Сочинения - Жак Лакан Страница 30

Сейчас общепризнано, что когда пчела возвращается в улей после сбора меда, она двумя видами танца указывает своим товарищам на наличие нектара и относительную удаленность, близкую или далекую, от улья. Второй тип танца наиболее примечателен, так как плоскость, в которой пчела вычерчивает кривую восьмерку - поэтому его называют "виляющим танцем", - и частота фигур, выполняемых в течение определенного времени, обозначают, с одной стороны, точное направление движения, определяемое в зависимости от наклона солнца (по которому пчелы могут ориентироваться в любую погоду благодаря своей чувствительности к поляризованному свету), и, с другой стороны, расстояние, вплоть до нескольких миль, на котором должен быть найден нектар. Остальные пчелы реагируют на это сообщение, немедленно отправляясь в указанное место.

Карлу фон Фришу потребовалось около десяти лет терпеливого наблюдения, чтобы расшифровать подобное послание, ведь это, безусловно, код или система сигнализации, один лишь общий характер которой не позволяет нам квалифицировать ее как обычную.

Но обязательно ли это язык? Можно сказать, что он отличается от языка именно фиксированной соотнесенностью его знаков с обозначаемой ими реальностью. Ведь в языке знаки приобретают свое значение из их отношений друг к другу как в лексическом распределении семантем, так и в позиционном и даже флективном использовании морфем, что резко контрастирует с фиксированностью кодирования, используемого пчелами. И разнообразие человеческих языков (langues) приобретает всю свою ценность благодаря этому познавательному открытию.

Более того, хотя сообщение такого рода, как здесь описано, определяет действиесоциума, оно никогда не ретранслируется им. Это означает, что сообщение остается фиксированным в своей функции ретранслятора действия, от которого ни один субъект не отделяет его как символ самой коммуникации.

Форма, в которой выражается язык, сама определяет субъективность. Язык говорит: "Ты пойдешь сюда, а когда увидишь это, свернешь туда". Другими словами, он отсылает к дискурсу другого. Как таковой он охвачен высшей функцией речи, поскольку речь обязывает своего автора, наделяя того, к кому она обращена, новой реальностью, как, например, когда, говоря "Ты моя жена", субъект ставит на себе печать брака.

На самом деле это скорее сущностная форма, от которой происходит вся человеческая речь, чем форма, к которой она приходит.

Отсюда парадокс: когда я начал излагать свои взгляды на анализ как диалектику, один из моих самых внимательных слушателей счел возможным возразить против моей позиции замечанием, которое он сформулировал в следующих выражениях: "Человеческий язык (по вашему мнению) представляет собой коммуникацию, в которой отправитель получает свое собственное сообщение обратно от получателя в перевернутом виде". Это было возражение, над которым мне пришлось лишь на мгновение задуматься, чтобы понять, что оно несет на себе печать моего собственного мышления - другими словами, что речь всегда субъективно включает в себя собственный ответ, что паскалевское "Tu ne me chercherais pas si tu ne m'avais trouvé" просто подтверждает ту же истину другими словами, и что именно по этой причине в параноидальном отказе от признания именно в форме негативной вербализации в конце концов возникает в преследующей "интерпретации" неизбежное чувство.

Более того, когда вы поздравляете себя с тем, что встретили человека, говорящего на том же языке, что и вы, вы имеете в виду не то, что вы встречаетесь с ним в дискурсе всех, а то, что вас объединяет с ним особый вид речи.

Таким образом, антиномия, имманентно присущая отношениям между речью и языком, становится очевидной. По мере того как язык становится более функциональным, он становится неподходящим для речи, а когда он становится слишком конкретным для нас, он теряет свою функцию языка.

в примитивных традициях используются тайные имена, в которых субъект идентифицирует свою личность или своих богов, вплоть до тогочто раскрыть эти имена - значит потерять себя или предать этих богов; и доверительные беседы наших субъектов, равно как и наши собственные воспоминания, учат нас, что не так уж редко дети спонтанно открывают для себя достоинства такого использования

Наконец, именно интерсубъективность "мы" предполагает, что ценность языка как речи измеряется.

В качестве обратной антиномии можно заметить, что чем больше функция языка нейтрализуется по мере приближения к информации, тем больше язык оказывается отягощенным избыточностью. Это понятие избыточности языка возникло в исследованиях, которые были тем более точными, что в них был задействован корыстный интерес, вызванный экономической проблемой дальней связи, и в частности возможностью вести несколько разговоров одновременно по одной телефонной линии. Можно утверждать, что значительная часть фонетического материала является излишней для осуществления искомой коммуникации.

Это весьма поучительно для нас, поскольку то, что является избыточным с точки зрения информации, - это именно то, что выполняет функцию резонанса в речи.

Ведь функция языка не в том, чтобы информировать, а в том, чтобы вызывать.

То, что я ищу в речи, - это ответ другого. То, что составляет меня как субъекта, - это мой вопрос. Чтобы быть узнанным другим, я произношу то, что было, только в расчете на то, что будет. Чтобы найти его, я называю его по имени, которое он должен принять или отвергнуть, чтобы ответить мне.

Я идентифицирую себя в языке, но только теряя себя в нем как объект. То, что реализуется в моей истории, - это не прошлое определенное того, что было, поскольку его больше нет, и даже не настоящее совершенное того, что было в том, чем я являюсь, а будущее предшествующее того, чем я буду для того, чем я являюсь в процессе становления.

Если я теперь поставлю себя перед другим, чтобы задать ему вопрос, то не существует кибернетического компьютера, который мог бы составить реакцию из того, какой будет реакция. Определение реакции как второго члена в схеме "стимул - реакция" - это просто метафора, поддерживаемая субъективностью, вменяемой животному, субъективностью, которая затем игнорируется в физической схеме, к которой ее сводит метафора. Это то, что я называю "засунуть кролика в шляпу, чтобы потом снова его вытащить". Но реакция - это не ответ.

Если я нажимаю на электрическую кнопку, и загорается свет, то нет никакого ответа, кромемоего желания. Если для получения того же результата я должен опробовать целую систему реле, правильное положение которых мне неизвестно, то нет никаких вопросов, кроме моих ожиданий, и их больше не будет, как только я узнаю о системе достаточно, чтобы управлять ею без ошибок.

Но если я называю человека, к которому обращаюсь, каким бы именем я его