются сигнальные приспособления и пусковые механизмы. Соответствующие стимулы называют пусковыми или социальными пусковыми стимулами; они специфически провоцируют ту или иную поведенческую реакцию. Иногда такие стимулы очень просты — это может быть всего лишь цветное пятно; в других случаях они сложнее, как, например, конфигурация из трех пятен: двух, расположенных на одной горизонтали, и третьего, лежащего ниже и равноудаленного от двух верхних. Третье пятно — это рот рыбы из семейства цихлид; цихлиды выводят свое потомство во рту, и именно туда устремляются мальки в случае опасности. Пусковыми стимулами бывают не только зрительные, но также слуховые, обонятельные и осязательныесигналы. Стоит, например, проиграть новорожденному младенцу магнитную запись плача, как разревется и он сам. Проигрывание с той же громкостью других звуков плача не вызывает. Этот ранний ответ младенца на специфические слуховые стимулы можно считать изначальной безусловной реакцией сопереживания; социальным пусковым стимулом здесь служит плач другого младенца [22]. Опыты с макетами и чучелами вскрыли еще одну особенность врожденных пусковых механизмов: они реагируют на преувеличенные стимулы. Можно искусственно создать объекты, действующие сильнее аналогичных естественных стимулов.

Повсюду в ходу поделки и изображения, наделенные нарочитой «ребяческой прелестью». Их назначение — утешать, успокаивать и внушать привязанность. Дело здесь в том, что некоторые характерные детские черты вызывают («запускают») «родительское», покровительственное поведение (присмотр, .уход, заботу и опеку). Поясняя это, Конрад Лоренц [23] описал так называемый «младенческий тип» строения тела (Kindchenschema), легко узнаваемый по пропорциям. Например, голова младенца очень велика по сравнению с туловищем. Преувеличивая эту особенность, можно изготовлять очень привлекательные вещицы. К этому приему прибегают художники-мультипликаторы: с его помощью они заставляют своих зверюшек выглядеть как бы маленькими детьми. Используются и другие «младенческие» черты, например маленькое по сравнению с черепом лицо и круглые пухлые щеки.

Многие изделия примитивных народов предназначены для общения с духами и иными воображаемыми существами. Все такие существа очеловечиваются. Человек угрожает им, выставляя напоказ что-нибудь жуткое. Нередко он одновременно умиротворяет их, используя для этого сигналы и формы поведения, которые сам человек понял бы как дружелюбные. Такие «сообщения» часто предъявляются непосредственно, без всякой промежуточной зашифровки. Часто употребляется и такой прием, как показ чего-либо чрезмерного (т. е. предъявление стимула в преувеличенном виде). Приведу несколько примеров. Если присмотреться к разного рода чертогонам и амулетам, предназначенным для отвращения злых сил, то во многих случаях можно увидеть тот или иной ключевой стимул или сочетание нескольких стимулов, к тому же резко усиленных. Особое значение придается изображению глаз. В оберегах (апотропеях) мы неизменно встречаем привлекающие внимание глазные пятна или же выпученные, широко раскрытые, в упор смотрящие глаза какой-нибудь фигурки. Глаза изображают и на носах судов, будь то в Греции или на острове Бали. С масок и чертогонов, порожденных самыми разнообразными культурами, на нас взирают все те же вытаращенные глаза. Изображения глаз попадаются и на амулетах, и на занавесях, а иной раз им поручают стеречь входные двери. «Образу глаза» в произведениях искусства Кёниг [23] посвятил особую монографию и в ней показал, какое применение этот образ находит в искусстве вообще и какое — в рамках отдельных культур.

Неизбежные при социальных взаимодействиях взгляды друг другу в глаза мы воспринимаем двояко. С одной стороны, чтобы общаться, на партнера надо смотреть. С другой стороны, смотреть слишком долго мы не осмеливаемся: это может быть расценено как психологический нажим или угроза. От прямого взгляда в глаза нам становится не по себе, и для того, чтобы беспокойство не нарастало, глаза время от времени приходится отводить. По ходу беседы мы делаем это непроизвольно. Говорящий время от времени переводит взгляд, а слушатель при этом может неотрывно смотреть на говорящего — до тех пор, пока они не поменяются ролями. Если нам надо кому-то пригрозить, мы порой глядим на человека в упор и не мигая. Я убедился, что к такой стратегии прибегают при враждебных стычках как европейские, так и индейские (из племени яномами), бушменские и балийские дети [24-26]. Похоже, что наша обостренная восприимчивость к виду смотрящих глаз уходит корнями в седую древность. Есть свидетельства тому, что многих млекопитающих и птиц раздражает, когда на них смотрят. Вероятно, эта реакция связана с тем, что хищник перед нападением на жертву фиксирует ее взглядом.

Как показали экспериментальные исследования Косса [27], степень приподымания бровей (как проявления интереса и настороженности) при виде «глазных пятен», предъявляемых испытуемому, зависит от положения этих пятен. Наиболее сильной эта реакция оказывается тогда, когда оба пятна располагаются на одной горизонтали, а если пятна расположены одно над другим или наискосок, то она слабее. При дружеском общении лицом к лицу мы слегка склоняем головы набок и тем самым приглушаем напряженность, вызываемую прямым взглядом.

