Roza Anokhina - Журнал доктора Майера Страница 3

– Что еще тебя «зацепило»?

– Мой призыв, обращенный к миру: любите меня! – после этого Берта с шумом выдыхает.

– Хорошо, выдохни еще раз. Сделай глубокий медленный вдох и, с силой, выдох.

Берта послушна. Она все выполняет, как диктует ей доктор. Она привыкла быть «хорошей девочкой». Тем более, для такого авторитета в ее глазах, как Ханс.

– Я рекомендую тебе чаще вспоминать ту милую и нежную родившуюся девочку. Это ты. И не забывай о своих чувствах к ней. Ты ее любишь. Старайся как можно чаще вновь и вновь переживать эти чувства к той милой крохе.

Чуть помедлив, Ханс встал, подошел к Берте, и она увидела в нем не серьезного доктора, коим он был еще секунду назад, а своего старого доброго друга. Ханс взял ее за руки, подвел к двери и мягким дружеским голосом произнес:

– Запишись у Петры на следующий прием. Успехов тебе!

– Спасибо, Ханс. Я так благодарна тебе…

Берта хотела было продолжить, но Ханс ее прервал:

– Все-все. Не стоит. До встречи!

Ханс еще долго задумчиво размышлял после ухода Берты о сущности бытия, как часто они называли подобные размышления в своих кругах. У каждого есть свой скелет в шкафу. У каждого свой жизненный путь и своя трагедия. Сознательная или сверхсознательная. Кто-то задумывается и ищет ответы на вопросы, кто-то послушно влачит свой чемодан и находит отговорки: что поделать, судьба такая! Одни ведут безуспешную борьбу с ветряными мельницами, другие начинают с себя, меняя привычки и свое отношение к миру. Кто-то навсегда застревает в прошлом, кто-то безудержно мчится в будущее, лишь редкий человек, по опыту Ханса, ищет радость и счастье в настоящем. Но всех объединяет одно: все ищут любовь, всем ее не хватает. Но, к огромному сожалению, мало кто находит. Вот и Берта, не успев родиться, кричит миру: любите меня! Ошибка в том, что поиски ведутся во вне. А она, любовь, внутри нас. В этом они будут разбираться с ней. Не все сразу.

Мысли Ханса прервала строгая Петра:

– Доктор Майер, к вам посетитель.

Ханс спохватился, бросил взгляд на висящие на стене часы, выполненные в стиле Сальвадора Дали, всякий раз напоминающие ему о неумолимой текучести времени:

– Да-да, Петра, просите!

Свобода правды

Ханс привычно сидел за своим рабочим столом с аккуратно разложенными на нем бумагами. Такой порядок нравился Берте. Она сама трепетно относилась к чистоте в доме. Ее мысли не разделяли дети, стремглав носящиеся по дому, разбрасывая свои вещи и игрушки где попало. В неравной борьбе всегда побеждали дети, и Берта сдавалась. Лишь когда они засыпали, она шла прибираться по комнатам, где успели наследить ее любимые шалуны.

Берта пришла на прием к Хансу вовремя, и смело вошла в кабинет, предварительно постучав. В этот раз она казалась спокойнее, это сразу заметил Ханс:

– Здравствуй, Берта! Рад тебя видеть в хорошем расположении духа!

Он проводил ее до дивана, потом направился к своему рабочему месту. Ханс отличался поразительным умением моментально переключаться. Вот и сейчас его дружеского тона, как и не бывало. Перед Бертой вновь сидел серьезный доктор-психотерапевт, за плечами которого почти два десятка лет практики. Выглядел он весьма привлекательно, а богатый жизненный путь выдавала разве что лишь изредка проблескивающая седина у висков, и та терялась в его густой светлой шевелюре. Ханс был одет в темно-синий, почти черный, костюм и голубую рубашку, которая подчеркивала бездонную голубизну его глаз. Праздничный вид создавал темно-бордовый галстук. Ханс любил красиво одеваться. Жена следила за отутюженностью гардероба мужа, и каждое утро выдавала ему новый ансамбль: сорочка-галстук.

– Как ты себя чувствуешь? – Ханс при этом пристально посмотрел на Берту, стараясь ничего не упустить в ее взгляде, жестах, поведении. Наготове он держал свою красивую черную ручку с позолотой и раскрытый журнал с инициалами Б. Х.

– Немного странно. И… хорошо. Да-да, именно, хорошо. Я бы даже сказала: легко!

– Совсем легко? Совсем все хорошо? – Ханс заранее знал ответ на свой вопрос, и он не ошибся.

– Нет, Ханс, нет. Мне стало легко от того, что я… как будто прониклась к себе любовью. К той маленькой крохотной девочке, которая только-только родилась.

– Тебе стало легче от проявления любви к самой себе?

– Ты прав. Да.

