Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт - Исаак Розовский Страница 3

А мотки шерстяных ниток ей поставляли обитательницы общежития, которые воровали их на производстве, хотя в случае поимки полагались суровые кары. Впрочем, учитывая трудности с кадрами, руководство фабрики предпочитало закрывать на это глаза. Так что в комнате комендантши под номером один – отдельном помещении, где располагалась кровать Джомолунгмы, несколько железных шкафов были доверху набиты клубками шерстяных ниток про запас. Личность дарительницы ее не интересовала, она считала не по головам, а по комнатам. И ставила соответствующий значок под номером комнаты, откуда поступали подношения.

Другой слабостью Джомолунгмы была страсть к горячительным напиткам. Эту страсть она также сполна удовлетворяла во время своих ежевечерних обходов. Те комнаты, в которых забывали угостить комендантшу, немедленно заносились ею в черный список. Но таких практически не было. Входя без стука, Джомолунгма хмуро оглядывала смущенно хихикающих обитательниц и одного-двух гостей, подцепленных на танцах. Ее тут же усаживали на самый надежный стул и, лебезя, подносили стопочку портвейна, вермута, а иногда и водочки.

– Ах, Дамбочка Доржиевна, – суетились и лебезили перед ней девчонки. Комендантшу звали Дамба, что по-бурятски значит – возвышенная. Имя подходящее, учитывая ее габариты. – Выпейте за здоровье братика моего. Два года не виделись.

«Брат» смущенно молчал.

– А это кто? Тоже брат? – строго указывала Джомолунгма на второго гостя.

– А это братний друг…

– А… друг. Друг – это хорошо, – изрекала комендантша, осушая одним глотком стопку. – Ладно, девочки-мальчики. По этому случаю разрешаю вам еще часик посидеть. Только чтоб тихо. Я проверю…

Комендантша ставила одной ей понятный значок и направлялась в следующую по списку комнату. Девчонки облегченно вздыхали. Все знали, что никаких проверок больше не будет, к концу обхода она допивалась до такого состояния, что порой гостям приходилось волочь ее на себе, чтобы уложить на кровать в ее комнате.

К чести Джомолунгмы надо сказать, что она почти всегда доводила свой обход до конца, хотя в ее богатырском желудке смешивалось и бурлило не менее литра вина разных сортов и качества.

По мере продвижения комендантши от комнаты к комнате ее поступь утрачивала свою мощь, шаги становились неуверенными, лунатическими. Джомолунгма шаркала, все чаще стукалась о стены и чертыхалась. Зато после посещения седьмой-восьмой комнаты она начинала петь. Ее репертуар всегда состоял из 3 песен. Сначала следовала «Гренада моя». В середине обхода звучала «Катюша», а уже в самом конце, когда звуки, исходившие из ее горла, становились совершенно невнятными, Джомолунгма пела про Щорса.

Такой режим соблюдался на протяжении многих лет. Поразительно, что с раннего утра комендантша была на ногах и ни в одном глазу. Но неизбежным следствием такого распорядка было то, что с вечера общежитие превращалось в сплошной бардак.

Когда Джомолунгма вваливалась в комнату, где жила Анна, то была уже хороша. Выпив поднесенную стопку и заев ее конфеткой, она удалялась. И начиналась ночь любви. Если гость был один, то вытаскивалась и целомудренно ставилась раскладная ширмочка, прикрывавшая любовное ложе с трех сторон. Но если кавалеров было двое, то затея с ширмочкой теряла всякий смысл. Свет, правда, неукоснительно выключался. А потом начинали жалобно скрипеть кровати, кавалеры пыхтели, девочки взвизгивали и стонали. Еще хуже было то, что они переговаривались друг с дружкой и с третьей лишней (Анна, понятно, была не в счет), фыркали, хихикали, а иногда делили кавалера на двоих. Если же один из них оказывался не на высоте, громко обсуждали его огорчительную слабость.

Что оставалось делать Анне? Она убегала на кухню и читала там, дожидаясь, когда «любовь» закончится. Читала и плакала…

Хотелось спать. Она порой подходила к закрытой двери и прислушивалась, пытаясь определить, можно ли уже зайти. Когда начинал доноситься храп, она проскальзывала в комнату и тихо забиралась в свою постель. Но иногда «любовь» возобновлялась после краткого отдыха. Тогда приходилось с головой накрываться одеялом и утыкаться в подушку, чтобы не слышать любовных стонов и скрипа вконец расшатанных кроватей.

