Алексей Леонтьев - Лекции по общей психологии Страница 32

Мы не делим того и другого. Только в самый последний исторический период, буквально в нынешнее мгновенье, если считать в исторических масштабах, произошла возможность разделения жеста и речи. Это разделение произошло вследствие того, что появилась возможность репродукции и передачи речи на расстояние в таких условиях, когда жест собеседника, все его двигательное поведение скрывается, то есть произошло абстрагирование, отделение, в буквальном смысле этого слова, звуковой стороны речи от жестовой, пантомимической ее стороны. Рассмотрим самый обычный случай разговора по телефону. При слабом распространении телефонной связи, грамзаписи, радио – словом, привычных современных форм коммуникации человек, впервые сталкивающийся с такими формами, попадал в затруднительное положение именно из-за отделения звуковой стороны речи от жестовой. Он не только оказывался не в состоянии сразу начать разговор по телефону, но он также не очень хорошо воспринимал речь, отвлеченную от внешне-двигательного сопровождения. Такого рода явления можно наблюдать в онтогенезе. Для ребенка обычно требуется некоторое время, чтобы научиться разговаривать по телефону. При первых телефонных разговорах наблюдается скованность и плохое понимание речи, которые, впрочем, через некоторое время устраняются, то есть каким-то образом происходит новое объединение расчлененных функций речи. Это объединение уже не является возвращением к прежнему, так как перед тем, как превратиться в единое целое, функции выражения и означения, будучи расчлененными, прошли через осознание. Поэтому объединение этих функций в единое целое может рассматриваться как новая ступень в развитии речи.

И наконец, еще одно замечание. Некоторые экспрессивные функции продолжают оставаться в составе собственно звуковой речи, образуя ее интонационную сторону, от которой полностью абстрагирована письменная речь.

В свою очередь, некоторая «означающая» функция сохраняется в кинетическом составе речи. Так, отвечая на вопрос или побуждая к действию, человек может воспользоваться не только речевыми формами передачи, но и формой передачи через указательный жест. При этом один указательный жест может отличаться от другого и тем самым осуществлять, нести номинативную функцию, обладающую определенным предметным содержанием. Номинативная функция присутствует, конечно, в символических жестах, то есть уже в непосредственно что-то означающих жестах, типа жестов уличного регулировщика. Символические жесты регулировщика представляют собой язык в настоящем смысле этого слова, но язык, осуществляемый не с помощью звуковой, а посредством мимической речи. Любопытнейшая сторона взаимоотношений между звуковой и кинетической речью состоит в том, что в некоторых особых условиях кинетическая речь продолжает существовать совместно со звуковой на протяжении длительного периода. Так, в одной и той же этнической группе сохраняются вплоть до последних дней одновременно эти два языка. Я имею в виду существование кинетической и звуковой речи у некоторых североамериканских этнических групп – у индейцев. Часто такое сосуществование связано с тем, что быстро дифференцирующийся звуковой язык не покрывает нужды в общем языке, объединяющем ряд племен. Существует и еще одно обстоятельство, способствующее сохранению этой формы кинетической речи. Дело в том, что своеобразные отношения внутри общества, возникающие в порядке разделения общественного труда, находят свое выражение в общественно несовпадающих функциях и образе жизни по принципу различия пола. Есть случаи, когда женщины пользуются только одной из этих форм общения, а мужчины двумя. Такие случаи описывались еще в начале XX столетия, то есть буквально в наши дни.

Эти случаи интересны еще и тем, что на их примере очень ярко видно то, что наряду с орудием, являющимся коллективным носителем операций и тем самым носителем опыта предшествующих поколений, возникает и новый способ общения – общение, опосредствованное языком. (Для нас сейчас безразлично, существует ли этот язык в виде передаваемых от человека к человеку способов кинетического обозначения или обозначения с помощью звукового языка. В настоящее время ведущим является звуковой язык, гораздо более богатый по своим возможностям обозначения.)

