Карл Юнг - Практическое использование анализа сновидений Страница 3

Эти правила обязательно надо учитывать в работе со сновидениями, неясными лишь потому, что ни врач, ни пациент их не понимают. Врач должен рассматривать такие сны как нечто совершенно новое, как информацию о неизвестных условиях, которые одинаково хорошо нужно понимать и ему, и пациенту. При этом само собой разумеется, что он отказывается от всяких теоретических предположений, и в каждом отдельном случае готов открыть новую теорию сновидений, ибо здесь необъятное поле деятельности для первопроходческой работы. То, что сны представляют собой лишь исполнение вытесненных желаний, — давно устаревшая точка зрения. Конечно, есть и сны, явно рисующие исполнившиеся желания или опасения. Но чего только в снах нет! Сны могут быть безжалостными истинами, философскими сентенциями, иллюзиями, дикими фантазиями, воспоминаниями, планами, предвосхищением событий, даже телепатическими видениями, иррациональными переживаниями и Бог знает чем еще. Нельзя забывать: почти половина нашей жизни протекает в более или менее бессознательном состоянии. Специфическим проявлением бессознательного является сновидение. Как у души есть дневная сторона, сознание, так у нее есть и ночная сторона, бессознательная психическая жизнь, которую можно было бы представить себе как подобное сновидению фантазирование. И как в сознании есть не только желания и опасения, но и бесконечное множество других вещей, так существует и большая вероятность того, что наша сновидящая душа обладает таким же, а может, даже и намного большим богатством смыслов и возможностей, чем сознание, принципиальная природа которого заключается в концентрации, ограничении и исключительности.

При таком положении дел было бы не только оправдано, но настоятельно необходимо не допускать при анализе априорного доктринерского ограничения смысла сновидения. Нужно помнить, что нередко бывают пациенты, которые в духе старой сентенции даже в своих снах воспроизводят технический или теоретический жаргон соответствующего врача: Canis рапет somniat, piscator pisces (Собаке снится хлеб, рыбаку рыба (лат.). -Прим. пер.)

Причем это совсем не значит, что рыбы, которые снятся рыбаку — всегда только рыбы и ничего больше. Нет языка, который нельзя было бы использовать иносказательно. Нетрудно представить, как это может сбить врача с толку; бессознательное как будто даже имеет известную тенденцию "закручивать" врача в его собственной теории до изнеможения. Поэтому именно при анализе сновидений я стараюсь как можно больше отрешиться от теории (конечно, не совсем, ибо немного теории всегда необходимо), чтобы правильно понимать вещи. Теоретически мы ожидаем, что сон вообще имеет смысл. Это не всегда так, ведь есть сны, просто непонятные — ни врачу, ни пациенту. Но это нужно допустить, чтобы вообще заниматься снами. Еще одна теория — что сон прибавляет сознательного понимания, а если это не так, то он недостаточно истолкован. Эту гипотезу мне приходится допускать, чтобы объяснить себе, почему я вообще анализирую сны. А вот все прочие теории, например, о функциях и структуре сновидения, — просто рабочие правила, подлежащие постоянной модификации. При этой работе ни на мгновение нельзя упускать из виду, что движешься по зыбкой почве, где единственной опорой является неуверенность. Так и хочется призвать толкователя снов: "Не думай, что понял!", чтобы он не спешил в своем толковании.

При неясном сне речь идет поначалу не о том, чтобы понять и истолковать, а о тщательном восстановлении контекста. Под этим я подразумеваю не безбрежное "свободное ассоциирование" по поводу образов сновидения, а тщательное сознательное освещение тех ассоциативных связей, которые объективно группируются вокруг них. Многих пациентов для этой работы еще нужно подготовить, потому что они, как и врач, имеют непреодолимую склонность сразу понимать и толковать, особенно под влиянием чтения или неудачного анализа. В таких случаях первым делом ассоциируют теоретически, толкуя, а не понимая, и часто застревают в этом. Как и врачу, пациенту хочется сразу "заглянуть за сон" в ошибочном допущении, что сон — просто фасад, скрывающий истинный смысл. Но так называемый фасад в большинстве домов совсем не иллюзия или обманчивое искажение, а соответствует содержанию дома и даже часто полностью выдает его. Поэтому картина сна и есть сам сон, она содержит весь смысл. Если я нахожу сахар в моче, то это сахар, а не просто фасад белка. То, что Фрейд называет "фасадом сновидения", это его неясность, являющаяся в действительности лишь проекцией непонимания. То есть о фасаде мы говорим только потому, что не понимаем сон. Поэтому лучше сказать, что речь идет о чем-то вроде непонятного текста, у которого вообще нет фасада, мы просто не можем его прочитать. Тогда не стоит толковать скрытое за ним сначала нужно попытаться его прочесть.