– Так тяжело было себя любить?

– Нет, не тяжело, просто… я себе не позволяла этого. Как будто внутри меня был запрет на любовь к самой себе, – Берта с шумом выдохнула последнюю фразу.

– Дыши медленно и глубоко, – Ханс приложил руку к груди, демонстрируя Берте технику дыхания. Конечно, Берта сама все это знала, и он знал, что она знает, но сейчас он в роли доктора, ведущего прием так, как с другими своими пациентами. Берта послушно повторяла за Хансом.

– Кто запретил тебе любить себя? Откуда взялся этот запрет?

– Не знаю. Наверное, я сама. Не могу понять.

– Хорошо. Давай разбираться. Идем дальше. Прими удобное положение. Расслабься.

Ханс повторил известную процедуру, когда его пациенты погружались на более глубокий уровень сознания, откуда с болью «выуживались» картины прошлого, информация, о которой мало кто из пациентов подозревал. Именно это погружение открывало великую завесу тайны человеческой души, где разворачивались драмы и трагедии человеческих судеб, где хранились заветы и клятвы, данные себе и другим, где пылились и веками складировались «грузы» родов, которые потомки несли на своих плечах, сгибаясь под этой непосильной ношей.

Никто до этого путешествия не знал, что творится в их сверхсознательном. Некоторые могли догадываться, но это были самые любопытные и смышленые пациенты Ханса, с хорошо развитой интуицией и вкладывающие все ресурсы в собственное развитие. Именно такие, как правило, и двигались дальше по восходящей спирали жизни. Но их было немного.

Ханс уже не раз отмечал в своих научных трудах тенденцию современного общества к лености. «Лень управляет нами», – говорил он с научных кафедр, выступая на семинарах и конференциях. Продукты и готовые блюда с доставкой на дом, гаджеты и техника, выполняющие за нас всю домашнюю работу, обучение, не выходя из дома, магазин на диване… «Цивилизация нас губит», – заключал Ханс. Во многом с ним соглашались его коллеги, были и противники его теории, без таких не обходится.

Современный ленивый человек редко готов разбираться с тем, что творится в его голове и душе. Он предпочтет, чтоб за него это сделал другой. Некоторые даже хамовато заявляли: ты скажи мне, как жить, и я буду следовать твоим указаниям. Потом выдавали свои манипулятивные намерения: только после этого я непременно должен быть счастлив! А, если нет, значит, ты виноват! Ханс с уважением принимал любой выбор человека, на который тот имеет полное право. Тем не менее, он не работал с людьми, которые заведомо требовали от него залог их счастливого будущего.

Но перед ним сидела Берта – человек пытливого ума, скрупулезно докапывающаяся до истины, исследующая себя и все вокруг. Она в их дружной компании задавала больше вопросов, чем кто бы то ни был. С такими людьми Хансу всегда приятно работать. Хоть и непросто.

– Ты опять отправляешься в свое детство. Ты растешь. Сколько тебе сейчас?

– Два года.

Ханс молчит. Он ждет, что изобразит выражение лица Берты, чтоб прочесть ее чувства и ощущения. В таких путешествиях в сверхсознательное Ханс сам предоставляет пациентам выбор, в какой возраст им вернуться. Каждый раз эксперимент показывает, что люди возвращаются в моменты сильных эмоциональных переживаний. Как позитивных, так и негативных. Но, чаще негативных, на которых и строится потом вся дальнейшая жизнь человека с его жизненными взлетами и падениями, успехами и провалами, счастьем и горем.

Лицо Берты исказила внутренняя боль. Ханс быстро записал что-то в журнале и тихо спросил:

– Что ты чувствуешь?

– Я одна. Я страдаю.

– Совсем одна? Куда делись твои родители?

– Их нет рядом. Они уехали. Надолго. Рядом женщина… это моя тетя. И бабушка… Но мне одиноко.

– Что ты хочешь сказать?

– Любите меня!

– Хорошо. Но ты не одна. У тебя двухлетней есть ты теперешняя. Подойди к себе. Обними и поцелуй. Скажи ей, что ты ее любишь. Скажи, как сильно ты ее любишь. Скажи все, что ты хочешь ей сказать.

Ханс пристально вглядывается в лицо Берты. Слезы катятся по ее щекам, выражение лица передает одновременно и теплоту, и страдание. Сострадание. Именно с таких моментов человек понимает, что такое настоящее сострадание.

– Что ты ей сказала?

– Я люблю тебя, – после этих слов Берта залилась слезами.

– Это все?

– Я с тобой…

– Хорошо, Берта, ты молодец! Все хорошо. Пойдем дальше?

Берта одобрительно кивнула. Ханс помедлил, следя за выражением ее лица. Он продолжил только после того, как женщина успокоилась. Ее дыхание стало ровнее, и она приподняла свой подбородок.