Итак, при переходе к человеческому обществу происходят два коренных изменения: 1) возникновение трудовой, опосредствованной орудиями деятельности, которая является продуктивной, то есть преобразующей вещество природы так, что возникает некоторый продукт; 2) возникновение языка, необходимо порождаемого складывающимися в процессе труда отношениями человека к другим людям. Эти новые отношения и требуют появления новых способов общения трудового коллектива – способов общения посредством языка, передающегося из поколения в поколение и усваиваемого отдельным индивидом в форме овладения исторически выработанными средствами общения.

Эти два коренных изменения были выделены классиками марксизма более ста лет тому назад. Они были подчеркнуты в известном фрагменте Ф.Энгельса из «Диалектики природы» («Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека»).

Описав эти два фундаментальных условия развития, мы не можем сразу же перейти к описанию тех изменений, которые в связи с этими условиями претерпевает само строение человеческой деятельности. Уже шла речь о том, что способы осуществления трудовой деятельности, зарождающейся и развивающейся в условиях жизни коллектива, приобретают свою особую двоякую форму существования. Первое: орудие становится носителем определенного общественно выработанного способа деятельности. Второе: способы деятельности, нашедшие свое внешнее выражение в функционировании орудий, начинают занимать совершенно новое место в системе человеческой деятельности. Для того, чтобы понять, в чем, собственно, заключается изменение с этой стороны деятельности, нужно принять во внимание одно чрезвычайно важное обстоятельство, выражающее самое главное изменение, которое мы наблюдаем при переходе к человеку.

Это изменение заключается в том, что всякая коллективная трудовая деятельность необходимо предполагает некоторое разделение труда между его участниками, то есть некоторое разделение трудовой деятельности в целом на отдельные ее «образующие». Говоря о разделении трудовой деятельности, я не имею в виду то разделение труда, которое возникает на известной ступени человеческого развития. Речь идет о первоначальном техническом разделении труда: для того, чтобы получить продукт, отвечающий потребности человеческого коллектива, необходимо развитие самого пути получения продукта, то есть самой деятельности. Это развитие идет по пути вычленения отдельных элементов, или, точнее, «единиц», этой деятельности.

Приведем одну наивную иллюстрацию. Еще до всякого по-настоящему общественного разделения труда происходит разделение таких функций, как, например, функции изготовления и функции употребления орудий. Отвечает ли оно само по себе той непосредственной потребности, которая должна быть удовлетворена в процессе производства, то есть продукту труда, если допустить, что изготовление орудий составляет единственное и главное содержание трудовой деятельности данного человека? Само орудие не способно удовлетворить никакой естественной потребности человека. Однако эта потребность, например, потребность в пище, удовлетворяется за счет участия в некоторой доле продукта, который добывается в результате применения орудия, изготовленного другим человеком. Таким образом, происходит распределение, которое предполагает, что не каждый член общества, трудового коллектива, непосредственно участвует в получении собственно продукта человеческой потребности. Этот член коллектива получает некоторый промежуточный продукт, который необходим для достижения продукта, отвечающего потребности. Итак, если рассматривать деятельность как процесс, объединяющий членов единого трудового коллектива, то становится очевидным, что происходит усложнение этого процесса деятельности в целом.

При таком усложнении возникает парадоксальное положение: деятельность отдельного индивида не может привести его к непосредственному овладению предметом, отвечающим потребности. Эта потребность удовлетворяется только за счет совместной деятельности, заканчивающейся получением предмета потребности.

Эта деятельность парадоксальна в сравнении с деятельностью животных, которая всегда непосредственно направлена на предметы биологической потребности и побуждается этими предметами. У животных не существует деятельности, которая не отвечала бы той или другой прямой биологической потребности, которая не вызывалась бы воздействием, имеющим для животного биологический смысл – смысл предмета, удовлетворяющего данную его потребность, и которая не была бы направлена своим последним звеном непосредственно на этот предмет. У животных предмет их деятельности и ее биологический мотив всегда слиты, всегда совпадают между собой.