Как я уже сказал, лучше всего сделать это через восстановление контекста. Так называемое свободное ассоциирование не приведет к цели, как нельзя с его помощью расшифровать хеттскую надпись. Оно "выведет наружу" комплексы, но для этого сон не нужен, это с таким же успехом можно сделать на основании запрещающей таблички или предложения в газете. Свободное ассоциирование извлекает комплексы, и только в исключительных случаях смысл сновидения. Чтобы понять смысл сна, надо как можно ближе придерживаться его образов. Если снится еловый стол, то недостаточно ассоциации с собственным письменным столом, — уже по той простой причине, что стол сновидца сделан не из елового дерева. Однако во сне однозначно имеется в виду еловый стол. Если предположить, что сновидцу больше ничего не приходит в голову, то это затруднение имеет объективное значение, потому что оно намекает, что в непосредственном окружении образа господствует особая тьма, которая должна бы заставить задуматься. В нормальной ситуации возникли бы десятки ассоциаций с еловым столом, и то, что это не так, уже значительно. В этом случае следует вернуться к образу, и я тогда обычно говорю своим пациентам: "Представьте себе, что я вообще не знаю, что значат слова "еловый стол", и дайте мне такое описание предмета и его естественной истории, чтобы я понял, что это такое". Таким образом удается приблизительно выявить весь контекст образа сновидения. После того, как это сделано для всего сна, может начинаться риск толкования.

Каждое толкование есть лишь гипотеза, попытка прочтения незнакомого текста. Отдельный неясный сон редко можно истолковать сколь-нибудь надежно. Поэтому я придаю небольшое значение толкованию изолированных сновидений. Более или менее надежны только серии снов, когда последующие сновидения исправляют ошибки в толковании предыдущих. Да и основные содержания и мотивы в серии различимы намного лучше. Поэтому я советую своим пациентам тщательно записывать свои сны и толкования. Я прошу их именно так готовить сновидения, принося на консультацию уже записанный сон и контекстный материал. На более поздних этапах я позволяю им самим разрабатывать толкования. Таким образом пациент учится правильно обращаться со своим бессознательным и без врача.

Если бы сны были только источником информации об этиологически важных моментах, то всю работу с ними можно было бы спокойно оставить врачу. Или если бы врач использовал сновидения только для того, чтобы извлечь из них полезные намеки или психологические выводы, то моя методика была бы избыточной. Но так как сновидения могут содержать больше того, что служит подспорьем в ремесле врача (как это показывают мои примеры), то анализу снов следует уделять особое внимание. Ведь иной раз речь идет даже об опасности для жизни. Среди многих случаев такого рода мне особенно запомнился следующий. Один из моих коллег-врачей, немного старше меня, имел обыкновение подтрунивать надо мной при встрече по поводу толкования снов. Встретившись со мной на улице, он как-то воскликнул:

"Ну, как дела? Все еще толкуем сны? Вот, кстати, мне недавно приснилось нечто идиотское. Это тоже что-нибудь значит?" Ему приснилось: "Я поднимаюсь на высокую гору по крутому склону. Поднимаюсь все выше, стоит чудесная погода. Чем выше взбираюсь тем мне радостнее, хочется вечно так подниматься. Когда я добираюсь до вершины, душевный подъем и ощущение счастья так. велики, что я чувствую, что мог бы подняться и дальше в космос. Я действительно могу это сделать и поднимаюсь в воздух. Просыпаюсь в полном экстазе".

На это я ему ответил: "Дорогой коллега, так как я знаю, что альпинизм Вы бросить не можете, то я хотел бы убедительно попросить Вас отказаться отныне от всех одиночных походов. Когда Вы идете в горы, берите двух проводников, которым под честное слово пообещаете абсолютное повиновение". Он рассмеялся: "Вы неисправимы", и мы распрощались. Я больше никогда его не видел. Через два месяца после этого раздался первый звонок: в одиночном походе его накрыла лавина, но в последний момент откопал случайно находившийся неподалеку военный патруль. Три месяца спустя наступил конец: во время восхождения без проводника с молодым приятелем он, как видел стоявший ниже проводник, буквально шагнул в воздух при спуске по стене, рухнул на голову ожидавшего ниже приятеля и оба скатились в пропасть. Это был ekstasis (Восхищение (гр.) — крайняя степень восторга, исступленное состояние. — Прим. ред.) во всех отношениях.