***

Однажды кавалеров оказалось трое. А тут как назло – к одной из соседок приехала из деревни мать, и они отправились навещать родню. Взоры изрядно наклюкавшегося и оказавшегося без пары кавалера обратились на Анну. Да, не слишком казиста, но, как говорится, с лица воду не пить. И, вообще, не пропадать же впустую вечеру? Он какое-то время размышлял, но решился, подошел к Анне и облапил ее. Она его отпихнула.

– Да ладно, не строй из себя целку, – зло промычал он.

– Дык она целка и есть, – фыркнула одна из девчонок. Анна вспыхнула, выскочила из комнаты и забилась на кухню, где сидела чуть ли не до утра, пока все там не кончилось…

Неожиданно в жизни Анны возник фабричный бухгалтер Анатолий Макарович. Он несколько раз подсаживался со своим подносом за стол, где она сидела в обеденный перерыв. Однажды пригласил в кино.

– Анна Давыдовна, тут фильм хороший идет – «Весна на Заречной улице». Про любовь… Сходимте? – со значением предложил бухгалтер. Анна не строила иллюзий – Анатолию Макаровичу было сильно за сорок, и он был женат. После войны, с которой он вернулся целым и невредимым, если не считать двух пальцев на правой руке, начал активно делать детей. Человек он был простой, но славный. И Анна пошла с ним в кино, где он начал ее тискать трехпалой рукой. Ей было неприятно, но она не противилась.

Они еще дважды ходили в кино.

– Анна Давыдовна, может, хоть в гости пригласите? Посидим, побеседуем. Я бы и сам пригласил, но у меня, понимаете, жена, – честно признавался бухгалтер.

– А у меня полная комната соседок, – отнекивалась Анна.

– Соседки не помешают. Я с ними договорюсь, – пообещал Анатолий Макарович.

И точно – в день, когда она его пригласила, никого из соседок не было. Анна поняла, что он с ними сговорился. Она купила банку шпрот, колбасы, изжарила картошку. Деликатный бухгалтер явился с бутылкой «Кагора». Они посидели, а потом это случилось… Как-то впопыхах, безотрадно… Анатолий Макарович деловито посмотрел на часы:

– О, уже девятый час. Мне пора. Спасибо за угощение.

Не успел бухгалтер уйти, как в комнату со смехом и визгом ворвались соседки. Может, все время торчали под дверью и в замочную скважину подглядывали. В руках у одной был букетик вялых ромашек. Она протянула ей цветы.

– Это тебе…

– Мне? – удивилась Анна. – За что?..

– Ну как же. Все-таки у тебя сёдни особый день. Макарыч же тебя отымел?

Анна молчала, отвернувшись. Тогда одна из соседок сорвала с кровати наспех накинутое при их появлении одеяло, схватила простыню, с гиканьем бросилась в коридор и, размахивая ею, как флагом, стала скандировать: «Ма-ка-рыч! Ань-ке! Цел-ку! Сло-мал»! Остальные – за ней. Анну вырвало прямо на пол.

На следующий день после этого случая она нашла и сняла за 10 рублей угол у какой-то одинокой бабки и тут же перенесла к ней свой нехитрый скарб.

***

Как-то, воспользовавшись тем, что жена с детьми уехала на лето в деревню к тетке, Макарыч позвал Анну к себе, записав адрес на клочке бумаги. И она пошла. Бухгалтер страшно боялся, что ее засекут соседи и донесут жене, поэтому велел ей пробираться закоулками, дворами, через подворотни. Потом она должна была обождать несколько минут у подъезда, убедиться, что никто не видит, и только тогда подняться в его квартиру. Анна прошмыгнула в обшарпанный, пахнувший кошками подъезд, поднялась на второй этаж и юркнула в предусмотрительно приоткрытую дверь. Макарыч все шептал: «Тише, тише, не шуми…» и облегченно выдохнул лишь после того, как запер дверь на ключ и для верности – на засов. Он вздрагивал и замирал, когда на лестнице слышались шаги. Затем, выпив полбутылки того же «Кагора», торопливо удовлетворил свою половую потребность, а в начале одиннадцатого, когда дом затих и улицы опустели, выставил Анну за дверь и велел спускаться на цыпочках и входной дверью не хлопать. На этом их роман закончился.

В конце концов, ей выделили от фабрики комнату в коммуналке, куда она и съехала от бабки. У нее случались и другие мужчины. Редкие кавалеры внезапно возникали и столь же быстро исчезали. Никаких приятных ощущений Анна ни разу не испытала. Но она мечтала о ребенке, готова была стать одинокой матерью, а потому не уклонялась от этих встреч. Наконец, она забеременела и непрерывно подсчитывала, когда же ее родное и уже страстно любимое дитя появится на свет. В предвкушении этого события она вся светилась от радости.

Наконец-то ее жизнь обретет и смысл, и цель. О, она будет