Все окружающие нас одушевленные и неодушевленные предметы мы склонны очеловечивать и наделять «лицами». Лоренц [22] обратил внимание на то, что в виде каких-то лиц нам нередко представляются фасады зданий. Иногда, например, они кажутся нам дружелюбными, а иногда — высокомерными; при «этом карнизы напоминают брови, и т. д. С человечьей же меркой мы подходим и к животным: мускулистых и стройных считаем благородными и изящными, а похожих сложением на бегемота — неуклюжими и безобразными. Примечательно и то, каким нам видится идеальное человеческое тело. У мужчин должны быть широкие плечи, узкие бедра и сильное, мускулистое, но стройное и гибкое туловище. В портретной живописи, скульптуре, одежде самых разных эпох и народов весьма обычны подчеркнуто-преувеличенные очертания мужских плеч. В связи с этим интересно отметить, что на теле мужчины довольно значителен волосяной покров, позволяющий судитьо том, как обрастали шерстью наши косматые предки: у них явно имелись пучки полос, увеличивавшие видимую ширину плеч [18]. Это позволяет думать, что некоторые из наших эстетических оценок обусловлены филогенетически.

Что касается представлений о красоте женского тела, то у современного человека (Homo sapiens) существуют, по-видимому, два идеала. Первый, хорошо известный и ныне господствующий, — это греческая богиня Афродита. Второй воплощен в палеолитической Венере Виллендорфской — коротенькой толстой фигурке с массивным задом и большими грудями. У бушменов и готтентотов эти черты совпадают с расовыми особенностями взрослой женщины и признаются красивыми. Однако идеал для молодой девушки ближе к европейскому представлению о женской красоте. Вполне возможно, что в процессе эволюции человека его предпочтения все больше смещались в пользу всего того, что свойственно молодости. Так и должно быть, если верна предложенная Больком [28] теория общей неотенизации1 человека. Какие-то пережитки влечения к архаичному идеалу красоты (к типу Венеры Виллендорфской) сохранялись и в Европе; одно из проявлений этого — юбки с турнюром, подчеркивающие выпуклость ягодиц.

Во всех «идеальных» человеческих лицах есть нечто общее. Независимо от расы и китайцам, и европейцам, и африканцам кажется привлекательным тонкое переносье. Нравится оно даже тем народам, в среде которых большинство этому образцу не соответствует. Шифен-хёфель [29] расспрашивал людей из новогвинейского племени эйпо на непростые темы брака, любви и красоты. Ему нередко доводилось слышать: «X — красивый мужчина; у него прекрасный нос («у йал»)». Людям эйпо нравятся также слабо выступающие челюсти. До этой экспедиции эйпо с европейцами не общались, поэтому можно думать, что описанные предпочтения — их собственные, а не заимствованные. Далее, важно то, что идеалам фактически соответствует лишь небольшая часть всего населения. Но то же и в нашей культуре: наш идеал красоты — греческого происхождения, а мы его тем не менее превозносим. В своих исследованиях Ренш [30] хотел установить, каков идеальный тип европейского лица. Оказалось, что этому типу свойственны тонкие и нежные черты; особое значение придается малой величине носа и отсутствию бороды. Все это особенности детских лиц.

Каковы предпосылки подобных тенденций? Я предположил [31, 32], что отчасти они коренятся в адаптациях восприятия, эволюцион-но сложившихся в связи с родительским поведением. Ребенок мил нам своими нежными чертами, крупным выпуклым лобиком и всем остальным, о чем уже говорилось при описании «младенческого типа» (Kindchenschema). А какие женщины нравятся мужчинам? Оказывается, те, что сочетают полноценные половые признаки зрелой самки с детоподобным личиком. Отчетливые проявления детоподобия (педо-морфизма) заметныу женщин многих рас. Они, очевидно, не просто нравятся мужчине, но еще и «включают» (стимулируют) защитное, покровительственное поведение. В своей недавней работе Каннингхем [33] обнаружил положительную корреляцию между привлекательностью женщины и выраженностью у нее неонатальных (т. е. свойственных новорожденному) признаков (таких, как большие глаза, небольшой нос и маленький подбородок). Фаусс [34] установил, что как мужчинам, так и женщинам кажется красивым маленький младенческий рот. Если моя теория всеобщности детоподобного идеала красоты человеческого лица подтвердится, то можно будет заключить, что эстетическое предпочтение при половом отборе способствует закреплению современных гоминоидных черт в ущерб архаическим палеого-миноидным. В свете сказанного заслуживает внимания работа Лан-глуа с соавторами [35]; раньше обычно полагали, что представления о физической привлекательности определяются сугубо культурными факторами и усваиваются человеком постепенно, однако Ланглуа поставил это под сомнение. Оказалось, что фотографии привлекательных лиц с тонкими и правильными чертами даже младенцы разглядывают дольше обычного.